Петр Северов - Сочинения в двух томах. Том второй Страница 9

Мы сидели на камне и молча смотрели вдаль. Легкий дымок поднимался на горизонте, приближался, вырастал. Правее, на западе, уже совсем утонули высокие мачты лесовоза. Синяя живая гора океана рождала и вновь поглощала корабли. Бесконечен и безначален, как время, был этот синий текучий простор.

Мы сидели на камнях или бродили по городу, по Гэлл-фейс-род и Марадану, где, похоже, каждый знал Кунанда — черные пришельцы из Мадраса, бенгальцы и афганцы, каждый рикша и полисмен.

Я жил в маленькой комнате при лазарете в ожидании корабля. В одно раннее утро, еще светало, Кунанда постучал в дверь. Он очень спешил, и я сначала не понял ни одного слова. Размахивая руками, он торопился что-то рассказать. Кое-как я усадил его на койку и упросил говорить спокойней. Он звал меня на какую-то шхуну, где оказывается устроился… капитаном. Это, впрочем, было не удивительно, он все мог — если бы предложили, он сегодня же стал бы оперным певцом.

— Мы идем на восток, — сказал Кунанда. — Ты можешь увидеть веддов. Там они кое-где встречаются на берегу.

Я согласился с радостью, и уже через час мы были на борту «шхуны». Она стояла в дальней части порта, среди баркасов и катеров, и только громкое название «Молния» выделяло ее из всей древней морской рухляди, собранной у причала. Шхуна была одним из тех «гробов», на которых отказываются плавать моряки и которые эксплуатируются купцами, что называется, до последней заклепки.

Включая самого «капитана», команда состояла из трех человек. Но зато как держал себя капитан! Он сразу обратился в морского волка, даже охрипнуть успел. Раскрыв от удивления рты, матросы заслушались отборной руганью своего капитана. Все делалось здесь как бы шутя, дикая команда кричала и суетилась, но работы не было никакой.

В полдень все же мы вышли за стенку мола… Дул слабый ветер, потрепанный парус отчаянно «полоскал», медленно плыл низкий, пологий берег. Кунанда сидел на корме, у руля, снисходительно улыбаясь матросам.

— Через два дня доплывем, — говорил он весело, поминутно раскуривая старую английскую трубку, — Привезем рыбу, и тогда хозяин — плати!

Совершенно серьезно он поглядывал на небо.

— Будет, пожалуй, шторм. Интересно испытать «Молнию» в шторме…

Было сомнительно, однако, выдержит ли она эту легкую зыбь.

Мы шли мимо берега, окаймленного белым прибоем, вдоль черных деревень, раскинувшихся на холмах. С дальних отрогов к морю спускался лес, густой и дымный от синевы.

К вечеру ветер закрепчал, и наша старая развалина пошла быстрее. Черные матросы смеялись, жизнь снова наладилась — скоро будут деньги, пиво и табак. Склонив головы, они тихо говорили о чем-то своем, о городе, где остались их жены. Уже зажглись Центавры и Южный Крест, последние отсветы заката угасли на горизонте.

Ночью, поблескивая единственным тусклым фонарем, мимо нас близко прошла рыбачья шхуна. Почти мгновенно она утонула в ночи, дальше снова лежала пустыня, и только берег, подобно туче, высился в стороне. Океан был усеян звездами, как золотые водоросли, плыли они по воде, дымчатой, нереальной, словно не по морю, а в небе мы шли между звезд.

За мысом, черной тенью упавшим в океан, простор открылся еще шире и светлее. Но берег стал круче. Мы шли в двух милях от него. Глухие, темные массивы гор уходили в небо. Кунанда перешел на нос шхуны. У руля остался оборванный матрос, все время жевавший бетель. Сидя рядом со мной, свесив за борт ноги (капитану все можно!), Кунанда рассказывал мне об этих краях. Он рассказывал о якхо — цейлонских демонах, в которых, как в Будду и отчасти в Христа, как и в деревянных идолов, верят сингалезы.

— Все леса полны якхо, — говорил он смеясь, так как не особенно доверял этим басням. — Но только ведды с ними дружат.

Незаметно проходила быстрая южная ночь. Легонько покачивала волна, ветер был свежий и чистый. Я вскоре заснул на полубаке и проснулся только на заре. Совсем близко от нас был обрывистый берег. До рыбалки, на которую мы шли, оставалось еще восемьдесят миль — путь для нашей шхуны очень далекий.

Берег по-прежнему был пустынен и глух, уже давно куда-то в горы повернула дорога.

Вечером за выступом, на крутом обрыве, мы увидели огонь. Кто-то развел костер, слабое пламя вспыхивало и гасло.

— Это рыбаки, — сказал Кунанда. — Может быть, наши? Мы подойдем.

