Сергей Снегов - Река прокладывает русло Страница 8

Юлии шел тридцать восьмой год, а она не только не была замужем, но ещё ни разу не любила. В ранней молодости, в институте, ее как-то поцеловал смелый студент — она и теперь вспоминала иногда об этом с негодованием и нежностью. Всю свою способность привязываться Юлия обратила на брата. Мать у них умерла, когда Саше было всего два года, отец погиб на фронте. Юлии с ранних лет пришлось стать главой их небольшой семьи. Она вела хозяйство, следила за поведением и успехами брата, сама училась и, хоть с трудом и после долгих волнений, защитила пять лет назад кандидатскую диссертацию. Сейчас она готовила докторскую — по консервации крови, — но пока из этого ничего не выходило.

Не дождавшись ответа, Юлия с испугом поглядела на брата. Она даже побледнела — таким мрачным было его лицо. Юлия сразу догадалась, что его постигла на техсовете тяжкая неудача. Он хмуро улыбнулся.

— Можешь поздравить, Юлечка, живого места не оставили. Мне теперь, глядя со стороны, даже страшно, как это я живу, такой бестолковый?

— Я поставлю чаю, — быстро сказала Юлия. — Ты пока отдохни на диване.

За ужином Лесков подробно изложил сестре ход техсовета. Юлия была единственным человеком, с кем он привык всем делиться. Он не щадил себя, рассказывая, как его разносили, не пощадил и своих противников: он вообще мало стеснялся в оценках. Хоть Юлия сочувствовала ему, она морщилась и раза два прерывала его рассказ: она не терпела ругани. Кроме того, неудача, как и успех, имеет свои особенности. Успех обезоруживает даже недоброжелателей, он бросает розовое сияние на того, кто его добился. А неудача и друзей настраивает на критический лад. Еще никто не очаровывался человеком из-за того, что он потерпел неудачу. Юлия осторожно заметила:

— Санечка, а ведь проект в самом деле задержится, если ждать, пока изготовят новые машины и механизмы. Можно много времени потерять.

Он рассердился:

— Ну и что же? Ну и что, я спрашиваю? Ты рассуждаешь по шаблону: боже сохрани хоть минуту упустить! А завод строить — не блох ловить, тут поспешность необязательна. Я тебе скажу так: заводу стоять пятьдесят лет. Я год потеряю, но возведу технически передовое предприятие, не урода, который через пять лет придется пускать на слом и строить на его месте новый, что происходит нередко и прикрывается благородным термином «техническая реконструкция». Неужели ты не понимаешь: подход мой со всех сторон правилен — с технической, экономической, с политической, наконец? И особенно с политической! В стране каждый день новые достижения, а мы в конторе повторяем зады, словно нас и не касается то, что совершается вокруг. А мы должны быть впереди всех, впереди, ты понимаешь? Как подумаю об этом, просто кровь закипает!

Юлия кивала головой и возмущалась вместе с братом косностью его противников. Немного остыв, Лесков сказал:

— Прости, Юлечка, я все о себе. А ведь у тебя сегодня тоже решались серьезные вопросы.

Юлия сказала с грустью:

— И разрешились они, как у тебя, неудачно. Не хочется даже вспоминать.

Она все же рассказала о своих сегодняшних горестях. Они, впрочем, не отличались от тех, какие терзали ее вчера, позавчера и вообще весь последний месяц. Баба-яга — так именовалась у них профессор Волковская, главный Юлин противник, по институту, — отобрала у Юлии приобретенный недавно редкий прибор и передала соседям. Самое обидное, что соседи прибором пока не пользуются, он лежит несмонтированный в ящиках, где-то под столом. А она, Юлия, уже и сейчас без него, как без рук. Если подтвердятся теоретические предположения, то консервированную кровь при помощи нового прибора удастся хранить свежей не неделю — две, а многие годы. Подумать только, как это облегчит работу врачей, сколько спасет человеческих жизней!

Лесков спросил мрачно:

— Неужели бабе-яге это не ясно?

Юлия воскликнула:

— Конечно, ясно! Это и возмущает! Все ей ясно, как и мне. Знаешь, что она сегодня выдвинула? Уже признает, что нам прибор нужен, но утверждает, что там, у них, еще нужнее: я мол, изучаю только некоторые кровяные клетки, а у них — клетки вообще: живая материя. Она так и сказала директору: «Что важнее: сохранить живые свойства крови в банке или задержать процесс старения и смерти в организме?» Директор, конечно, размяк… Представляешь, такой масштаб!

Лесков, объективности ради, возразил:

— Но послушай, Юлия, ведь это в самом деле еще важнее — научиться сохранять жизнь в любой стареющей клетке.

— Ах, ты ничего не понимаешь, Санечка! — с досадой возразила она. — Конечно, важнее — разве я спорю? Да ведь прибор будет валяться без толку еще месяца два, а сколько я за это время проделала бы опытов!

