Анатолий Маркуша - Завещание грустного клоуна Страница 8

Как-то мы с другом, гася время на петле, то есть пребывая в вынужденном ожидании, услыхали такую байку. По понедельникам в полках стараются не летать, день считается тяжелым. По понедельникам принято зачитывать приказы. И вот начальник штаба озвучивает следующее: о катастрофе в таком-то полку. Называет дату, место происшествия и приступает к изложению обстоятельств: командир эскадрильи, капитан имярек и его заместитель на личной автомашине вышеназванного командира эскадрильи, пригласив вольнонаемную — Ф.И.О. и ее подругу — Ф.И.О. — отправились на речку. После распития спиртных напитков заместитель командира эскадрильи и вольнонаемная — Ф.И.О. удалились в расположенную поблизости рощу, а командир эскадрильи и другая женщина остались в автомобиле модели «Москвич-401». По неустановленной причине автомашина пришла в колебательное движение возрастающей амплитуды и сорвалась с обрыва. Машина затонула в реке. Командир эскадрильи, капитан имярек и вольнонаемная — Ф.И.О. — погибли.

Тут начальник штаба возвышает голос:

— Приказываю. Первое — принять у всего личного состава, имеющего личные автомашины, зачет по правилам парковки. Срок — до 31-го с.м. Второе — проверить наличие тормозных колодок и строго следить за их установкой под заднее колесо при оставлении автомашины в ненадежном месте…» Катастрофа — есть катастрофа, вне зависимости от обстоятельств, причин и не самых убедительных положений в начальственных приказах, смеяться тут, казалось бы, нечему. И все-таки мы смеялись. Мой друг сказал тогда: «Вот так, наверное, и рождается авиационный фольклор».

Много-много лет спустя из воспоминаний летчика-испытателя Галлая я узнал — примерно ту же мысль высказал Юрий Гагарин, человек солнечный, легкий, автор такого словообразования — банкобус. Дело в том, что аэродромный треп в последние годы переместился с зеленых деревенского вида лавочек — в автобусы.

А в свое время развеселившись, конечно, не столько от описания нестандартной катастрофы на земле (!), сколько от предложенных в приказе профилактических мер, мой друг почему-то спросил:

«Скажи, старикашка, а почему ты развелся? Это, я понимаю, совсем не мое дело, не хочешь — не говори, просто интересно… Вы, как люди говорят, без скандалов сосуществовали и вообще — смотрелись голова к голове когда…»

Что я мог и должен был, наверное, ответить другу? Деликатное это дело — развод, впрочем, как и совместное существование вдвоем, Да-а, скандалов в нашем доме не было, грохота сокрушаемой посуды никто не слышал, но и заоблачной, внезапно возникшей восторженности, этакого любовного хмеля, я — это уж могу сказать точно — не наблюдал. По второму кругу я женился, можно сказать, случайно. Австрийская красавица исчезла бесследно. Формально меня ничто не сдерживало, вот и рассудил, если такое можно посчитать за рассуждение: раньше или позже все женятся. Во всяком случае — подавляющее большинство вступает в законный брак. А я что — рыжий?!

Сначала все шло именно так, как у всех. А потом незаметно подползло и началось. Прихожу с полетов среди ночи. Мадам не спит, делает вид, будто читает и сразу: «Ты где был?» Не странно ли? «Ты же знаешь — на полетах». Ухмыляется: «Но вы перестали гудеть в начале третьего, а сейчас…» Невольно начинаю объяснять: «Руководитель полетов не сразу дал отбой: погода портилась медленно, ждали — похоже было снеговой заряд вот-вот пройдет…» «И что вы делали?» «Сидели в автобусе и травили банк, как обычно». «А потом?» Начиная заводиться, говорю: «Растаскивали машины по стоянкам и толкали автобус…» «Зачем толкали?» «Чтобы он — холера завелся…» «А не врешь?»

И так продолжалось день за днем, по любому поводу и без повода тоже. Замучила она меня своей ревностью. В начале оно, пожалуй, и лестно было, а потом — просто сил не стало. Пришлось предупредить: «Дорогая, кажется мне придется пуститься по бабам, чтобы как-то оправдать твои занудные подозрения. И на этот раз скандал не разгорелся, но и ничего решительно не изменилось, все шло по заведенному — где был? С кем? А не врешь… Почему так долго? Давно замечено: скажи человеку сто раз, что он свинья, человек захрюкает. Вот пример, но так я могу ответить на вопрос — почему развелся.

