Вениамин Каверин - Девять десятых Страница 8

— Сойдет!

— У этих двух забоины в каморе, у наружного среза.

— Ну и что же, забоины… Пустяки!

— У этой трубка ударника раздута.

— Не беда!

И, наконец, матрос произнес самое страшное:

— И насчет компрессоров тоже… Не соврали…

Кривенко замедлил ответом:

— Да… Мало масла. Ну, что ж…

Матрос подошел к нему ближе и сказал негромко:

— Разорвет…

Кривенко поднял на него глаза — у матроса было серьезное, бледное лицо.

Он ответил сухо:

— Не знаю…

— Э, была не была! — высоким голосом закричал матрос, — заряжаем!

Он открыл затвор первого орудия. Кривенко уже подносил к каналу ствола снаряд.

Так начался штурм.

Так начался штурм.

Зимний дворец не в первый раз был атакован революционными войсками. Не в первый раз растерявшееся правительство было свидетелем того, как восставшие солдаты располагались под стенами этого здания. 14 декабря 1825 года дворец был взят лейб-гренадерским полком, предводительствуемым маленьким кривоногим офицером.

Этого офицера звали Пановым, и вместе с необыкновенным счастьем, которое сопутствовало ему по пути от Гренадерских казарм до Сенатской площади, история сохранила трудно объяснимые черты его поведения.

Проходя мимо Петропавловской крепости, он занял этот важнейший стратегический пункт со своими четырьмя ротами и через четверть часа покинул его, не оставив в крепости ни малейшего следа своего пребывания.

Проходя мимо Зимнего дворца, он занял его, — солдаты были уже во дворе, у тех самых входов, но которым девяносто два года спустя во дворец проникли петроградские красногвардейцы, — и через три минуты ушел из дворца на Сенатскую площадь.

Не в первый раз дворец атакован восставшими. Но в первый раз его стены видели не уланские кивера, а измызганные солдатские фуражки, не гвардейские мундиры, а черные матросские бушлаты.

В грохоте орудий и непрерывной сухой дроби пулеметов Шахов не различал ближайших звуков — топота шагов, звона оружия, слов приказа, которыми ротные и взводные командиры пытались внести хоть какой-нибудь порядок в движенье солдатской массы.

Вокруг него, как черная река, заполняя всю улицу, шли солдаты.

Только время от времени звуки стрельбы спадали, и тогда в сознании, напряженном и пустом, с неожиданной силой отпечатывался каждый шорох.

Шахов начинал чувствовать звонкую легкость в голове и вспоминал, что он — голоден, что он целый день ничего не ел.

В густой темноте вместе с отрядом Кривенко он прошел Морскую и сквозь арку Главного штаба впервые за весь день увидел Дворцовую площадь.

Он остановился, и весь отряд на одно мгновенье подался назад.

Площадь была озарена бледным, задымленным светом, со всех сторон, со всех прилегающих улиц, из-за каждого угла смутными тенями неслись, спотыкаясь, падая и снова поднимаясь, цепи солдат, красногвардейцев, матросов.

Окна Зимнего были освещены; в этом свете у баррикад были видны броневики, облепленные темной массой людей.

Без одного слова команды, без возгласов и пения, отряд продвинулся под аркой и вышел на открытое место.

Шахов бежал, забывая нагибаться, и заметил это, только когда сзади раздался крик: «Нагнись!»

И снова напряженное и звонкое сознание, которое как будто было не в нем, а где-то отдельно, отметило, что давеча днем солдаты шутили над тем, что красногвардейцы во время перебежек никогда не наклоняют голову.

«Бежит и пулю ртом ловит!» — припомнил Шахов и остановился.

Он стоял у Александровской колонны. Пулеметы юнкерских баррикад стреляли. Рабочий, стоявший рядом с Шаховым, был убит, едва только он выглянул из-за пьедестала колонны; Шахов машинально наклонился над ним, заглянул в лицо.

И вдруг он снова почувствовал голод, сдавивший ему грудь и звонкой пустотой отдавшийся в голове. Неожиданно для себя он выбежал из-за колонны и поднял руку с винтовкой.

— Бегом! — закричал он с бешенством, полуобернувшись к красногвардейцам и указывая на дворец винтовкой.

А дальше все покатилось, сдвинулось, — он на бегу оборотился и увидел, что из-за колонны разом выбежала темная масса людей и под разодранный треск пулемета побежала через площадь ко дворцу.

Короткими вспышками сознания, точного до болезненности, Шахов отметил высокого матроса, стоящего перед баррикадой и размахивающего ручной гранатой, и труп солдата, на которого он едва не наступил, подбегая к баррикаде.

