Юрий Смолич - Избранное в 2 томах. Том 2. Театр неизвестного актера. Они не прошли Страница 9

Вот почему Князьковский ходил грустный и невеселый, вот почему он пропустил два спектакля подряд. А впрочем, не пришел он в театр и на третий.

Князьковский бродил по улицам города и думал тяжелую думу, утирая обильный пот. Он расстегивал ворот шинели, ворот куртки, дергал свою полосатую тельняшку. Ботфорты его были в пыли, полы шинели замызганы. Он мерял город быстрой, развалистой матросской походкой и впивался взглядом в лицо каждого встречного. Взгляд был сверлящий и гневный. Встречные даже шарахались, попадая ему на глаза. Он пронизывал взглядом каждого насквозь, словно в каждом видел легендарного канонира. Он останавливался перед каждой халупой на окраине и внимательно разглядывал ее окна и ставни, будто именно тут, за ними, должна была находиться таинственная огневая точка врага. И над Князьковским уже начали подсмеиваться. Ведь дозорные наряды, да и местные жители установили точно, по слуху, что снаряды летят издали — даже пушечного выстрела не слышно — и летят именно с юго-запада.

И вот внимание Князьковского привлек листок белой бумаги на окне одного из домиков. Это была простая четвертушка из ученической тетради, наклеенная сверху перекрещенных газетных полос, которым, как известно, надлежало предохранять стекла окон от артиллерийской канонады. Князьковский подошел ближе и перечитал написанное второй и третий раз.

Это было довольно странное объявление, совершенно неожиданное здесь, в условиях фронта, в дни боев, — написанное от руки фиолетовыми канцелярскими чернилами:

ХИРОМАНТ

разъясняю, отгадываю, предсказываю

(прошедшее, настоящее, будущее)

1 фунт сахару =1 фунту сала =

10 фунтам пшеничной муки

Сердце так и екнуло в широкой матросской груди Князьковского. «Прошедшее, настоящее, будущее». Рука невольно потянулась к карману, где в лоскутке бязи от рушника было завязано как раз девяносто два золотника сахару — только что полученный месячный красноармейский паек. Но рука тут же отдернулась. Князьковский быстро из-под бескозырки взглянул вправо и влево. Нет, на улице никого не было. Свидетелем падения командира бронепоезда мог быть только он сам. Князьковский толкнул калитку и мигом прошмыгнул в палисадник, потом на крыльцо.

Хиромант сидел у столика — пожилой, краснолицый, грузный человек, типа буфетчика первого класса на узловой станции. На нем был френч, а под френчем вышитая черными и красными крестиками сорочка. Усы были длинные, порыжевшие от табака. Лысина начиналась со лба и доходила почти до макушки. Сзади хироманта, вернее над ним, на спинке кресла покачивалось чучело сыча с блестящими солдатскими пуговками вместо глаз. От сыча несло нафталином. На столике лежала потрепанная колода австрийских игральных карт, пучочек страстных свечек в позолоте и небольшая книжечка в розовой обложке. Вглядевшись внимательнее, Князьковский не без труда прочитал: «Таблица логарифмов».

«Ага! Значит, вроде сонника или оракула…» И Князьковский высыпал из своего платочка прямо на стол двадцать девять кусочков рафинада.

— Вот, — прошептал он, — ровно девяносто два золотника, можете проверить. Интересуюсь настоящим, прошедшим и будущим. К примеру, кто такой буду я?

Хиромант спокойно и равнодушно оглядел матроса и всю его амуницию.

— Вы командир бронепоезда «Верный» и меценат городского театра, товарищ Князьковский.

Князьковский поправил усы, и рука его слегка задрожала.

— Ну, — сказал он так же равнодушно, как и хиромант, — это, положим, вам может быть известно, как и всякому местному жителю, потому как я действительно являюсь командиром общеизвестного и доблестного бронепоезда революции. А вот насчет театра я, премного извиняюсь, не понял. Как изволили выразиться?

— Меценат.

— А что это значит — меценат?

— Меценат — слово греческое. И означает оно: любитель и покровитель театрального искусства. Вы — любитель и покровитель театрального искусства, бескорыстный сын богини Мельпомены.

Князьковский вздрогнул и почувствовал, как отрава религиозных предрассудков растекается у него по жилам. Ведь он действительно не знал своей матери, не знал отца, был «безбатченко» [2], воспитанный в сиротском доме, и его там дразнили «божий сын». Об этом никому не было известно. Но он сделал над собой усилие и отогнал отраву прочь.

— Год рождения? — спросил он хрипло.

— Тысяча восемьсот восемьдесят второй.

Это было абсолютно точно, и матросское сердце снова вздрогнуло.

— Член какой партии? То есть я?