Шхуна повернула влево, и вскоре под килем громко заскрипел песок. Здесь тянулась длинная отмель; чтобы подняться к обрыву, нам пришлось еще долго брести по воде. На крутом склоне мы не нашли тропинки, все поросло кустарником и густо сплетенной травой. Цепляясь за ветви, Кунанда начал пробираться вверх. Я шел за ним, поминутно путаясь в ползучих стеблях. Склон был очень высок и заканчивался обрывом. Кое-как мы нашли овражек и вышли на уступ.

В десятке саженей от нас горел костер. Три человека неподвижно сидели у огня, положив головы на колени. Они были голы, красные отсветы пламени текли по их телам. Сразу же за костром начинался лес, высокой черной стеной поднимались деревья. Казалось, вершины их касаются звезд.

Кунанда остановился, поднял руку.

— Вот они, ведды, — сказал он тихо. — Это они.

Люди неподвижно сидели у костра. Неспокойное пламя трепетало перед ними. Непрерывно, как море, шумел лес. Несколько минут мы стояли за кустарником, глядя на них. Совсем близко отсюда были шоссейные дороги, пароходы, электричество, города. Седые профессора изучали древние надписи на буддийских чаитьях — воздвигнутых над прахом «святых», спорили о корнях санскрита и пали. Но здесь, перед нами, как тысячелетия назад, как самые далекие предки, сидели нетронутые временем первые обитатели Львиного острова — Синхала-двина. Нетронутым остался и лес, лес баобабов, их возраст на Цейлоне достигает тысячелетий. У этих самых деревьев, может быть, над морем, и также у костра, сидели древние ведды — племя, покрытое тайной.

Осторожно шагая, Кунанда подошел к огню. Ведды не слышали. Кажется, они спали. Кунанда что-то сказал им, и вдруг, одним движением, все они вскочили с земли. Невысокие, стройные, с резко очерченными, выпуклыми губами, с волосами, пучком завязанными на головах, они смотрели на нас молча и равнодушно. Они только отступили на несколько шагов.

У костра лежали топоры и небольшая лопата. Комья свежей земли были рассыпаны в траве.

Самый старший стрелок, заросший черной бородой, что-то сказал, показывая на море. Кунанда кивнул головой. Ведды заговорили одновременно, у них были глухие, хриплые голоса. Лица их оставались равнодушными — ни удивления, ни улыбки.

Мы сели к огню, и, постояв еще минуту, они тоже присели в стороне.

Кунанда брезгливо усмехнулся.

— Они похоронили здесь кого-то из своих. Давайте уйдем отсюда.

Кажется, он трусил, наш капитан, и я спросил об этом, но Кунанда засмеялся.

— Нет, — сказал он. — Их нечего бояться. — И в доказательство подошел к веддам, сел рядом с ними. Он снова что-то спросил, но ведды равнодушно молчали. Тогда он достал из кармана пачку табаку и протянул им. Старший ведда взял табак, внимательно осмотрел при свете. Лицо его не изменилось. Темные глаза смотрели угрюмо. Коротко он что-то сказал своим.

— Сейчас они будут смешить нас, — объяснил Кунанда. — Они это делают всегда.

Ведды встали. Повернувшись друг к другу лицом, они подняли и тесно сплели руки. Медленно топчась по траве, раскачивая плечами, они двинулись по кругу. Ноги их шли все быстрее, и тяжелое дыхание переходило в голос. Но это не была песня, хотя они выкрикивали какие-то слова. Близко в лесу откликалось им громкое эхо. Чудилось, что рядом, за деревьями, целая толпа повторяла этот крик. Я оглянулся невольно: за кустарником под высокой луной светился океан. Неподвижные ветви висели над нами, и звезды текли по влажной листве. Да, это было правдой, не сказкой и не сном. Большая человеческая тоска звучала в нестройных голосах.

Я спросил у Кунанда, о чем они поют. Он не смог ответить. Это не была песня-страдание, не облеченное в музыку, передаваемое прямо, как его переживает человек.

Ведды остановились. Опустив руки, они вернулись к огню. Лица их были по-прежнему мертвы. С большой неохотой и равнодушием они исполнили просьбу Кунанда. Теперь они стояли перед нами, тяжело дыша, словно не зная, что делать дальше. Так прошло несколько минут. Старший нагнулся, поднял топоры и, не сказав ни слова, даже не кивнув головой, повернулся и медленно двинулся к лесу. Остальные пошли за ним. Качнулись ветви кустарника, захрустел валежник, и мы одни остались у костра. Мне показалось, Кунанда хочет итти за ними. Но он прошел только десяток шагов и поднял пачку табаку, недавно подаренную веддам. Они отказались от подарка, и похоже, Кунанда этого ожидал.

Недалеко от костра мы нашли могилу — свежевзрытую землю, старательно присыпанную листвой. Было видно, как хотели они спрятать товарища от посторонних глаз. Может быть, он любил этот синий простор и поэтому его принесли сюда, к обрыву?