Юрий Смолич - Мы вместе были в бою Страница 8

Когда Стахурский взял сигару в рот, шеф предупредительно перегнулся через стол, стрельнул из пистолетика и сказал:

— Паф! Прошу вас!

Потом он откинулся на высокую спинку кресла, выпустил большой клуб дыма и произнес:

— Я должен довести до вашего сведения, герр Шмаллер, что вы совсем не герр Шмаллер.

Он глядел на Стахурского так же приветливо, но слишком пристально, наблюдая за каждым движением, жестом, малейшей переменой в выражении лица собеседника. Но Стахурский сидел ровно, невозмутимо, спокойно и курил, не выдав себя ни единым движением, ибо не имел права это сделать; ни один мускул не дрогнул на его лице, ибо не имел права дрогнуть. Он только поднял брови и удивленно посмотрел на шефа — герр Шмаллер имел право поднять брови и удивиться, когда ему говорят, что он совсем не он.

Шеф глядел на Стахурского не то с торжеством, не то сам крайне удивляясь своим же словам. Потом он засмеялся.

— Вы не герр Шмаллер Франц-Эрих-Мария, фольксдейч, инженер путей сообщения. А вы Стахурский, член коммунистической партии, инженер-строитель.

Он захохотал и совсем провалился в глубину кресла.

Стахурский еще выше поднял брови — это было все, чем герр Шмаллер имел право в эту минуту выявить свое душевное состояние. Он не мог даже позволить себе побледнеть.

Провал! Сорваться с места, броситься к окну, высадить раму и выскочить во двор? Там эсэсовские автоматы сразу прострочат его несколькими очередями. Не могло быть речи и о том, чтобы схватить пресс-папье и проломить шефу голову — шофер сидел у окошка, в соседней комнате, а ключ от мотора машины он всегда носил в кармане.

Но кто ж такой этот немец, сидящий против него, — его шеф? И почему он выбрал такой странный способ разоблачения подпольщика?

Стахурский пожал плечами и недоумевающе сказал:

— Я не понимаю вас, мой шеф.

Клейнмихель снова захохотал.

— Вы отлично, чудесно играете, товарищ Стахурский! — сказал он сквозь смех. — Вы чудесный, замечательный актер, товарищ Стахурский! Если б не война, я бы посоветовал вам идти в киноактеры. Вы знаете, сколько зарабатывают кинозвезды в Голливуде? Наша АГФА платит не меньше. Не знаю, хорошо ли платит ваш Мосфильм, но вы безусловно были бы народным артистом.

Он глядел на Стахурского хитро, но доброжелательно.

Стахурский тоже принудил герра Шмаллера вынужденно улыбнуться.

— Простите, мой шеф, но ваша шутка доставляет мне огорчение.

Ураган за стеной выл с прежним неистовством. Мысли вихрем кружились в голове Стахурского. Шеф держался совершенно спокойно.

Он не принял никаких мер предосторожности. Не вынул револьвера и не положил его на стол. Не поставил охранника у окна. Только шофер Ян пил кофе в соседней комнате.

Стахурский изобразил на лице Шмаллера досаду и оскорбленное достоинство.

Шеф вытер глаза большим шелковым платком — голубым в синих квадратиках, — положил его в карман, удобнее расположился в кресле, с наслаждением затянулся сигарой и заговорил, все так же приветливо глядя на Стахурского:

— Чтобы избавить вас от лишней трепки нервов, без которой не обойдешься в игре, я расскажу вам еще кое-что, товарищ Стахурский. — Его тон был отменно любезным и доброжелательным. — Вы не просто товарищ Стахурский, который изменил свою фамилию для того, чтобы, скрывшись таким образом, заработать себе лишнюю марку в немецкой конторе, которая неизвестно для чего строит эту бессмысленную подъездную ветку к сельцу Михайловке, не имеющему ни промышленного, ни стратегического значения, когда наш фронт на берегах русской реки Волги. — Он поднял палец после этой долгой тирады и глядел на Стахурского, как на приятного гостя, с которым сейчас разопьет бутылку вина. — Вы есть подпольщик, член подпольной пятерки, которой поручено уничтожить эту линию, так как подпольщикам известно, что это секретное и чрезвычайно важное строительство особого значения.

Шеф уже не смеялся. Он смотрел на Стахурского серьезно, но без малейшей вражды.

Тоска охватила Стахурского. Конец! Шеф знал слишком много, и все это было правдой. Что же делать?

Стахурский развел руками и сказал, придав своему голосу максимум огорчения:

— Простите меня, мой шеф, произошло какое-то страшное недоразумение. Вас ввели в заблуждение, и вы обращаетесь не к тому, о ком думаете. Я совсем не тот, за кого вы меня, очевидно, принимаете.

Шеф словно не слышал этих слов, он перегнулся через стол, похлопал Стахурского по плечу.

— Это чудесно, чудесно, товарищ Стахурский, что вы умеете так соблюдать свои интересы, но жаль, что вы не хотите оказать мне доверия. Уверяю вас, перед вами только друг, который хочет вам помочь.

