Юрий Слепухин - У черты заката. Ступи за ограду Страница 91

Падре Франсиско встал и подошел к Беатрис. Та, оцепенев, испуганно смотрела на него снизу вверх.

— Для того, чтобы бороться с этими искушениями, — продолжал он, — необходимо мужество! Ты слышишь, Дора Беатрис?

Она поднялась со стула, пытаясь что-то сказать неповинующимися губами, не отрывая глаз от своего духовника.

— Я призываю тебя сейчас к этому мужеству, если ты считаешь себя христианкой…

— Падре… — Беатрис отступила на шаг, умоляющим жестом прижимая руки к груди. — Падре, вы меня не поняли…

— Я понял, что на твоем пути встретилось первое серьезное искушение — искушение жалостью! Пойми это и ты, Дора Беатрис! Дьявол способен надевать любую маску, он никому не является с хвостом и рогами, как его рисуют в детских книжках…

— Выслушайте меня, падре!

— В своем коварстве он может искусить нас вполне христианскими чувствами — милосердием, жалостью, человеколюбием. Поддайся этому искушению — и ты погибла! Дора Беатрис, своей духовной властью я приказываю тебе вырвать из сердца недостойную и гибельную жалость к этому человеку. Сумей выдержать с честью первое посланное тебе испытание — испытание твоей христианской верности, с одной стороны, и верности человеческой — с другой, в любви к твоему жениху…

— Падре! — рыдая, выкрикнула Беатрис. — Вы не можете требовать от меня этого, падре, разрешите мне увидеться с ним еще один только раз… Он такой несчастный, если бы вы знали, падре, какой он несчастный!..

Падре Франсиско отошел к своему столу и вернулся со стаканом воды. Беатрис пила, всхлипывая и обливаясь. Властным жестом он положил руку ей на голову.

— Всякий человек, добровольно отторгающийся от веры христовой, несчастен. Тот, кто отталкивает спасательный круг, тонет. Церковь может только молиться за таких людей, и она это делает. Вот все, что я могу тебе сказать, Дора Беатрис. Подумай над этим, и если через несколько дней у тебя еще останутся какие-нибудь сомнения, я охотно побеседую с тобой еще раз. Иди с миром.

Беатрис вышла из кабинета, глотая слезы. Секретарша проводила ее удивленным взглядом и крикнула: «Вы забыли плащ, сеньорита!» Она даже помогла ей одеться и материнским движением накинула на голову капюшон. Забыв застегнуться, Беатрис прошла большую, светлую прихожую, коридор, спустилась по лестнице.

Редакция «Критериума» помещалась на одной из тихих зеленых улиц, пересекающих авеню Санта-Фе неподалеку от Пласа Италиа. Улица в этот неприютный дождливый вечер была пуста. «Господи, пошли мне смерть, — шептала Беатрис побелевшими губами, — пошли мне смерть…» Она шла как пьяная, до боли стиснув руки в карманах расстегнутого плаща, не замечая, что дождь уже промочил ее платье на груди и над коленями. Зачем ей нужна теперь эта жизнь!

Она шла не разбирая дороги, обезумев от отчаяния, и дождь смывал слезы с ее лица.

Это была Камарга — необозримая равнина, волны степной травы, высокое небо и пронизанный солнцем хрустальный воздух. Беатрис была рядом с ним, они шли взявшись за руки, и, поворачивая голову, он встречался с ее сияющими глазами, полными любви и счастья. Звенела весна, и они шли медленно, путаясь в высокой траве, и оба молчали, прислушиваясь к биению собственных сердец и разливающейся вокруг них торжественной мелодии счастья и молодости, — мелодии, которая рождалась в шелесте трав, в пении невидимого жаворонка и росла и ширилась, заполняя собой необъятное пространство юного мира, очерченного голубыми горизонтами…

Как это бывает часто, сон мгновенно забылся в самый момент пробуждения; это смягчило страшный шок перехода к действительности. Помня только, что еще секунду назад переживал что-то сказочное, Жерар вскочил с неистово колотящимся сердцем, обводя комнату непонимающими глазами.

Близился рассвет, ночные тени еще прятались по углам, но из открытого окна вместе с шелестом просыпающихся деревьев уже вливался в спальню холодный свет осенней зари. Чистое голубовато-стальное небо обещало солнечный день — первый за всю неделю.

Жерар сбросил ноги с кровати и сел, согнувшись и потирая ладонями колючие щеки. Постепенно он вспомнил все — весеннее утро в Камарге, Беатрис, ее глаза и то необычайное, немыслимое ощущение полного счастья, какое бывает только во сне. Оцепенев, он долго сидел так — небритый, в измятой пижаме, тупо уставившись в одну точку. Потом встал и подошел к окну.