Еще мгновение, и матрос с гранатой и труп остались позади — перед Шаховым были высокие штабеля дров.

Он тотчас же, не останавливаясь, начал молча взбираться по скользким, вымокшим бревнам.

Два или три раза он поскользнулся, упал и снова поднялся, стараясь не выпустить из рук винтовку. И повсюду вокруг него были такие же, как он, молчаливые люди, которые взбирались вверх по скользким бревнам, падали и снова поднимались, так же, как он, крепко держа в руках винтовки.

И вдруг грохот орудий сразу упал, и, заглушая сухую ружейную трескотню, поднялся длительный, бешеный крик.

Черная сплошная масса людей обогнала Шахова, разбрасывая бревна, перекатываясь через штабеля.

Несколько гранат одна за другой разорвались впереди него; он стоял на баррикаде и, не целясь, стрелял из винтовки.

Яркий свет лился из окон дворца, двое солдат у главного входа возились с пулеметом, высокий полный офицер, без фуражки, бежал к баррикаде, размахивая рукой с револьвером.

Но все это было там, у самого входа; здесь рядом с Шаховым вразброд щелкали ружейные выстрелы, и черные, забрызганные грязью люди прыгали, бесновались, кричали и, размахивая винтовками, непрерывным потоком бежали от баррикады к дворцу.

Шахов прыгнул вниз и вместе с другими красногвардейцами, перебравшимися через баррикаду, бросился к подъезду.

Здесь, на лестнице второго этажа, солдаты теснили юнкеров, стрелявших сверху.

Когда Шахов вмешался в толпу — сопротивление было уже сломлено.

Стрельба сразу прекратилась, только несколько раз еще щелкнули одиночные ружейные выстрелы.

Чей-то звучный голос закричал сверху: «Прекратите стрельбу! Мы сдаемся!» — и в ту же минуту Шахов, как мяч, был вброшен в одну из комнат второго этажа.

Повсюду на полу разбросаны были обоймы, патроны. В углу, сжатые толпою, теснились юнкера — невысокий лохматый матрос ругал их, грозил кулаками, яростно стучал об пол винтовкой. В стороне солдаты прикладами разбивали огромные упаковочные ящики и тащили из них ковры, занавеси, белье, фарфор, статуэтки.

Высокий человек в солдатской гимнастерке с жестким, энергичным лицом и лихорадочными глазами грозил им револьвером и кричал что-то хриплым, почти беззвучным голосом.

Шахов остановился посреди комнаты, не зная, что делать дальше, и чувствуя, что нужно идти куда-то, что кому-то нужна эта сила, которая заставляла его бежать наперерез пулеметам…

— Где ваши министры? — кричал матрос юнкерам. — Сбежали? Сбежали? Говорите, сукины дети, корниловцы!..

«Вот оно что… Временное правительство, — вдруг вспомнил Шахов. — Вот куда…»

Он выбежал на лестницу; по лестнице вверх и вниз непрерывной цепью шли солдаты.

И вдруг среди беспорядочной толпы началось какое-то движение: снизу отхлынули назад, сверху подались вперед — толпа шпалерами расступилась вдоль перил.

Невысокого роста человек в очках и фетровой шляпе, сброшенной на затылок, торопливо шел, почти бежал по этому живому коридору.

Давешний солдат с лихорадочными глазами выбежал навстречу ему и, протолкавшись сквозь толпу, окликнул его по имени.

— Временное правительство?

— Во втором этаже, через три комнаты от Малахитового зала… Там еще…

— Что?

— Там еще юнкера… Не сдаются.

Они скрылись в толпе. Шахов бросился вслед за ними.

Небольшая колонна юнкеров — последняя гвардия Временного правительства — неподвижно стояла в караульной комнате у дверей, за которыми тринадцать министров с упорством, достойным лучшего применения, все еще играли свою пьесу, не замечая, что занавес уже давно опустился. Вся колонна держала винтовки на изготовку и ни одним словом не отвечала на бешеные крики, которыми толпа, втиснувшаяся вслед за человеком в очках в караульную комнату, встретила это последнее препятствие.

И вдруг все смолкло. Человек в очках поднял руку.

— Товарищи! Не нужно крови! Сопротивление бесполезно. Положите оружие! Временное правительство здесь?

Один из юнкеров за спиною своих товарищей открыл дверь в кабинет и вытянулся на пороге во фронт.

— Как прикажет Временное правительство? Защищаться до последнего человека? Мы готовы, если прикажет Временное правительство!

Он молча, взяв руку под козырек, выслушал ответ и, повернувшись, прошел сквозь колонну.