— Член Российской Коммунистической партии большевиков.

— С какого года?

— С тысяча девятьсот семнадцатого.

По спине командира бронепоезда «Верный» пробежал мороз.

— А до семнадцатого года что я делал?

— До семнадцатого года вы были матросом на тральщике «Верный».

Наступила короткая пауза, на протяжении которой старый матрос и командир бронепоезда товарищ Князьковский тяжко боролся сам с собой. Сорваться и бежать прочь, подальше от всей этой непонятной чертовщины, подальше от «опиума для народа»? Но он остался на месте, только табурет жалобно заскрипел под ним. И слово за слово, вопрос за вопросом командир бронепоезда переспросил у хироманта всю свою партийную анкету — партийную анкету, которую, кроме него да поручителей, коих тут и близко не было, мог знать разве что секретарь партийной организации, ну и начальник штаба, возможно.

На все вопросы он получил точные и исчерпывающие опиты, словно это не он спрашивал у хироманта, а отвечал сам, заполняя новый бланк анкеты.

Хиромант спрятал легкую усмешку в желтые прокуренные усы и протянул через стол Князьковскому руку.

— Ну, теперь вы, видимо, хотели бы кое-что знать и из вашего будущего?

Князьковский и на этот раз не смог побороть себя. Вытерев руку о полу шинели, он положил на ладонь хироманта свою здоровенную, в черных ожогах, ладонь.

Рукав пополз вверх, и из-под обшлага выглянул край искусной татуировки: кончик якоря и хвостик змея.

«Где этот чертов петлюровский канонир?» — уже хотел было прохрипеть Князьковский, но последний проблеск сознания удержал красноармейца и командира. Ведь оперативное поручение — это военная тайна. И старый матрос спросил только чуть слышно:

— Интересуюсь, победю я или не победю? Какой будет ответ?

— Кого?

Князьковский молчал.

— Кого вы собираетесь побеждать?

— Врага революции.

— Когда?

Князьковский глубоко вздохнул и заерзал на своем скрипучем табурете.

— Угадайте сами…

Хиромант на секунду задумался, потом придвинул к себе таблицу логарифмов и карандаш. Здесь же, на полях книги, он стал выписывать длинные колонки цифр. Рука Князьковского все еще лежала на колоде карт, повернутая ладонью вверх, и под синими рисунками татуировки, под якорем и хвостом змея пульсировал короткий и быстрый живчик.

— Нет, — сказал наконец хиромант, сделав подсчет и отложив карандаш в сторону, — наука метафизики…

— Физики?

— Метафизики, — поправил хиромант и откинулся на спинку кресла, коснувшись лысой макушкой когтей сыча. — Наука метафизики ясна для всех, рожденных под созвездием Орла и Гиены по ту сторону тропика Козерога. А наука имеет много гитиг. Мне очень жаль, товарищ командир, однако проекция вашего будущего не дает никаких оснований для утешительных прогнозов. Вот вам точный научный анализ. Вы видите, как пропадает цифра семь после третьего ряда логарифмирования? Глядите, глядите, — любезно подвинул он страничку к матросу. — Вы знакомы хотя бы в общих чертах с основами высшей математики?

— Нет, — печально вздохнул Князьковский и свободной рукой вытер пот со лба.

— Жаль, — вздохнул и хиромант, — а то это было бы ясно вам даже и без моей помощи. Логарифм трех, гипотенуза и биссектриса, а потом и пермутасьон из «м» по «н» элементов, потом аранжеман етцетера. Цифры семь как не бывало, — это ваша судьба. Обычный научный вывод, без всякой мистики или там каких-либо религиозных предрассудков. Ведь бога нет, товарищ командир?

— Нет! — обрадовался Князьковский. — А хиромантия разве не религиозный дурман?

— Революционные хироманты, — пожал плечами предсказатель, — в бога не верят. Победоносная пролетарская революция отделила хиромантию от религии и передала ее науке. И победа будет только за человеческим разумом.

— Да, да! — радостно подтвердил Князьковский и облегченно вздохнул.

— Вот видите, — уже весело воскликнул хиромант. — И я занимаюсь здесь практикой с научной целью и с разрешения агитпросвета при вашем штабе. — Он вытащил из кармана френча бумажку и положил ее перед командиром бронепоезда.

Документ за подписью самого начальника штаба, ссылаясь на необходимость разоблачения религиозного дурмана, разрешал предъявителю его читать лекции на тему о факирах, гипнотизерах и хиромантах, а также за умеренную плату давать консультацию всем желающим. Предъявителя сего документа запрещалось уплотнять, а его вещи не подлежали реквизиции; ходить по городу ему разрешалось и после семи часов вечера, а всем учреждениям и организациям предлагалось оказывать содействие.