Убирая со стола тарелки, Юлия спросила:

— Что ты собираешься предпринять, Саня? Неужели так все оставишь?

Брат покачал головой.

— Сразу после совета я хотел плюнуть на все — разве мне больше надо, чем другим? А теперь вижу, что нельзя так рассуждать, это по-обывательски. Я убежден в своей правоте, буду драться дальше. Я поеду в Москву. Я и предлог выдумал: заболела наша тетка, выпрошу отпуск дня на три.

— А в Москве к кому? — поинтересовалась сестра. — Будешь консультироваться у экспертов?

Лесков презрительно покривился:

— Только не у экспертов. Пустыхин — такой же эксперт, как и другие, еще талантливей и эрудированней многих московских. Они все, конечно, будут за него. Нет, я пойду туда, где решают политические вопросы техники.

Помолчав, он добавил твердо:

— К самому Баскаеву пробьюсь.

7

Не много можно было найти руководителей промышленности, имена которых произносились с таким уважением, как имя Сергея Николаевича Баскаева, первого заместителя министра. Он засверкал крупной звездой в первые годы первой пятилетки — о нем писали газеты, стройка, руководимая им, находилась в центре внимания всей страны. И как не забывается первая любовь, даже уступив более сильной страсти, так не были забыты ни возведенный им завод, ни он сам. Завод расширялся и рос, Сергей Николаевич все выше поднимался по служебной лестнице. В этом возвышении не играли существенной роли ни связи, ни анкетные данные, ни удачная конъюнктура, хоть и связи у него были немалые, и биографии его, потомка трех поколений рабочих, можно было позавидовать, и конъюнктура неизменно складывалась удачно. Баскаев был искренне убежден в том, что вполне отвечает своей эпохе, что сам он является ее органическим и немаловажным элементом. Ведь главные факты его жизни отражали великие события истории страны, она, жизнь его, была неотделима от его работы. В своей автобиографии Баскаев сухо перечислял службы и должности: «руководил строительством металлургического комбината», «был переброшен на освоение районов Крайнего Севера», «сдал в эксплуатацию юго-восточный канал», «командовал пуском группы номерных заводов». Но это были вехи движения самой страны, история того, как жалкая, полукустарная промышленность за половину жизни одного человеческого поколения превратилась в могучую индустрию мира. И каждый новый подъем Баскаева, каждое новое назначение были не его личной удачей, а общественным явлением — тысячи незнакомых ему лично людей, встречая его имя в газетах, говорили с удовлетворением: «Ага, туда Баскаева посылают — видать, дело крупное!» или: «Похоже, проваливается стройка! Ничего, Баскаев порядок наведет». И дело, точно, было крупное, и порядок он наводил по-своему, не стесняясь в выражениях, пренебрегая приятельством. У него был один критерий — успех порученного ему дела, а излюбленный метод — приказ. Тут спорить не полагалось, решение его представлялось ему истиной в последней инстанции, нужно было не обсуждать, а выполнять и не забывать вовремя доложить исполнение. При нем процветали исполнители — энергичные работяги, люди, душой преданные делу, — такие звезд с неба не хватали и пороха не выдумывали, хотя и отлично порохом пользовались. И так как у самого Баскаева ума, знаний и инициативы хватало на целый полк подчиненных и начальников, то дело у него шло до поры до времени.

Сам Баскаев даже подумать не мог, что может в чем-либо не соответствовать требованиям дня. Он всегда был на высоте задач, всегда таким останется — таково было его представление о себе. Но шли годы, великая индустрия, одним из созидателей которой он являлся, неудержимо вырывалась из тенет опутавшей ее мелочной опеки. Он властно держал в кулаке большую отрасль промышленности. Кулак его не стал слабее, нет, но груз делался слишком тяжким и для него. К чести Сергея Николаевича нужно сказать, он был среди первых, кто услышал позывные нового времени. Он искренне старался перестроиться, отменял некоторые привычки — крик, грубый нажим, нетерпимость к возражениям; уже не только требовалось исполнять его приказы, можно было и поспорить о них. Он ломал себя, это было трудно — он мрачнел, временами впадал в беспричинное раздражение. Но главное состояло не в этом: еще никто в стране не знал, во что выльется существо того нового, что нарождалось в промышленности. Ходили глухие слухи о роспуске министерств, о новых формах управления — это были бури на поверхности, знаки того, что из глубины готовы вырваться окрепшие титанические силы. Он, руководитель старого типа, сознавал, что промышленность только количественно росла до сих пор, сейчас она готовилась революционным прыжком превратиться в новое качество. Он сам десятилетия подводил ее к этому, сам заботливо пестовал. Час назрел, детище его расправляло крылья. В промышленности происходил величайший в истории переворот, Баскаев понимал его глубину.