Окно выходило на восток. Где-то впереди, за деревьями, лежал Буэнос-Айрес, тихая улица Окампо, старый дом в плюще и глициниях за ржавой решеткой с коваными вензелями. Там, очевидно, спят. Солнце еще не встало, сейчас его первые холодные лучи окрашивали кровью тяжелые волны Атлантики далеко на востоке.

Он повернул голову — и вдруг замер, забыв обо всем. Чуть левее, в просвете между двумя высокими эвкалиптами, лежала огромная голубая звезда, переливающаяся неземным огнем. Она именно лежала — на верхней кромке вытянутой над горизонтом тучи, словно бриллиант на сером бархате, и ее величина и яркость казались особенно фантастическими в этот предрассветный час, когда одна за другой гасли бледные догорающие звезды в зените. Что это было — утренняя звезда, Венера? Жерар этого не знал, но это было неважно. Он видел голубой алмаз — яркий путеводный огонь, вставший для него над домом любимой. Не отрывая от него жадного взгляда, он в то же время словно внезапно открывшимися глазами видел со стороны себя и Беатрис. Безумец, каким он был безумцем все это время… Да разве она не поймет, разве ее любовь не преодолеет все?

Он пойдет к ней, расскажет ей все — все до конца. Если она любит, она простит. Сбросив с себя проклятие, он придет к ней с пустыми руками, таким же свободным нищим, каким бродил когда-то по Франции, и они повторят этот путь вместе, они еще придут в солнечную Камаргу его юности… Этот сегодняшний сон, эта голубая звезда — это не может быть простым совпадением, это знак, это сигнал судьбы. Судьба звала его к действию, к борьбе за счастье. Неужели он, когда-то сражавшийся в рядах Сопротивления, находивший в себе силу долгие годы грести против течения в искусстве, — неужели сейчас он не сумеет повернуть жизнь по своей воле? Только наваждением можно объяснить, что это не приходило ему в голову до сих пор. Чем он связан? Своей ошибкой? Раскаяние смывало и не такие дела. Если Беатрис его простит, он очистится от всего. Любовью Элен? Но она поймет — иначе нельзя. Что еще его связывает? Чистота Беатрис, боязнь оскорбить ее своей исповедью? Но разве лучше, если она будет продолжать страдать от любви, считая его честным человеком?

Бросив последний взгляд на голубую звезду, Жерар отошел от окна. Скоро она начнет меркнуть, он не хотел этого видеть, он хотел сохранить ее в памяти именно такой — острым алмазом, призывно сияющим на предрассветном небе.

Он прошелся по комнате, прилег на кровать, потом снова вскочил, закурил трубку и принялся ходить взад и вперед, оттягивая кулаками карманы пижамной куртки. Им овладела лихорадочная жажда действия — немедленно, тотчас же. Но сейчас делать было пока нечего. «Терпение, старина», — пробормотал он сквозь зубы, стиснутые на мундштуке. Жаль, что телефонную книгу растерзал Макбет, — можно было бы уже сейчас найти номер и адрес этого адвоката. Фамилия Мак-Миллан встречается здесь не так часто. Впрочем, это несущественно. К десяти часам он приедет в столицу и полистает книгу в первом же кафе. В одиннадцатом Трисс, очевидно, уже будет в бюро. Сегодня ровно неделя, как они встретились. Возможно, они смогут увидеться уже сегодня вечером, после ее работы. Ровно неделя! Семь дней — как он не додумался до всего этого раньше…

Первый луч озарил комнату. Начинался новый день — солнечный день его новой жизни. Стараясь не торопиться, Жерар принял горячую ванну, побрился с особым старанием, позавтракал. В восемь он встал из-за стола, покосившись на замершие, казалось, стрелки, и вышел в сад в сопровождении Макбета. На дорожках лежали прибитые вчерашним дождем желтые листья, мокрый песок хрустел под ногами, над зеркалом пруда дымился легкий туман. Начинающее пригревать солнце блестело и путалось в мокрой зелени, уже тронутой увяданием. Сад, весь светящийся тихой, неяркой прелестью ранней осени, точно желал покрасоваться на прощанье.

Бедняжка Элен, вот и все, что ты оставишь ей взамен ее любви. Сердце Жерара сжалось, когда он подумал о предстоящем разговоре. Написать в Рио было бы проще, это самый легкий выход — слишком легкий, чтобы быть порядочным. Нет, ты будешь говорить с ней здесь, сам, глядя ей в глаза. Это страшно, но это необходимо. Такие узлы нужно рубить. Чем раньше Элен все узнает, тем скорее она переболеет и выздоровеет. В конце концов, время и молодость залечивают все раны…

Хорошо, что он может хотя бы обеспечить ее материально. Деньги не дают человеку счастья, но помогают переносить его отсутствие. Было бы совсем уж плохо, если бы вдобавок Элен осталась без средств к существованию и должна была бы вернуться к прежней жизни. А так — молодая женщина, красивая, обеспеченная…