Тургрим Эгген - Hermanas

Тургрим Эгген

Hermanas

Посвящается Лиллиан: tú eres mi vida[1]

Я пишу стихотворение о любви,и тотчас жеоно становится стихотворением о политике.Я пишу стихотворение о политике,и тотчас жеоно становится стихотворением о любви.Тогда я понимаю,что не поэзиюя люблю так глубоко,а Историюи Тебя.

1

Груша на сером шелке

Мы лежали так же, как заснули. Как ложки.

Ночью через угловую комнату пронесся прохладный ветерок, и кто-то из нас с Хуаной натянул тонкую простыню, шелковистую, сероватую и почти прозрачную после тысячи стирок, но чистую. Вернее, чистой она была вчера.

Становилось жарко. Я проснулся так рано от звуков машин, грохота крышек мусорных контейнеров, просто от непривычного ощущения прикосновения к другому телу при каждом движении, при каждом вдохе. Кровать была тесной.

Жара стояла влажная, и я подумал, что, может быть, станет немного прохладнее, если я высвобожусь из-под простыни. Хуана спала. Она не пошевелилась, когда я мед ленно и осторожно стянул с нас простыню и бросил ее, скомкав, в ноги.

Мой член начал твердеть. Так случалось каждое утро в этот час.

С этим ничего нельзя было поделать сию секунду, поэтому я отодвинулся на несколько сантиметров и посмотрел на Хуану. Это не помогло.

Матрас был настолько жестким, что ее левое бедро утопало в нем не более чем на полдюйма. Зато позвоночник изогнулся, немного искривился и напоминал коричневый сильный стебель. На нижнем конце стебля находилась самая красивая в мире, самая совершенная и сочная груша.

Я никогда не думал, что со спины Хуана окажется еще красивее, чем спереди. Но это факт. Если уж на то пошло, то я почти не видел Хуану обнаженной при свете дня — и никогда вот так, спящей, не отдающей себе отчета в том, как она выглядит. Хуана считала свой зад слишком большим и поэтому, скинув шорты и трусы, старалась как можно быстрее забраться под простыню. Как будто они могли что-то скрыть. Он не был слишком большим.

Ее комната была маленькой и простой, но поскольку располагалась она в углу дома на первом этаже и имела три окна без стекол, затянутых сеткой от комаров и зелеными жалюзи, в ней было довольно светло и уютно. В комнате с каменным полом находились старый шкаф и железная кровать с плотным жестким матрасом, старый растрескавшийся офисный стул, обтянутый кожей, и узкий письменный стол, за которым Хуана готовила домашние задания. И не только: опираясь одной стороной на стол, а другой на стену, на нем балансировало потрескавшееся зеркало. У этого зеркала Хуана наводила красоту. Внезапно у меня появилось острое желание побыть невидимым в этой комнате, чтобы посмотреть, как она это делает. Она использовала мало косметики — немного черного на глаза, немного красного на губы и под скулы. Больше ей и не надо, к тому же косметику трудно достать. Хуане приходилось исхитряться, чтобы пользоваться ею как можно дольше.

Одно из окон, то, что выходило на садовые ворота, было широко распахнуто. Скоро внутрь налетят насекомые. Именно через это окно я и забрался к ней, и мы забыли его закрыть. Я никогда раньше не бывал в доме Хуаны. В доме Хуаны и ее сестры. В доме, где жила семья Хуаны. Ее отец спал на втором этаже, тоже с открытым окном, поэтому мы старались не шуметь. Где спала сестра, я не знал. Скоро мне предстояло выскользнуть обратно тем же путем, каким я попал к ней.

Сделай же что-нибудь, придурок, сказал мой член, который в то время имел дурную привычку разговаривать со мной.

Что, например?

Трахни ее.

Ладно, но, может, пусть она сначала проснется?

Как раз от этого она и проснется, сказал член и рассмеялся.

Эта мысль была немного непристойной, но раз уж она появилась, от нее было невозможно избавиться. Хуана спала. Лица ее между подушкой и волосами было не видно. Иногда раздавалось тихое и очень милое похрапывание. И здесь, в серых утренних сумерках, прямо передо мной лежала самая соблазнительная в мире груша, слегка покачиваясь в такт ее дыханию.

В то время я был молодым и не очень опытным в таких вопросах. Можно ли войти в нее — до конца — так, чтобы она не проснулась? Не разозлится ли она? Хотя сегодня ночью она не злилась. Как раз наоборот. Все было так понятно. Интересно, мой член хоть немного отдохнул с тех пор, как я влез в окно?.. Сколько же времени назад? Семь часов? Восемь?

