Сергей Сергеев-Ценский - Том 12. Преображение России Страница 81

Но, несмотря на такое наушничество своих отцов и матерей друг на друга, оба Петьки были между собою дружны и приглашали Леню ходить вместе с ними по вечерам снимать по соседству водосточные трубы и продавать их кровельщикам в Каменьях.

Трубы с дома они давно уже сняли и продали, — пощадили только те, которые были при квартире их товарища.

Против труб устоял Леня, но не мог устоять, когда они наперебой рассказали ему о своей находке в снегу, в саду, где только что стоял какой-то немногочисленный самостийный отряд, выбитый петлюровцами. Убитых и раненых там уже убрали, но не заметили спрятанных винтовок и патронного ящика, заваленных комьями снега и сломанными наспех ветками.

— Винтовки? Вот это да-a! Это здорово! — воодушевился вдруг Леня. — Пускай лучше эти винтовки будут у нас, а не у бандитов.

И винтовки, — их было восемь штук, — и ящик патронов в тот же вечер были перетащены ими в дом, и долго зябли они на дворе эту ночь все трое, поджидая бандитов и объясняя друг другу, как надо стрелять.

На другой день, пренебрегши училищем, Леня, сопровождаемый Петьками, пошел в сад на учебную стрельбу. Они взяли одну только винтовку. Каждому удалось сделать по одному выстрелу и выбросить затвором по одному пустому патрону, и каждый из них попал в цель, потому что цель их, — кусок газеты, пришпиленный к снежной глыбе, — была всего в двадцати шагах, но неожиданно вслед за третьим их выстрелом просвистали над ними чьи-то звонкие пули. Винтовку они бросили и кинулись между кустов врассыпную по направлению к Каменьям. Там они и отсиделись до вечера, — Леня у Юрилина, — так и не поняв, кто именно в них стрелял откуда-то издалека, и не зная, кому досталась брошенная ими винтовка.

Зато, уединившись потом, они занялись патронами, освобождая их от пуль и от пороха. Они смутно представляли, на что может пригодиться им куча рыжего бездымного пороха, — думали только, что им они могут взорвать при случае что угодно, но насчет пуль они твердо знали, что из них выйдут летом отличные грузила.

Это занятие они повторили позже, в конце января девятнадцатого года, когда петлюровцы были уже выбиты из города, после трехдневной пальбы, советскими войсками.

Они не знали об этом: просто была очередная пальба, свистели везде пули, рвались снаряды, совсем нельзя было ходить в училища — и они все трое деятельно возились на крыльце большого дома со своими патронами, благо стояла оттепель, — и вдруг их покрыла чья-то длинная тень: это был красноармеец с винтовкой за спиною.

Красноармеец был не из молодых, худой, с морщинами вдоль щек. Он присмотрелся внимательно ко всем трем и спросил тихо:

— Что же это вы, ребята, делаете?.. Па-тро-ны?

— Нет, до этого мы не дошли, — за всех ответил Леня. — Пока что только пули из патронов достаем.

— Пули?.. А зачем же вам пули?

— Как же зачем? Для рыбной ловли…

Красноармеец пытливо оглядел и Леню и других и сказал расстановисто:

— Это прямая порча боеприпасов. Та-ак… Вот чем вы занимаетесь. А где же вы взяли столько патронов?

— Нашли вон там в саду. В снегу были закопаны.

Красноармеец подумал и потом не спеша начал забирать целые еще патроны горстями и ссыпать в карман шинели. А так как следом за ним подошли еще два красноармейца помоложе, то первый сказал:

— Ну вот, теперь мы, ребята, разберем до точки, кто вы такие есть и почему это патроны у вас… Так, ребята, оставить этого нельзя, и мы у вас тут обыск сейчас сделаем.

Тогда Петька садовников, как самый хитрый из трех ребят, очень дружелюбно улыбаясь, сообщил:

— А разве ж мы только патроны нашли?.. Мы еще и семь винтовок нашли, здесь спрятали, а не то чтобы патроны одни.

— Это чьих же таких винтовок? — прикивнул своим морщинистый.

— А черт их знает чьих. В снегу нашли…

— И почему не сдали, если нашли?

— Во-от! Сдали чтобы… — еще дружелюбнее заулыбался Петька. — Бандитам их сдать, чтоб они из них постреляли нас? Они же ведь не рабочая армия… А вам мы, конечно, сдадим.

И винтовки были отданы красноармейцам.

На другой день Леня читал в местной газете «Известия» несколько новых приказов. Между прочими приказами запомнился Лене особенно один, о том, что «лица, виновные в производстве самочинных обысков и арестов, будут расстреливаться».

