Юрий Домбровский - Рождение мыши Страница 9

Подошла Эльза, веселая, оживленная, засмеялась и положила на колени Николаю букет лилий.

— А вы их не любите! Смотрите, какая прелесть! — сказала она. — Специально выпросила у садовника! А что это за врач? Откуда вы его знаете?

— Да нет, это не ко мне, — ответил Николай и взял букет. — Странный запах у этих лилий. Вы не находите, что…

— Но к кому же он тогда приходил? Тут же никого нет? — удивилась Эльза.

Николай еще ничего не понимал.

— Ну не знаю, — ответил он досадливо, — вы не находите, что запах лилий…

— Да нет, в самом деле, — слегка встревожилась Эльза. — Если он пришел на свиданье, зачем ему потребовалось забиваться сюда?..

— А черт его знает! — рассердился Николай. — Есть о чем думать. Ну, зашел человек, посидел на скамеечке и пошел своей дорогой. Слушайте, я говорю о лилиях. Они… — И заговорил о другом.

Вечером во время обхода Сулье спросил его:

— Ну, повидались с дядей?

— Как? — удивился Николай. — С кем?

Сулье обернулся и посмотрел на дежурную сестру:

— А к кому же приходил этот майор?

— К господину Габбе! — удивленно ответила сестра. — Я сама его провожала и показала, где сидит господин Габбе.

— А… — начал Сулье, но вдруг поднялся и пошел из комнаты. Тем дело пока кончилось.

Через два дня дежурная сестра передала Николаю маленький сиреневый конвертик, пахнущий духами.

— Принесла девушка, — сказала она многозначительно, — фамилии не назвала: «Он сам знает». Очень хорошенькая!

В конверте была записка по-русски: «Куда вы сунулись? Убирайтесь вон — пока еще можно. Вы влезли в нехорошую историю!»

«А, пожалуй, надо бы послушать», — подумал Николай. Теперь для него стало совершенно ясно: папиросы марки «Кэмел», да, пожалуй, и портсигар были паролем. Стало быть, штабарцт приходил по чьему-то заданию, но увидал, что Габбе не тот, и ушел. Пришел и доложил: вместо Габбе сидит какой-то самозванец; тогда те и послали ему это письмо — «убирайся!» Значит, вопрос, кто это — «те»?

Он вытащил конверт, взятый им в лесу у покойного Габбе, распечатал и прочел:

«Генералу Босху (такого генерала Николай не знал; был лет пятьсот тому назад такой художник).

Податель сего — лицо, затребованное вами по отношению за № (номер) от (только одно число — ни года ни месяца).

Подпись (крючок)».

И ни штампа, ни печати — вот и разбирайся!

Надо смываться, понял Николай и вечером сказал Эльзе:

— Эльза, дорогая, мне надо выписаться.

— Надо? — спросила она, очень многое вкладывая в это слово.

— Да! Надо!

Она подумала.

— Хорошо, я поговорю с лечащим врачом.

— И мне нужна квартира, Эльза, в часть я не поеду. — Эльза смотрела на него во все глаза. — Ну, буду сидеть дома — деньги у меня пока есть. Доллары!

— Ну, что ж, — сказала Эльза сухо, — я помещу вас у своих родителей, вот и останутся у вас ваши доллары. Они вам пригодятся.

— Нет, я… — начал Николай.

— Они пригодятся, — сказала Эльза и ушла.

Глава 6

На другой день во время обычного обхода Николай сказал Сулье, что он здоров и хочет выписаться — обстановка больницы действует на него угнетающе. Пока он говорил, профессор рассеянно и сосредоточенно смотрел ему в глаза, а потом слегка вздохнул и покорно сказал:

— Ну, хорошо! Значит, завтра будем говорить, — и ушел в сопровождении ассистентов.

А через час быстро вошла Эльза, на ней не было лица, и она сказала:

— Гитлера убили!

Он вскочил и сжал ее руки. Она быстро села на койку.

— Сейчас передавали по радио. Фюрер выступит с речью…

— Постойте, я что-то ничего не понимаю: раз его убили, то какая же речь?

— Вот! Больше я ничего не знаю, — быстро сказала Эльза. — Тсс! Идут!

Вошла заведующая корпусом — старая дева с длинным желтым лицом и лошадиными зубами.

— Эльза, — крикнула она, — вы мне нужны. Идемте! Господин Габбе, профессор просил вас не уходить из палаты. Возможно, он зайдет к вам!

— Как фюрер? — спросил Николай.

— Фюрер, благодарение Богу, жив и здоров, — ровно и строго ответила старая дева, — английские наймиты опять просчитались.

Николай лег опять и потер руки.

— Ну, каша! Ну, заварится теперь каша, — сказал он радостно, — теперь только держись! И кто же все это сделал?

— Вы говорите так, как будто это вас радует! — строго, но бесстрастно обрезала старая дева. — Лежите спокойно, — она подошла и отворила окно. — И кто это опять курит у вас в палате?! Все, что нужно знать, будет по радио. — И ушла вместе с Эльзой.

В шепоте, в покачивании головами (что они хотят — господи, что ж они такое хотят?) и слухах прошло четыре дня. Заговорщиков поймали почти всех, начали работать специальная следственная комиссия и так называемые «народные суды». Уже вешали. Не за шею вешали, а натыкали на заостренный фигурно выгнутый крючок, так что человек, как кусок мяса, висел на челюсти и истекал кровью. Английское радио сообщало, что взрывом был убит двойник Гитлера Борк, но полно, может, это не Борк, а сам Гитлер убит, а Борк живехонек и командует сейчас империей? Чего ж они хотят? Боже мой, чего они такого хотят? — кровь и кровь, и уж пять лет одна только кровь, как она потекла с четырнадцатого года, так и не видно ей конца. Недаром говорили умные люди: придет время — и живые будут завидовать мертвым. Вот так и выходит.

