Алексей Першин - Не измени себе Страница 9

Новая вспышка молнии, на этот раз отдаленная, заставила обоих обернуться, и они отчетливо увидели берег.

— Давай, Пашка, налегай.

Борис еще раз обернулся. Берег! И совсем рядом.

— Приготовься, подходим. Ты греби, а я направлять буду.

Лодку резко вскинуло вверх. Борису сквозь сизую полосу дождя удалось рассмотреть пологую отмель. Но она была левее от них по ходу. Надо было развернуть лодку, чтобы их выбросило на облюбованную отмель.

«Придется рискнуть».

Лодку несколько раз ударило в борт сильной волной.

— Греби изо всех сил! Налегай! Еще! Еще раз! Сильнее!

Берег приближался. И вдруг лодку взметнуло волной и понесло. Они не сразу поняли, что случилось — раздался треск, их выбросило на берег, оба, кувыркаясь, покатились по песку.

Борис больно ударился головой, но тут же вскочил: надо было спасать лодку, очередная волна могла ее смыть в пучину, Вскочил и Пашка. Подбежали они к лодке почти одновременно. Пашка схватил за жабры осетра и поволок вверх по отмели…

Борис не удержал лодку, волна подхватила ее, с силой увлекла от берега, а новый мощный вал понес посудину на камни. Днище лодки хрястнуло, и она как бы повисла на камне, сдвинуть ее уже было нельзя.

А Пашка все тащил осетра… Вот он бросил рыбину и помчался обратно. Дождался, когда отхлынет волна, и ринулся к лодке, выхватил из нее котомку, свои удочки и все так же молча, словно не видя его, Бориса, побежал вверх. Борис ошалело наблюдал за ним.

Дождавшись, пока схлынет вода, он забрался в лодку, выбросил из нее весла, ведро, удочки, подсачик. На дне оставалось еще много рыбы, но ему почему-то было противно смотреть на нее. Единственное, чего ему сейчас хотелось, — скорее к огню, хоть под какую-нибудь крышу. Только сейчас почувствовал Борис, как продрог и устал.

И опять мимо него пробежал Пашка, он залез в лодку, стал судорожно собирать рыбу.

Борис зашагал прочь от берега.

Еще ночью, во сне, Бориса стала обступать тревожная тишина. Пожалуй, от этой тишины Борис и проснулся. Проснулся в холодном поту, не понимая, что случилось, но чувствовал: что-то произошло.

Он протер глаза. Чулан. Жесткая его постель: на доски брошен тюфяк, набитый свежим сеном. Такая же, пахнущая сеном подушка, на ней вылинявшая кумачовая наволочка в маленьких цветочках. В окошко врывалось солнце. Его луч будто дымился — в нем затейливо плавали пылинки.

Борис встал. Хотел потянуться и размяться, но застыл, удивленный этой беззвучной тишиной.

Что случилось?

Он вышел. Ни в доме, ни во дворе — никого. Братья, наверное, работали, а мать могла уйти на рынок. Не это удивляло. Пугала мертвая тишина вокруг. Странно.

Борис прошелся по двору, огляделся. Навстречу попался петух. Он неодобрительно покосился на Бориса, обошел его стороной и вдруг, хлопнув крыльями, напрягся, отчего взъерошились перья на его вытянутой шее, и широко раскрыл клюв. И было нелепо и дико, что звонкого и лихого «кукареку» не раздалось. Петух должен был встревожиться. Ничуть не бывало. Встряхнулся и по-хозяйски бочком-бочком подогнал к развороченной куче навоза несообразительных кур.

И тут Борис понял, что он оглох. Он прижал ладони к раковинам и резко отдернул их.

Ничего.

Попрыгал сначала на одной ноге, прижав ладонь к уху, потом на другой…

Ничего.

Расставил ноги, положил руки на пояс и стал раскачиваться из стороны в сторону. Так всегда делал, когда хотел откачать из ушей воду, чтобы восстановить слух.

Опять безуспешно…

Как же это так?

Пока еще Борис был больше удивлен, чем встревожен. Должно же это пройти?..

Пришла мать — она действительно ходила на рынок — и что-то сердито начала ему выговаривать. Вчера Борис едва добрался до дому. Почти на двадцать километров в сторону от Улагина унесло лодку. Ни брат Сашка, ни мать еще не знали о том, что днище у лодки проломлено. Но тем не менее Борису крепко влетело, правда, в основном на словах, если не считать подзатыльника старшего брата. До рук в семье Дроздовых никогда не доходило. Поэтому Сашкин подзатыльник сразу же оборвал нудную сцену — это было пределом наказания. И другим членам семьи стало жаль измученного и сгоравшего со стыда парня…

Сейчас было ясно: мать продолжала старое, вчера не договоренное. Борис, еще не успевший отойти от умывальника, смотрел на мать, стоявшую на ступеньках крыльца, видел ее шевелящиеся губы, смотрел на сошедшиеся у переносья брови, которые она всегда грозно хмурила, когда хотела показать, что сердится. Но это было скорее смешно, чем страшно. Лицо оставалось добрым, родным.