Бандиты обыкновенно требовали, приходя по ночам, чтобы им открыли двери для обыска. Приказ был издан явно твердой властью. Уже в феврале писали в газете, что бандитизм в городе пошел на убыль, и хотя Ольга Алексеевна сильно сомневалась в этом, все-таки занятия в школах наладились, жалованье учителя стали получать в срок; налетов на квартиру Слесаревых не было; теперь пальто свое Ольга Алексеевна носила до самой весны… К лету же опять все смешалось.

Красная Армия отступила на север под натиском деникинцев. Через город потянулись бесчисленные подводы гуляйпольских и соседних с ними крестьян с женами и детьми и со своим скарбом, так как деникинцы разгромили Гуляй-Поле и все окрестные села, чтобы в тылу у них не оставалось махновской базы. Говорили в городе, что на сотни верст растянулись эти обозы, — сотни тысяч людей бежали из своих сел куда-то на запад, не зная сами, куда именно бегут они.

— Кончено… Что же это такое? Великое переселение народов? — спрашивал Леню отец, и глаза у него даже под очками казались совершенно белыми от испуга.

Улыбаться он перестал уже давно; возмущаться перестал после того, как с него сняли пальто засветло на улице. С того времени все глубже погружался он в испуг, точно шел по трясине и дошел уже до таких топких мест, что еще шаг-два — и конец, и не спасет уж никакая помощь. Он и говорить начал как-то хрипло и тихо и часто стал вздергивать голову, прислушиваясь и осторожно и медленно оглядываясь по сторонам.

Потом несколько месяцев городом владели деникинцы, главные силы которых пошли на Москву, и всюду на улицах встречались офицеры, и новые певицы объявляли о своих концертах, а между тем повсюду появлялись повстанческие отряды, и в целую армию выросли банды Махно, о котором писали, что он собственноручно убил атамана Григорьева и присоединил к своим силам его большой отряд. Новая зима прошла в страхах перед налетами, в то время как блюстители порядка заняты были борьбою с тем, что было введено Советской властью, объявляя для всеобщего сведения, что как «советский брак, так и разводы считаются недействительными, и лица, разведенные советской властью, должны возбуждать ходатайство о том же перед епархиальной властью».

Однако жить становилось все труднее, и Ольге Алексеевне пришлось отправить в комиссионные магазины все, без чего можно было обойтись человеку, не желающему голодать.

Огромные события, медленно назревая, бурно разрешались, сменяясь одно другим. Гораздо стремительнее, чем надвигалась на Москву, бежала от Орла армия Деникина под напором красных войск на юг и юго-восток. Но с запада вздумали надвинуться поляки, чтобы занять Киев и все Приднепровье; началась война, и неутомимо и самочинно снова заметался на своих тачанках в тылу у Красной Армии все тот же батько Махно…

Ольге Алексеевне казалось, что страшному времени этому не будет конца, и она, всегда решительная, начала так же, как и Михаил Петрович, оторопело оглядываться по сторонам.

Однажды старый приятель Лени, плотник Спиридон, появился у них на квартире. Он тоже перестал улыбаться, и они встретились, весьма пристально и, пожалуй, даже с некоторым испугом оглядывая друг друга.

Спиридон сказал то же, что Ольга Алексеевна слышала кое от кого и раньше: что подходит голод и что неизвестно, каким образом могут уцелеть люди, которые не подумают об этом теперь же.

— А как же об этом думать? — спросила Ольга Алексеевна.

— А как же еще думать?.. Думать надо так: или в городе, или в деревне рождается хлеб, — вот так надо думать, — ответил Спиридон.

— Хорошо, в деревне… Это всякий знает… А как же городские будут? — спросила Ольга Алексеевна.

— А как городские?.. Погибель будет на городских, вот я как думаю, — сказал Спиридон, и сказал он это так проникновенно, так убедительно, что Ольга Алексеевна решила в тот же день и совершенно бесповоротно: надо ехать в деревню.

И через несколько дней она собралась, бросила учительство и уехала верст за семьдесят в деревню Ждановку, где у Спиридона была родня, которая могла приютить ее на первое время. Она взяла с собою швейную машинку и, сколько могла достать, ниток; кроме того, она думала там быть еще и учительницей, а заработанный хлеб посылать сюда — мужу и сыну.

Топор, который постоянно лежал около ее кровати, она передала Лене с таким напутствием:

— Если нападут бандиты, то ты не слушай, что твой отец будет рассказывать им о темпере и Рибейре, а колоти их, сколько силы хватит, исключительно по башкам, — хуже тебе от этого во всяком случае не будет.