На пятый день перед самым отбоем профессор позвал Николая к себе. Николай пришел и увидел, что на столе полно окурков и кучек пепла — стоят грязные стаканы и розетки, видно, было собрание. В синем чаду горит лампа в зеленом абажуре. Профессор — постаревший, очень усталый Гаршин — заложив руки в карманы, мягко ходит по коврам, а на тумбочке лежит кипа историй болезни и черные рентгеновские пленки.

— Вы из Лейпцига? — спросил Сулье.

— Да, — ответил Николай.

Профессор прошел к столу, сел, отодвинул кипу бумаг и взял перламутровую автоматическую ручку.

— Душой заговора был бургомистр Лейпцига Терделлер, его не поймали. Вам никогда не случалось его видеть? — спросил он, не смотря на Николая и роясь в кипе историй.

— Нет, — ответил Николай.

— Та-ак! — Профессор еще посидел, поиграл ручкой. — Вы хотели выписаться? Я согласен: завтра после обеда вы получите свои вещи — устраивает? — Он стряхнул ручку и вытащил одну из историй болезни, приписал несколько строчек на последней странице. — Ну, вот и все! — Он наконец поднял на Николая глаза.

— Спасибо, — поклонился Николай. — До свиданья!

— До свиданья, — профессор вдруг встал. — До свиданья, Габбе. Постойте-ка! — Он положил ручку и улыбнулся. — Во-первых, привет вам от доктора Грога. Он был у меня сегодня, — профессор помолчал, посмотрел на Николая, — и, во-вторых, сегодня на конференции потребовалась ваша история болезни — и вот оказалось, что ее нет, она у моего заместителя, доктора Нагеля — он взял ее три дня тому назад без моего ведома и куда-то уносил. Спрашивается: зачем? Этого я не знаю, — профессор сел.

Николай молчал и ждал.

Профессор поморщился.

— Ну, вот и все! — Он протянул Николаю руку. — Желаю вам всего, всего хорошего, — он вдруг засмеялся. — А скажите, что я не психолог: я сразу почувствовал, что вы странный эсэсовец!

«И вот вместе с Эльзой я вышел за ворота клиники.

Город, возле которого мы помещались, еще не бомбили, и поэтому война здесь чувствовалась сравнительно мало. Но ведь сравнительно мало — это еще не мало вообще, война нависала над городом, как грозовая туча. Его заполняли беженцы с запада и раненые с востока, и там, где они жили, лежали или останавливались, постоянно разговаривали о таких страшных вещах, как ковровая и утюжная бомбежка, о том, как в городе стоят кварталы черных развалин, как захлопывает людей в бомбоубежищах. Рассказывали, как из Zoo после бомбежки вырвались звери и метались по улицам не от людей, а к людям — и, скажем, медведь ревел и тряс лапой, а страус махал обожженным крылом, а слон становился на колени, поднимал хобот и жалобно трубил, — но что могли сделать люди, когда и под ними горела земля? А коралловый аспид — очень ядовитая и красивая змея, похожая на красное и черное ожерелье, по пожарной лестнице заползла на шестой этаж и смиренно свернулась под чей-то кроватью. И в этих рассказах о развалинах больших городов, по улицам которых ползают африканские гады и трубят умирающие слоны, было что-то и от Уэллса, и от апокалипсиса, в общем, от легенд о конце мира и тотальной гибели человечества. Очень страшно было слушать также о том, как налетают самолеты. Вдруг начинают сразу гудеть все сирены — воют, воют, воют, люди, как крысы, шмыгают сразу в подполье, а те летят волнами — две, три, бог знает сколько тысяч, гудят, гремят и аккуратно, как клопиные гнезда, выжигают за кварталом квартал. В подвалы набивается столько народу, что ни встать, ни сесть: раз один старичок аптекарь умер от инфаркта и все-таки продолжал стоять вместе со всеми. Так пройдет ночь, а утром иди работай! Много ты наработаешь?! Шептались также о русских снегах, о партизанах, о смерти Кубе и о покушении на Гитлера. О том, как под ударом Советской армии трещит Восточный фронт, как пала Европейская крепость и что одна только надежда — Neue Waffe! — новое оружие! Панацея от всех болезней и бед. Уж по тому, как произносились эти слова, можно было сразу понять, с кем ты имеешь дело. Один говорил и сам улыбался, и тогда я отлично понимал: „Какое там, к дьяволу, новое оружие?! Оружие-то новое, да обезьяна старая“ (по-немецки это получается очень складно: „Neue Waffe und alte Affe“). Другие произносили эти два слова загадочно, отчужденно, и я видел: они-то знают, что обрушит на землю разгневанный немецкий гений, когда придет его час. „Посмотрим, — словно говорили они, — посмотрим, господа, что останется от Лондона и Парижа! Посмотрим, что будет на месте Москвы! Яма с зеленой водой и лягушками. Ты сам напрашиваешься на это, Жорж Данден“. Были и третьи — паникеры. Они произносили эти слова шепотом и заглядывали в лицо: они всего боялись — Гитлера, русских шпионов, немецкого гения. „Я не знаю, конечно, герр Габбе, что это за штука NW, но я слышал один разговор в бомбоубежище, говорили два очень сведущих человека — очень сведущих — это ужасно, ужасно! Бедные матери, бедные их дети“. Четвертые — подрывной элемент, сразу же в крик: „Когда же, господа хорошие, когда же?! Ведь мы сегодня как моль, пока вы там раскачиваетесь!“. „Но оно обязательно появится“, — отвечали им пятые, и это была самая тупая, но зато и самая стойкая публика — столпы империи!