— Мама, я ничего не понимаю. Оглох я, — виновато улыбнулся Борис.

Мать с досадой махнула рукой, что-то сказала и, повернувшись к нему спиной, заспешила в дом. И вдруг круто обернулась, встревоженно стала вглядываться в его лицо.

Еще сердясь, она сделала шаг, другой и опять что-то спросила его.

— Ничего не слышу, мама. Не думай, я тебя не обманываю.

И только после этих слов в глазах у матери мелькнул страх. Она взяла обеими руками его голову, резко наклонила к себе (сын уже перерос мать) и прокричала что-то в самое ухо. Ее голос едва-едва пробился сквозь толщу тишины, понять же, что она говорит, было невозможно.

— Нет, мама, не слышу. Только чуть-чуть.

Мать будто онемела. Потом встрепенулась, схватила за плечи Бориса и стала трясти, что-то выкрикивая. Борис с недоумением смотрел на нее.

И мать поняла… Она прижалась к нему головой и тихо заплакала. Потом с трудом оторвалась, дрожащей рукой вытерла почему-то не глаза, а рот и заспешила в дом. Через минуту она вышла на крылечко, сделала знак рукой:

«Жди меня здесь. Я скоро вернусь».

Минут через десять она возвратилась с Сашкой, их старшим, заменившим отца после его смерти. Но что мог посоветовать брат! Ехать в Москву? Денег на это не было.

Единственное, что они могли сделать — немедленно отправиться в местную больницу.

Их принял седой сухонький старичок.

«Не купался ли вчера потным?» — написал он на листке бумаги.

— Купался, — ответил Борис.

Доктор укоризненно покачал головой.

«А когда плыл к берегу, чувствовал озноб?»

Кто его знает. Кажется, чувствовал. Ему вообще как-то не по себе стало примерно часа через полтора после того, как их выбросило на берег. У него действительно мурашки по спине ползали, но тогда Борис не обратил на это особого внимания, добраться бы до дому.

Да неужто из-за этого можно оглохнуть? Чепуха какая-то!

А врач тем временем начал о чем-то расспрашивать мать и старшего брата. Расспрашивал долго и все, что узнавал, записывал.

Так закончились крушением великолепные планы двух отважных путешественников.

Пришлось сознаться старшему брату, что «каравелла» «сидит» на камне. К удивлению Бориса, Сашка к этому отнесся довольно спокойно.

— Возвратилось бы здоровье, десять лодок построим…

Эти слова Борис не услышал, но по его лицу понял, что тот сказал. И вообще, как ни подавлен был в эти дни Борис, жизнь брала свое. Он волей-неволей стал приспосабливаться к своему странному и мучительному состоянию. Движение губ, выражение глаз, нахмуренные брови или, наоборот, вскинутые вверх, надломленные в раздумье, жесты — за всем этим теперь Борис следил внимательно.

Старший брат на другой же день перевез лодку домой. На «каравеллу» грустно было смотреть.

— Отремонтирую, — твердо сказал Сашка и улыбнулся. — Только поправься, Борька. И путешествие разрешу, и лодку подарю. Еще лучше сделаю.

А вечером того же дня, когда перевезли «каравеллу», к Дроздовым явился Пашка с корзиной в руках и молча сунул ее матери Бориса.

— Это что такое? — мать в недоумении уставилась на Зыкова.

— Его рыба. — Пашка ткнул пальцем в дверь чуланчика, где спал Борис.

— Откуда у него рыба?

— Ну… вместе поймали.

— А почему он сам не принес?

— Всяко бывает. — Пашка усмехнулся. — Психанул малость.

— Что-то я не разберу…

Мать развязала корзину, открыла ее, ахнула:

— Батюшки мои! Осетрина! Тут же целый пуд…

— Ровно половина рыбины.

— Господи боже мой, да когда же это вы успели?

— В тот день. Когда же еще…

— А что ж Борька ничего не сказал?

— Он скажет, дожидайся…

Мать с удивлением смотрела на Пашку. Она хорошо знала и его самого, и его семью и чувствовала — чего-то парень не договаривает. Под осетриной оказались подлещики и еще какая-то рыба. Осетрину мать положила на стол. Наклонилась, понюхала. Обнюхала и остальную рыбу, лежавшую на дне корзины.

— Присолены, — отметила как бы про себя. — По-хозяйски сделали…

— Мама постаралась.

— Она-то и послала тебя?

— Не… Я сам. Вот ей-богу, сам я.