Иван Сотников - Свет всему свету Страница 9

Жаров доложил обстановку Виногорову. Ни слова упрека! Только командный пункт полка он приказал перевести на левый берег.

— С правого мне легче управлять, я тут ближе к войскам.

— Переносить на левый!

Позже позвонил Забруцкий: в полк выехал командарм. Генерал будто сказал: виновников отхода расстреляет на месте.

Андрей до немоты стиснул зубы: нрав у командарма крутой! Все может случиться.

Командарм прямо на машине проскочил через мост, а попав под огонь, укрылся в кювете. Не ожидая вызова, Жаров направился к генералу.

Мост — единственный путь связи. В ротах большой расход боеприпасов. Их через мост доставляют на пароконных повозках. Ездовые галопом проскакивают сто метров смертной зоны.

Засовывая за пояс рожки магазинов, Серьга молча взял автомат.

— Я один, — бросил майор своему ординарцу.

— Почему? — недоумевал тот. — Я тоже.

— Что? — И солдат по голосу понял: возражать бесполезно.

На днях Серьга получил письмо от матери. В каждой строчке она просит его беречь себя. Ее муж погиб еще в сорок первом. Два сына убиты позже. Жаров сам потерял в войну отца, мать, брата, и горе женщины ему особенно понятно. Зачем же бесцельно рисковать ее сыном?

Совсем рядом взвизгивают пули. Снаряды вздымают пенные столбы. На выщербленных досках настила чернеют обломки повозки, в которую угодила мина. Неподалеку от нее туша убитой лошади. Еще одна, тяжело израненная, с обрезанными постромками, бьется в судорогах. Тут же убитый солдат. Кажется, он только что залег и ползет по-пластунски. Дальше другой, третий.

Что скажет командующий? Как держатся роты? — эти вопросы сверлили мозг, пока Жаров пробирался по мосту. Соскочил в кювет, приложил руку к козырьку, чтобы доложить...

— Ложись, нечего бравировать! — строго сказал генерал.

Майор опустился на траву. А про себя подумал — не дело командующего выскакивать под такой огонь, хоть ему и свойственна безмерная отвага.

— Где батальон Черезова? Переправляется, говорите, и пойдет в обход? Нужно торопить его! — и командующий обстоятельно расспросил о положении, о намерениях. Одобрив их, строго сказал Жарову:

— Мост не отдавать. Головой отвечаете, — и посмотрел ему в запавшие глаза, словно оценивая, насколько возможно положиться на командира.

— С места не сдвинемся! — поклялся Жаров.

В кювет прямо под ноги генералу скатился молодой лейтенант. Жаров сразу узнал в нем командира армейских разведчиков, которых он силой заставил сегодня принять бой. Жаловаться станет, огорчился Андрей.

— А, Самохин! — обрадованно встретил его генерал.

«Самохин, — изумился Жаров, радуясь встрече и одновременно досадуя, что в горячке боя не узнал офицера, служившего у него в батальоне с Курской дуги до Корсуня. — Правда, возмужал, потом эти усики, которых раньше не было, маскхалат», — оправдывал Андрей свою память.

Самохин начал обстоятельно докладывать.

— Хорошо, молодцы, — похвалил командующий, — важные сведения.

— Только маху дали малость, — сбиваясь с уставного тона, повинился Самохин. — Тикали, чтоб не застрять, а товарищ майор принял нас за беглецов. Так что воюем под его началом.

— Теперь можно вывести, — сказал Жаров.

— Зачем, оставим пока, если хорошо воюют, тем более Самохин в полк просится.

— А у нас в полку как раз начальника разведки нет.

Командующий пристально посмотрел на Самохина:

— Пойдешь?

— Отпустите — пойду, товарищ командующий.

— Берите, Жаров, не пожалеете.

— Да я воевал с ним, только из-за усов не признал сразу.

— Вот и отлично, а усы на ваше усмотрение, можете сбрить за любой промах, — пошутил генерал.

Вскоре после отъезда командующего прибыли обещанные батареи и стало легче.

Как ни был Моисеев мнителен, этот вызов к Жарову нисколько не пугал его. Провинностей за собой он не чувствовал и шел с легким сердцем. Полк всем обеспечен. Армейское начальство только что хвалило, и он получил благодарность. А что если опять проборка? И как капитан ни гадал, выходило, упрекнуть его не в чем. Оттого и за ручку двери штабного блиндажа он взялся без всякой опаски. Но не успел он потянуть ее на себя, как дверь порывисто распахнулась, и капитан чуть не столкнулся с Черезовым.

— Да вы что, из бани? — усмехнулся начальник тыла.

— Не радуйтесь, товарищ капитан, — не без горечи отшутился комбат, вытирая платком раскрасневшееся лицо, — сейчас и вас попарят.

Сердце у Моисеева неприятно екнуло.

Жаров с минуту молча рассматривал начальника тыла, и Моисееву стало не по себе. Брови у майора насуплены, взгляд острый, пронизывающий.

— Ну что, Моисеев, будет у вас порядок? Думаете, кухни наладили, и все. А кто должен вникать в полковое хозяйство? Не хотите? Не умеете? В чем дело наконец?