Она лежала посередине кровати. Спящая и оттого немного эгоистичная, просто прелестная Хуана. Я был вынужден опираться копчиком прямо на острый край кровати, чтобы иметь возможность рассматривать Хуану, не прикасаясь к ней, а теперь я снова лег ближе к середине кровати, ближе к Хуане, вплотную к Хуане. Она не подвинулась. Ее кожа стала прохладной и бесконечно мягкой. Я положил руку в маленькое углубление под выпуклостью бедра. Здесь хватило места как раз для ладони. Теперь я снова почувствовал слабый аромат ее духов, нанесенных так же экономно, как и косметика. Немного старомодный аромат. Сколько лет могло быть этому флакону духов? Может быть, это духи ее матери? И еще я ощутил чуть кисловатый запах тела Хуаны.

Я перестал скромничать, потому что мой прибор нацелился на нее, а ее, похоже, это не волновало. Я не стал тереться о ее тело, хотя именно этого мне хотелось больше всего, я просто лежал и впитывал в себя тепло, истекавшее из ее лона на мой самый чувствительный орган. Я отодвинулся на несколько миллиметров, поставив небольшой термогеографический эксперимент, и по-прежнему чувствовал исходившее от нее тепло. Невероятно. Какая она теплая там, внизу.

Под таким углом было невозможно реализовать задуманное мною. Я должен был заставить ее поднять колени на довольно приличную высоту, да так, чтобы она не забеспокоилась и не изменила позу. Поэтому я опустился ниже и лег так, что мои колени попали ровно в ее подколенные впадины. Подталкивая медленно и легко, но в то же время уверенно, я поднял ее колени на необходимую высоту, и теперь она лежала именно так, как я хотел. И она все еще спала.

По улице проехало несколько машин. Неужели уже так поздно?

Беспокоиться по этому поводу не было времени. Сегодня Хуана никуда не спешила. Иначе я не был бы здесь.

Я устремился прямо между ее бедрами, к, скажем так, маленькой засохшей завязи груши. И немного надавил. Нервные окончания передали мне ощущение от прикосновения к щетинистым волоскам. Вот оно. Так оно, по крайней мере, было… сегодня ночью. Хуана никогда не позволяла мне рассматривать ее прелести, только иногда удавалось бросить быстрый взгляд, и мы еще были не настолько хорошо знакомы, чтобы я осмелился просить ее о таком. Стыдилась ли она этого так же, как и своего зада? Я не очень много знал о женщинах.

Прошлой осенью я проходил добровольную рабочую практику в мастерской, производившей детали для машин. После некоторого времени, проведенного за подметанием пола и выполнением других идиотских поручений, мне разрешили встать за токарный станок. На самом деле весь смысл практики заключался в том, чтобы в трудную минуту каждый, будь то мягкотелый интеллигент или кто другой, смог пойти работать на производство. Я не стал токарем-виртуозом, но и не покалечился (это сделали другие), однако осознал, с какой бесконечной осторожностью надо обтачивать кусок стали сотнями оборотов в секунду, когда необходимо убрать полмиллиметра стали здесь, четверть там и десятую часть тут.

Сейчас все происходило точно так же.

Продвигаясь десятки секунд осторожно, немного вверх, немного вниз, вспотев от нечеловеческой концентрации, необходимой для этого, я наконец получил награду в виде неожиданно появившейся удивительно теплой и скользкой влаги. Ну и дела, малышка Хуана, ты такая влажная? Уже? Или еще? Теперь-то она должна была проснуться. Перед тем как приподняться на локте, чтобы проверить это, я завоевал еще два-три миллиметра, необходимые для того, чтобы прочнее обосноваться в ней, чтобы не выскользнуть, если совершу неосторожное движение.

Она лежала совершенно спокойно и, судя по дыханию, все еще спала.

И, несмотря на тесноту, все это походило на игру. Я снова обтачивал сталь. Я считал: раздватричетырепятьшестьсемьвосемьдевятьдесять — еще один миллиметр, раздватричетырепятьшестьсемьвосемьдевятьдесять — еще один. Ой, уже два! И так далее.

Медленнее ни один мужчина не брал ни одну женщину. Хуана стала еще более влажной. Совершенно очевидно, что она себя не контролировала. Я начал размышлять о том, что стану делать, если она проснется, и, собственно говоря, решил, что просто воткну весь член до конца, так, чтобы все споры отложились на потом. Но лучше всего — лучше всего я постараюсь сделать все так, чтобы Хуана не проснулась, а потом попробую разбудить ее поцелуем. Непременно в шею.