Стахурский ответил ему взглядом, полным сожаления. Что же ему делать: он не Стахурский — он всего только Шмаллер Франц-Эрих-Мария, фольксдейч Шмаллер, а вовсе не Стахурский, кто бы перед ним ни был — коварный враг или неумелый друг.

Шеф на минуту задумался. Глаза его скользнули по стене, по окну — ураган гнул до земли верхушки грабов, свинцовые тучи нависали тяжелыми крыльями. Сигара в руке шефа потухла. Он взвешивал и решал. Ветер выл в вышине и скулил в дымоходе. Наконец шеф снова повернулся лицом к Стахурскому — взгляд его был таким же внимательным, но твердым и решительным.

Он сказал сухо, по-деловому:

— Хорошо. Вы не тот, за кого я вас принимаю. Я тоже не тот, кем считаете меня вы!

Теперь Шмаллер взглянул на шефа с удивлением, вполне искренним.

Но Стахурский произнес тихо и категорически:

— Я не тот, за кого вы меня принимаете!

Его интонация свидетельствовала: он не Стахурский, и это он будет утверждать до конца, каким бы ни был этот конец. Он пойдет на любые муки и на смерть только с этими словами.

Но шеф словно и не обратил внимания на слова и интонацию Стахурского. Он улыбался дружески, как прежде, но еле заметная ирония мелькала в его улыбке.

— Вы, кажется, не поняли меня? — вкрадчиво спросил Клейнмихель, и голос его донесся словно издалека.

— Я вас вообще не понимаю, — ответил Стахурский. — Я уже сказал вам, герр Клейнмихель…

— Я не Клейнмихель! — резко прервал его шеф. — Я такой же Клейнмихель, как вы — Шмаллер! И я предлагаю вам совместную тактику против немецкого государства и против нацистского режима.

Стахурский уже точно знал, что перед ним сидит враг, который хочет поймать его таким коварным, но, право же, жалким способом. «Ветер с востока! Как бы он не сдул нас с земли! Я вас разоблачил! Но я ваш друг! Предлагаю действовать сообща!»

Они долго молчали. Ветер выл и грохотал за окном. Клейнмихель рассеянно постукивал пальцем по потухшей сигаре. Сигара Стахурского тоже потухла. Он сидел словно в оковах. Одна-единственная мысль билась в его голове, как удары пульса, неустанно и назойливо: как уведомить группу, известить все подполье, всех товарищей?

Но молчание длилось уже слишком долго, надо было кончать, это становилось невыносимым — пусть будет, что должно быть, — и Стахурский сказал:

— Мой шеф, я очень сожалею, что произошло такое… недоразумение. Вы позволите мне идти? Я должен следить за ходом работ.

Клейнмихель пристально взглянул на Стахурского, в его взгляде сквозили настороженность и издевательство.

— Герр Шмаллер, вы собираетесь пойти в гестапо и донести на меня, что я делал вам предательское предложение?

Стахурский ответил так, как ответил бы на его месте Шмаллер, ибо у Шмаллера тоже были все основания растеряться.

— Я совсем сбит с толку, я ошарашен, герр Клейнмихель. Я не могу знать, делали ли вы мне предложение или проверяли меня. Я совершенно растерян, герр Клейнмихель! Позвольте мне уйти и заняться своим делом.

И вдруг сразу Клейнмихель сделался совершенно иным. Исчезло добродушие, исчезла медлительность движений и округлость жестов, исчезла даже прозрачная пустота зеленовато-рыжих глаз. Перед Стахурским сидел совсем другой человек. Это не был флегматичный герр Клейнмихель, его шеф, которого он знал немного больше двух недель, с тех пор как приступил к работе в его строительной конторе. Перед Стахурским был теперь другой человек, полный бурлящей энергии, которую он еле сдерживал.

— Очень хорошо, Стахурский! Вы молодец! Именно такими я и представлял себе русских коммунистов. Перейдем к делу.

Он быстро достал зажигалку, щелкнул ею и сразу закурил. Потом порывисто придвинулся к столу вместе с креслом.

— Итак, инженер Шмаллер, известно ли вам, с какой целью строится эта подъездная ветка?

— Нет.

Клейнмихель — новый, быстрый и энергичный Клейнмихель — кивнул головой и, не ожидая дальнейших слов собеседника, заговорил:

— В таком случае я информирую вас, Стахурский, что по этой ветке через десять дней должен пройти один-единственный поезд. И в этом поезде будет сам, собственной персоной, Адольф Гитлер. — Он глядел на Стахурского со всей серьезностью, вытекавшей из этого необычайного сообщения. — Самолично Адольф Гитлер, то есть Адольф Шикльгрубер, а не кто-нибудь из его двойников! Я информирую дальше: здесь будет квартира фюрера, и он отсюда будет руководить операциями войск, наступающих на Сталинград. Вы понимаете меня? Поскольку местопребывание Гитлера может стать известным агентуре красных, то будут два Гитлера: один будет находиться в официальной ставке в городе, это будет двойник, а другой — в подземном укрытии около Михайловки. Это будет настоящий Гитлер.