— Я не понимаю...

— А пора понимать, — перебил его Жаров, — пора видеть, как отощали кони, как скрипят повозки — на всю дивизию слышно!

Майор продержал Моисеева не больше пяти минут — начальнику тыла они показались часом. Истинно баня. То с горячим, то с холодным душем. Как и Черезов, он выскочил оттуда красный и мокрый, достал платок и торопливо вытер лоб, шею. Конечно, майор прав. И повозки скрипят, и кони отощали, и пропылилось все... Но марш-то какой, марш! То бои, то бешеная гонка за бегущим противником. Где тут успеть! А ты всех напои, накорми, одень и обуй, подвези патроны, снаряды. Все тонны и тонны. А ему, видишь ли, подай еще и образцовый порядок. А где людей взять?

Но, оправдывая свои промахи, он думал о них беспрестанно. Знал, день-другой, и с тем, о чем говорил майор, будет покончено. Но Жаров найдет что-либо еще, и опять проборка. Да будь ты без сучка и задоринки, он все равно выищет недостатки. Дотошный командир. С таким сложа руки не посидишь...

По пути к себе Моисеев наскочил на ротные обозы Хмырова и нежданно-негаданно обнаружил у старшины несколько бочонков смазочного.

— И на что тебе столько смазки? — рассвирепев, наседал он на старшину. — Тут на весь полк хватит.

— Что за война? — вдруг раздался голос Жарова у повозки с бочонками.

Моисеев остолбенел.

— Да вот смазка, оказывается... — еле пролепетал он.

— Вот видите, и смазка есть. Эх, Моисеев, Моисеев! — покачал головой Жаров и пошел дальше.

А Моисееву хоть сквозь землю провалиться. Будь она проклята, эта смазка. Опять, как и всегда, прав он, командир полка.

Румянцев застал Таню за чисткой оружия и загляделся на девушку. Какие необыкновенные у нее глаза, теплые, ищущие. И с ума сойти — до чего мила ее улыбка. Удивительная девушка. Разве можно не любить такую? И каким нужно быть самому, чтобы полюбила она, Таня?

Смазывая автомат, девушка лукаво поглядывала на него: какой он простой, хороший и все-таки немножко смешной. Любит он ее или не любит? Похоже, любит. А ни слова о своих чувствах, хоть и дружат они с Курской дуги. Как все странно складывается в жизни. Они дружили. Любила она другого. Леона Самохина. Яков — сама сдержанность. Леон — вихрь. Увлекся другой девушкой, ее подругой. Увлечение было случайным, кратковременным, давно забытым. А обида помнилась. Где он теперь, Леон? А Яков рядом и, конечно, любит Таню. В отношениях между ними невидимая стена, за которую Яков не смел даже заглядывать, хоть из озорства, что ли. Таня порой и сетовала, зачем он такой несмелый.

Девушка выбралась из окопа, и они уселись под буком. Бой к вечеру стих, и здесь, во втором эшелоне, было спокойно. Давно не приходилось им дружески разговаривать. Все бои да марши. А сейчас, когда можно наговориться досыта, они вдруг умолкли. Незаметно сгустились сумерки, вспыхнули первые звезды. Молча, как ребенок, Таня склонила на его плечо голову. Яков обнял девушку, и у него перехватило дыхание. Сжать бы ее, зацеловать. Будь что будет. А если вырвется и убежит?

Упала звездочка, оставив яркий след на темном небе. Упала и погасла. Таня встрепенулась.

— Яша! — прильнула она чуть сильнее. — Как хочется домой, Яша.

Поблизости грохнул снаряд. Они вздрогнули, и Таня отстранилась. А стихло — она встала.

— Будем отдыхать, Яша?

— Всю ночь просидел бы...

— Все же пора.

Опьяненный невольной лаской, Яков глядел в небо, и звезды казались ему необыкновенно яркими. Захотелось перецеловать их все сразу. Неужели Таня полюбит его? Неужели возможно их счастье? И вдруг нежданная мысль, как темное облако, заслонила небо и звезды. А как же Леон? Он же любит Таню, и она его любит. Все так запутанно.

Как-то непроизвольно он стал думать о Леоне, о дружбе с ним. Есть в ней что-то чистое, непобедимо торжествующее, что возвышает человека. Дружат они с первого дня, как встретились в военном училище, а спорят со второго. Леон любит блеснуть, Якову по душе успех, достигнутый тихо и незаметно. Учились они в одном учебном взводе, служили в одной роте и потом поочередно командовали ею. Даже полюбили одну и ту же девушку. В полк пришли юнцами, а теперь у обоих серьезная закалка: с самого Курска в наступлении. По три ордена у каждого, а за форсирование Днепра Яков стал Героем Советского Союза. Леон же тогда увлекся, потерял ключевую высоту, не доложил вовремя, был снят и понижен. А роту, которой командовал, сдал Якову. Много было пережито, много перечувствовано. В том бою Леон был ранен, лежал в госпитале, а по выздоровлении его направили в армейскую разведку, и они давно не виделись.