Олесь Гончар - Повести и рассказы Страница 9

В конце концов, трудно отличить прокопченные темные руки слесаря от шершавых рук кадрового танкиста.

— Ты только не горячись, Леня, — говорила девушка, когда они уже выходили на окраину в березовый перелесок, который вся Полтава называет Белой рощей. — В таких делах, Леня, выдержка — прежде всего.

Ляля была в осеннем пальто поверх пушистого лыжного костюма. Остроносые туфли на высоких каблуках рядом с широкими шароварами казались особенно изящными и легкими.

— Я уже вижу! — воскликнул юноша, вглядываясь безбровыми глазами в просветы белостволых березок. — Вон он, увяз в болоте. Эх ты, друг!..

— Не кричи, прошу тебя, Леня. — Девушка обеспокоенно оглянулась вдоль аллеи.

— И гусеницы слетели, и башню, видно, заклинило!

— Это твой?

— Нет, это Федорова… А своего я что-то не вижу…

— Запоминай место.

— Подожди! — Леня непроизвольно вырвал свою руку из Лялиной руки. — Ты видишь? Это же командирская машина!

— Твоего командира?

— Что же это такое? — ничего не слышал Леонид. — До сих пор я думал, что она тогда вырвалась, а, оказывается, она тоже засела!

— Не одна она…

— Что-о? — Леонид метнул свирепый взгляд на девушку. — Да пускай бы все сели, лишь бы она вырвалась!

— Очень хороший был командир?

— Командир как командир, не в том суть… Полковое знамя было на той машине!

— Знамя изготовят, Леня…

— «Изготовят!» Ничего ты не понимаешь в этом. Полк, потерявший знамя, расформировывается! Не существует больше!

— В самом деле? — Ляля стояла, глубоко пораженная. — Я этого не знала. А может, его спасли? Может, они вышли?

Леонид сопел, молча осматривая местность. Пахло набухшей корой, мокрыми листьями.

— И все же, Леня, нам нельзя задерживаться, — спохватилась девушка и, потянув парня за руку, заставила его повернуться на месте. — Нам пора возвращаться… Хорошо запоминай. Ночи теперь такие темные. Да еще в лесу…

— Я в любом лесу как дома, — буркнул Леонид мрачно. — На Енисее вырос… И все-таки когда же она, командирская, засела? Это мне просто непонятно!

Он еще раз оглянулся. Сквозь белую гребенку березняка еще виднелись разбросанные по низине замершие танки.

Леня присел на корточки, разглядывая сквозь деревья почерневшие машины.

— Вон моя! — воскликнул он, увидев свою машину. Голос его дрогнул. — Моя, моя… — Леня уже шептал это тихо, с трудом.

— Леня, смотри, заяц! — дернула Ляля товарища за руку. Заяц сидел перед ними на тропинке, насторожив уши, как свечки. Леня свистнул. Косой удивленно повел головой и будто нехотя поскакал в кусты.

— Так могут и волки расплодиться под Полтавой, — промолвила Ляля. — Раньше здесь по выходным полно было полтавчан, а теперь…

— Жаль, нет винтовки. Я бы его с первого выстрела… А вечером уже пельмени варил бы!

Ляля внимательно посмотрела на парня.

— Кстати, как ты живешь, Леня? — спросила она. — Материально…

— Живу, — нахмурился Леонид. — Зажигалки научился делать, а Власьевна продает. Вот шинель она мне купила… Малость коротковата, правда, на меня… Третий рост…

— Мы тебе что-нибудь в складчину…

— Оставь ты, Ляля! — обиделся Леонид. — Теперь всем так… Думаешь, Ильевский лучше меня живет? Да они просто голодают, только Сережка не признается. А я со своей Власьевной как-нибудь перебьюсь. Власьевна — душа бабуся!.. У нее сын где-то на Балтике — морячок, — сказал Леонид и задумался. — Все-таки мне не верится, что весь экипаж командирской машины погиб. Это было бы черт знает что!

Уже выходя из Белой рощи, они на боковой тропинке неожиданно увидели двух немцев офицеров. Небрежно положив ружья на плечи, офицеры медленно шагали в высоких охотничьих сапогах. У одного за поясом мягко свисал заяц вниз головой.

— Какие же они! — шепнула Ляля. — Хари толстые, а глаза — голодные.

— Хочешь, я их сейчас уложу? — прошептал Леня, косясь на немцев.

— Не смей трогать! — Ляля ускорила шаг, теснее прижавшись головой к плечу юноши.

Офицеры, шедшие позади, перекинулись на своем языке несколькими словами и громко захохотали.

— А зря! — Леонид ударил себя по карману широкой ладонью. — У меня семизарядный.

— Ты носишь с собой? Днем?

— И днем и ночью.

— Чтоб это было в последний раз. — Б голосе девушки прозвучали повелительные нотки. — Зачем форсить? Ты слышишь?