Мой друг долго молчал, будто решался — продолжать ли разговор. «Моя меня не ревнует. Только не знаю, что лучше… Скучно, старикашка, мы с ней сосуществуем. В среду на табуретке около кровати приготовлен вазелин, баночка зелененная, презерватив и вафельное полотенце. Как увижу, хочется рвануть когти…» Тут он рассмеялся, и я не сразу понял — с чего бы? Оказалось, вспомнил, как выезжая на днях с аэродрома, увидел на обочине метеорологиню. Не очень она была знамая, но виденная, конечно, тысячу раз. Притормаживает, спрашивает — в город? Если — да, могу подвезти. И поехали вдвоем. И вдруг она заявляет: «Слава богу, я перевожусь отсюда навсегда. Вам все равно, конечно, но дело в том, что я в вас влюбилась, как кошка, а вы — ноль внимания… Если бы я не взяла расчет, в жизни бы не призналась…»

Прежде всего мой друг удивился — ничего ведь не замечал. Но не растерялся. Исполняет разворот в лесочек. Сто метров от шоссе проезжает. Откидывает спинку переднего сидения. И — времени мало, я к вашим услугам.

«И ты знаешь, о чем я подумал, когда уже довез ее до дому и мы распрощались? А, пожалуй, все бабы на один фасон скроены, если говорить о главном. Ты как считаешь, прав я или не прав, стоит разводиться и от добра искать добра?» С моей стороны это была, наверное, ошибка, я сказал: «Стоит! Пока ищешь, надеешься…» С тех пор много чего случилось, и я знаю — нельзя друзей ни толкать на развод, ни удерживать, равно как и рекомендовать жениться, в любом случае ты окажешься виноватым при его неудаче. Мы не рассорились с другом, однако отношения наши заметно упрохладились до поры, пока мой друг не нашел в себе… не знаю уж чего надо было найти, чтобы сбежать от своей благоверной, оставив ей, кроме имущества, еще и свое широко известное имя.

11

В самом начале дружбы мы часто и, случалось, весьма ожесточенно спорили. Он, старший годами, очевидно испытывал потребность настаивать на своем, не очень-то стеснялся в выборе выражений, а я, в силу характера свободолюбивого и достаточно вздорного, ни в какую не желал признавать его преимуществ лишь по причине старшинства. Однажды мы крепко сцепились из-за воспитания детей. Мой главный друг обозвал меня сопливым или может быть слюнявым интеллигентом за то, что я, как он выразился, цацкаюсь с ребятами, когда «вливание с южного конца» решило бы многие проблемы буквально за пять минут… Для начала я осудил его непочтительный взгляд на интеллигенцию, сославшись при этом на авторитет Максима Горького. «Между прочим — сказал я с запальчивостью, — сам Горький считал интеллигенцию лучшей частью народа, вынужденной отвечать за все худшее, что происходит в стране…» Продолжить он мне не дал: «Успокойся! Твой буревестник и гордый сокол много чего наговорил… Лично я в нем единственное уважаю — это способность к самообразованию и, пожалуй, умение подать себя», Я не успокоился: «Позволь, позволь! Давно ли ты говорил, что любишь «Сказки об Италии»? Тут мой друг вскинулся, как грубо пришпоренный жеребец: «Любишь?! Ну и что? Я может варенье из крыжовника тоже обожаю… Дурацкая у тебя голова, никакой в ней логики нет…» Вероятно, в тот день у нас было много шансов рассориться всерьез и надолго, не хвати у моего друга мудрости тормознуть в самый критический момент: «Слушай, старикашка, а почему нам обязательно обсуждать то, что нас разделяет, а не то, что объединяет?» Это был случай, когда он начисто переиграл меня в очередном столкновении. Замечу попутно — с годами мое ученическое отношение к буревестнику и гордому соколу заметно изменилось явно не в его пользу. Наверное, претендующий на положение народного радетеля не должен обставлять собственную жизнь с купеческой роскошью и размахом.

Кстати в этом плане друг мне не противоречил. Когда ему случалось крупно заработать, а за летные испытания сталинским соколам платили щедро, он со странной торопливостью норовил от полученных денег избавиться. Характерно — на одежду, мебель, безделушки, вроде бы украшающие быт, он тратился весьма осмотрительно, чтобы ни сказать — скуповато, а вот в ресторанах мусорил легко, с явным удовольствием, широко финансировал родственников, покупал много книг, никогда не спрашивая о цене. Больше всего меня удивляло его отношение к родне. Почему? Вероятно это недоумение было вызвано тем, что самому мне с родней не повезли — ханжа на ханже, хамелеоны собрались, да еще кое-кто на руку был не чист. Я пытался его «просветить», но, увы… «Чушь городишь!» Но почему чушь? «Во-первых, мы родственников не выбираем, во-вторых, как всякая система, система человеческих отношений должна иметь единицу отсчета…» Не выдержав этого академического тона, я неудачно сострил: «В твоем случае за единицу отсчета следует принять тетю, посвятившую тебя в мужчины?» Он налился темной кровью, я почувствовал, что хватанул лишнего и поспешил загладить неловкость: «Ладно, не психуй, оставим родственников в покое и будем обсуждать то, что нас объединяет.