Вилис Лацис - Ладейная кукла Страница 9

— Глупости, — заносчиво возразила жена. — Назвал же ты старшего сына своим именем, и ничего, оба живы-здоровы.

— Да ведь я, старушка, Яанис, понимаешь, Яанис, а сын мой Янис, чувствуешь, Янис, Янис!

— А ну вас с вашими Янисами да Яанисами! Сплошное баловство. Уж если смерть такая дура, что ее на одной букве можно провести, ладно, не станем называть девчонку Анной, дадим ей имя благородное — Анни.

— В церковных книгах все равно запишут Анна.

— Много ты знаешь! А потом разве смерть читать умеет? В каких это школах она обучалась? Ни у кого из баб в целом свете нет стольких хлопот, как у смерти. Когда ж она умудрилась научиться грамоте?

— Ума палата, а разуменья нет.

Не послушалась людей знающих, вот и дочь растет тщедушная, не жилица вроде бы, но и не покойница, оттого и балованная. На кровати рядом кукла… Волдис, тоже дурья башка, немке из Кенигсберга отвалил тридцать копченых жирнющих камбал. Неужто нельзя было куклу из тряпок смастерить? Он тогда хватился было за ремень, да мать за сына и за дочь вступилась, ни у кого, дескать, в поселке нет такой куклы, чтобы сама глаза закрывала и пищала «мама». Холила, лелеяла свою горе-дочь, пока на шестом году сама не преставилась. Выходит, заглянула-таки смерть в церковные книги. Пришла, поди, за девчушкой, а старуха кипятком ей в глаза, не тронь, дескать, ребенка, прибери лучше меня. В бане померла. С дочкой обе парились, глядь, Анните со слезами чуть не голышом по снегу бежит: «Мамка хрипит так страшно, а сказать ничего не может». Пока штаны натягивал, босые ноги в сапоги засовывал, пока до бани добежал, Анна дух уж испустила. Вот и не слушайся после этого людей знающих. Тем временем ребята сестру в постель уложили, валерьянкой с сахарной водой напоили. Осенью девчонке в школу идти, хорошо бы кто из сыновей женился, не то зачахнет среди мужиков. Такую крошку мало покормить, в чистое бельишко одеть. Похоже, Волдис старшего брата обскочит. Высоко метит, чертяка! На единственную дочку самого Фишера зарится.

Вообще-то хорошо, что Анна в бане померла. Не то пришлось бы на бабку Качу, обряжительщицу, тратиться. А так зачем чистую обмывать. Сами обрядили, словно барыню, сами гроб сколотили, сами уложили.

Старый Бамбол которую ночь бессонницей мучился. Поэтому теперь он потихоньку оделся, откинул деревянный засов и вышел во двор. Приподняв камень, вытащил из-под него большой крючок, просунул его в замочную скважину и, повозившись немного, пока острие не угодило в лунку, задвинул засов снаружи. Подергал ручку — порядок. Крючок опять положил под камень. Волдис ночью вернется, в дом войдет, никого не тревожа. В доброй половине рыбацких лачуг дверь отпиралась с помощью того же распрямленного крючка. Кое у кого вообще запоров не было. А те, у кого были, закрывали дома, только уезжая в город, замки-то ведь придуманы от скотины и детишек, чтоб не лезли куда не положено. Интересно, где ж это молодые милуются, в своем доме Иоганн подобных вещей без пасторского благословения не допустит.

Надо дойти до пристани, дождаться лодок, перехватить свежей рыбки на завтрак, выходит, он теперь главный кок в семействе Бамболов.

Сторож Рудис храпел у сарая, коровьей лепешкой распластавшись на скамейке. Янис Бамбол хотел уж было снять с его плеча кремневое ружье и бабахнуть, потом решил, что не стоит. Еще хватит старика кондрашка, и поселок всполошишь, много шума, мало проку. Пополудни Рудису опять таскать воду для поливки огорода. Безмозглая баба у этого Рудиса: поливай не поливай, вся вода в песок уходит. А вот если как следует удобрить землю морскими водорослями, тогда и картошка уродится. Все прочее, правда, из моря приходится добывать. Артельные огороды за дюнами, за сосновым леском, там на заливных лугах в затишке да на солнышке хоть что-то вызревает.

Ладно, пусть Рудис пока дрыхнет на скамейке, можно и на камне посидеть подождать, когда лодки покажутся. Уж тогда придется сторожа срочно будить, а то чего доброго начальство разнос устроит или совсем рассчитает. А так рассудить, чего в этом сарае сторожить? Пара-другая весел, уключины да драные сети, еще старые моторы, которые никто не возьмется исправить. А на приемном пункте, там свой сторож, тот в запертой сторожке отсыпается. На кой черт столько сторожей? До войны без них обходились, это фрицы повадились сторожей ставить, чтобы рыбак для себя не утаил лишнюю рыбешку.

Да, все моторки в море. И нескольких весельных лодок нет на месте. Волдис мог бы подыскать себе напарника, выйти в море порыбачить, так нет, не хотят молодые потеть на веслах. Им мотор подавай — море загаживать, рыб распугивать.

И тут старый Бамбол услышал в ночной тишине первый выстрел. «Должно быть, удмурт в лесу зверя скопытил, — сначала подумал он. — Ну и хватка у парня! Как вошел с винтовкой в лес, знай, с пустыми руками не вернется, хоть в лесах не так уж много живности осталось, война распугала, погубила. Неудобно, конечно, да под вечер надо бы к нему заглянуть, может, и мне чуток, перепадет. Удмурт не жадный».