— Есть, — чуть было не козырнул Леня Пузанов.

…А ночью он снова появился в Белой роще. Стояла непроглядная тьма, и лишь белые стрелки берез невыразительно светились в ней. Ветер ровно шумел в верхушках, а внизу было совсем тихо.

Пузанов уверенно пробирался между стволами, не цепляясь, нырял сквозь кусты, и ни один сук, ни одна ветка не хрустнули под его ногами, будто не сапоги, кованые и тяжелые, ступали по чуткой листве, а лапы крадущегося тигра. Сережка Ильевский пробирался в темноте следом за ним. С непривычки Сережка все время за что-то цеплялся, кусты хватали его за полы, исцарапанные руки остро щемили. Все колючие ветки, казалось, нарочно направляли свои острия ему в глаза. «Странно, как он тут ориентируется, — думал Ильевский о Леониде. — И как он умеет так ходить: ни треска, ни хруста…»

Леонид слегка шелестел шинелью перед его носом, невидимый, как дух. «Разве мне строить в джунглях вигвам? — подтрунивал над собой Сережка. — Это такому, как Ленька!..»

Наконец кустарник закончился, прохладный тугой ветер дохнул им в лицо, и они остановились. Ветер дул уже с поля.

— Видишь, — шептал Пузанов, наклоняясь к Сережке и указывая рукой вперед. — Видишь, громадина темнеет?

— Ничего не вижу, Леня…

— Вот еще мне!.. Да ведь совсем близко!

— А верно! Вроде что-то выплывает.

— Это он и есть. Ты ляжешь здесь и будешь ждать. Как только сниму, — Леня говорил о пулемете, который надеялся снять с подбитого танка, — я тебе свистну чибисом…

— Как это чибисом?

— Эх ты, друг… Тоже мне поэт… Ну, просто свистну!.. А ты тут прислушивайся как следует… В случае чего — действуй, как условились…

— Есть, — сказал Сережа скромно.

Сначала Пузанов направился к командирской машине. Обошел вокруг нее, ласково ощупывая рукой броню. В левом борту зияла темная пробоина. Через открытый люк башни Леонид привычно забрался в танк, посветил фонариком. Пусто. Все, что можно было снять, кто-то уже унес, похозяйничал раньше него. Попробовал неподвижные мертвые рычаги управления и вылез из башни. Было тоскливо, и все же вроде легче стало на душе. Экипаж успел выйти.

Спотыкаясь на болотных кочках, Пузанов направился к своей машине. Она чернела приземистым силуэтом в нескольких десятках метров впереди. В этой машине он встретил войну на границе Западной Украины. В ней выдержал трехдневный неравный бой с врагом, когда по фронту в тридцать километров шли лесом, танк на танк, в лобовую — и горели. Тогда он сберег машину. Теперь она, беспомощная и молчаливая, стояла, завязнув в трясине, и словно ждала его.

Внезапно в нескольких шагах от машины Пузанов остановился. В танке что-то стучало. Наверное, подумалось ему, это Ильевский устал ждать и забрался в машину.

Подошел ближе.

В машине покашливали, сопели, чертыхались.

— Ты знаешь, Борис, — слышался молодой недовольный басок, — ничего не могу сделать… Где он закреплен, что его держит — ни черта не вижу….

— Брось, Валька, — скороговоркой ответил другой молодой голос. — Так мы с ним до утра провозимся. Лучше уж завтра придем с фонариком. А сейчас давай займемся аккумулятором.

Снова послышались стук и тяжелое сопение, уже, вероятно, у аккумулятора.

— Не сможем мы вытянуть аккумулятор, — произнес вскоре тот же басок. — В нем, пожалуй, пуда четыре будет. Ты не мешай мне, Борис!..

— Ты сам мне мешаешь, Валька!

Пузанов улыбнулся и тихо поднялся к люку. Не выпуская из руки револьвера, крикнул вниз:

— Эй вы, конспираторы! А ну-ка, вылазь!

В машине притихли, даже сопеть перестали. Вероятно, «конспираторы» замерли на месте.

— Вылазь, кому говорю! — вновь скомандовал Леонид.

Через минуту возле танка стояли, потупившись, двое парней: один — высокий, широкоплечий, другой — маленький, в кепке с огромным козырьком.

Пузанов пренебрежительно оглядел своих пленников, свистнул Ильевскому. Юноши вздрогнули от этого свиста.

— Ну что, сняли? — спросил их Пузанов насмешливо. — Вы думаете, тут как — тяп-ляп?.. Вот я вам покажу, как снимать!

Задержанные дружно сопели, опустив головы.

— Что тут такое? — храбро спросил Ильевский, приближаясь.

— Сережка?! — Задержанные встрепенулись, узнав его по голосу. — Сережка, это мы!

Ильевский пригляделся к ним в темноте:

— Валентин? А это кто? Борис?

— Я! — очень живо, даже заискивающе ответил перепуганный Борис.