Но снова грянули выстрелы, и старый Бамбол почувствовал что-то недоброе, удмурт любого зверя с первого раза кладет, не тратя на него двух пуль. К тому же выстрелы доносились с окраины поселка, где стоял его дом. Неужто Янис с Волдисом среди ночи затеяли в цель стрельбу? Тогда придется браться за ремень. Поселок на ноги поднимут! А интересно, где сейчас удмурт — ушел в море или на берегу остался? Он ведь больше моторами занимается, в рыбацком деле мало что смыслит, но вот увидел человек здесь впервые в жизни море и никуда не смог уехать из поселка. А дом с женой заполучить в ту пору дело было не хитрое. И по-латышски говорить навострился.

Почему его не сделали парторгом, когда предпоследнего года три тому назад бандиты порешили? Нет, прислали из города какого-то хлюпика. Говорить-то он мастак. Ленина на память шпарит, а в рыбацком деле ни бум-бум, не то что первый парторг, тот хоть заикался, зато настоящий рыбак, а тоже из городских. Большой беды, конечно, нет, что новый парторг в рыбацких делах ничего не смыслит, зато председатель колхоза свой парень, местный, только редко удается ему в море выбраться, бумажонки всякие одолели. Ну а парторг, чуть волна покруче, перегнется через борт и давай рыб кормить, посему норовит в море не ходить. Не всякому море доступно, вот и получается, что с людьми он только на собраниях общается, да еще в конторе, остальное время сидит, уткнувшись в книги, будто новый календарь выдумывает. То ли дело удмурт, которого лишь жена под горячую руку зовет Михайло, и Мишенькой — под настроение, а все остальные — удмурт да удмурт, и сразу все ясно. Подсядет к кому-нибудь из стариков, закурит, иной раз из бутылки отпить не откажется, только тогда начнет про житье-бытье расспрашивать. Чем рыба в море кормится, как лучше распорядиться ею, как крестины справляют, как покойника на кладбище провожают, сколько молока можно получить с коровы, сколько навоза наберется в хлеву, если, кроме коровы, еще коза и три овцы. Поспевай, отвечай. Порой смех берет — взрослый человек, а вопросы задает, ровно дитя малое. Но парень толковый, вникает в жизнь рыбацкую. Когда колхоз налаживали, приехавший из города хлюпик советовал не принимать Иоганна Фишера, но удмурт замолвил за него словечко — ну и не прогнали Иоганна, будто зачумленного, несправедливость была бы великая. Ведь он же любого в поселке мог заставить сапоги себе драить, а сам посиживай за столом, трескай жареное мясо. Но Иоганн всю жизнь в море ходил наравне со всеми прочими, сколько семей от разорения и голода спас, и взаймы давал, и просто так, без отдачи: «Ладно, чего там, на том свете сочтемся!» Вон он первым с моря возвращается. Ну, пора будить Рудиса!

Бамбол растолкал сторожа, вместе встретили первую лодку, которой в самом деле правил Иоганн Фишер.

Улов оказался невелик, Иоганн на усталость жаловался и попросил пару его ящиков с рыбой на приемный пункт отнести, должно быть, приемщицы уже на месте, и сторож тамошний проснулся, еще попросил лодку на берег вытащить.

— И мотор запереть не забудьте, — еще особо наказал.

Себе оставил две трески, Бамболу в сумку кинул четыре, — у того больше ртов — после чего оба старика поплелись в поселок, по дороге гадая о том, что могли бы значить выстрелы на окраине поселка.

Кое-кто дивился, как это Янису Бамболу винтовку доверили, он ведь фрицам служил. В чем тут было дело, Янис не сказал ни отцу, ни брату. Разве председатель колхоза, волостной уполномоченный милиции да еще удмурт кое о чем догадывались. Может, и парторг. Скорей всего он тоже. Без его ведома такие вещи не делаются. А может, и нет, винтовку Янис получил еще при старом парторге.

Когда Яниса Бамбола вместе с Роландом Фишером забрали в так называемые флакисты, войска противовоздушной обороны, он уж было в лес наладился, да побоялся: а вдруг немцы с семьей рассчитаются — мало ли таких историй слышали? Отец и брат могли бы вместе с ним уйти, а как быть с матерью, сестренкой? Обе такие квелые. Уж лучше форму надеть и при первом удобном случае попытаться перейти линию фронта. Но флакистов на передовую не посылали, приходилось немецкие аэродромы от налетов советской авиации охранять. Янис поначалу клял свою судьбу, потом стал приглядываться — при аэродроме работали советские военнопленные, были среди них и бывшие летчики. Началось с курева, ломтя хлеба, а кончилось медикаментами и радиодеталями, — чтобы Москву слушать. После капитуляции бывшие военнопленные не забыли о нем, тем более, что самого Яниса с раненой ногой взяли в плен советские солдаты. Когда ему предложили войти в банду, чтобы взорвать ее изнутри, он не стал отнекиваться. Там он снова встретился с Роландом Фишером, единственным на всю банду знакомым. Хотелось его уберечь, как-никак свой человек, вместе росли, но после осторожного разговора с ним Янис понял, что горбатого лишь могила исправит. На себя только подозрения вызвал: с некоторых пор главари банды, у которых Роланд в шестерках ходил, стали коситься на Яниса. Ну а позже — задание выполнил, какое ему дело, погиб Роланд, взят ли в плен, или оказался в числе немногих, кому удалось ускользнуть из кольца, с печатью каиновой продолжить скитания, нигде не находя покоя.