Тургрим Эгген - Hermanas Страница 2

— Рауль? Что это ты делаешь?

Она не спала. Я настолько опешил, что забыл весь свой план и просто лежал, а головка моего члена оставалась в ней. С другой стороны, Хуана ничего не предпринимала для того, чтобы высвободиться. И голос ее был немного сиплым.

— Я? О… Ничего, — сказал я и сразу понял, насколько по-идиотски прозвучали мои слова.

— Говоришь, ничего, свинья? Ты засунул в меня свой член, вот что ты сделал.

Она рассмеялась. Бóльшая часть смеха утонула в подушке. Смех вызвал легкое сжатие там, внизу. Это хорошо.

Ты не должна смеяться, думал я. Ты должна возбудиться.

— Тебе не нравится?

Она не пошевелилась. Нет, впрочем, может, чуть-чуть, самую малость повернулась.

— Рауль? — произнесла она в подушку. — Фу ты, у меня такая большая задница. Не смотри на нее.

— Я преклоняюсь перед твоей задницей, — ответил я. — Кстати, она совсем не большая. Она такая милая.

— Ты врешь, — сказала Хуана. — Мужчины всегда врут, когда хотят что-нибудь получить.

А потом она сделала то, благодаря чему я всегда буду ее помнить. Каждый раз, когда я думаю о Хуане, я вспоминаю именно это ее движение, эти слова. Она подняла руки, оставаясь неподвижной, собрала тяжелые темные волосы на затылке, завязала узлом, словно пыталась разбудить себя, потягивая за волосы до тех пор, пока это не начало причинять боль и кожа на лбу не натянулась.

— И когда же ты собираешься войти в меня до конца? — спросила Хуана и плотно прижалась ко мне задом, так что я оказался внутри нее.

Я чуть не кончил в ту же минуту, так это было неожиданно и прекрасно.

— Ну вот, не так уж я и возбуждена, — сказала Хуана так, будто ставила диагноз, а не разговаривала со мной.

Тяжелый грузовик прогрохотал по 19-й улице. Нет, грохотало сильнее, чем грузовик. Я услышал голоса, возбужденные молодые мужские голоса, и понял, что, должно быть, по улице движется колонна. Военная колонна. На второй или третьей машине кто-то кричал в мегафон что-то непонятное людям, спавшим в домах по обе стороны улицы. Мегафон был испорчен, и из него доносился только треск. Я разобрал слово «Ангола», и казалось совершенно невероятным, что я вообще что-то расслышал, потому что мы с Хуаной занимались сексом. В спокойном, но уверенном темпе мы исполняли скользящую генитальную румбу, сочиненную Хуаной. Она продолжала держать волосы обеими руками, как будто боялась умереть от пота, выступившего на шее.

Кроме того, сейчас ей в шею уткнулось мое лицо. Я скользил по ней носом, языком, чем попало, как собака. Я хотел впитать запах и вкус ее кожи и волос. Наконец Хуана отпустила свои волосы, полностью накрывшие меня, и фыркнула.

— Глупый, глупый Рауль, — сказала она. — Ты даже не догадываешься, что сделал. Теперь ты должен трахать меня час за часом. Когда я просыпаюсь вот так, мне целый день будет мало. Ой, ой. Так хорошо. Не будешь ли ты так добр… не смотреть на мою попку?

Я был так добр. Если бы я бросил на нее хотя бы мимолетный взгляд, я бы кончил со скоростью ракеты. Я коснулся ее правой груди, понял, что этого тоже не вынесу, но когда отнял руку, Хуана сказала громко и четко: «Нет!», и мне не оставалось ничего другого, как оставить руку там, где она была.

На улице все стихло. В доме тоже было тихо. Хуана же, наоборот, больше не была тихой. Теперь я знал ее настолько хорошо, в том числе физиологически, настолько хорошо познакомился с нею за эту ночь и две предыдущие недели, что понимал: торопиться не надо. Когда Хуана первый раз содрогнулась вместе со мной — мы занимались сексом в первый раз, — я почти испугался, настолько мощными были ощущения. С тех пор я всегда приходил в восторг от того, как она выстраивала этот процесс. Я говорю «она», потому что, когда это происходило с Хуаной, она всем руководила сама и гордилась этим.

— Я хочу, чтобы ты меня поцеловал, когда я дойду, — сказала она и повернула ко мне лицо. Я смотрел на ее губы, зубы; это было почти так же фатально, как смотреть на ее попку. Ее дыхание стало тяжелым. — Обещаешь? Поцеловать меня, когда я буду кончать?

— Да, — ответил я.

Тогда Хуана оторвала уголок простыни, на которой мы лежали, тоже сероватой и шелковистой, засунула тряпку между зубами и крепко сжала. Она делала так и раньше. Она увеличила темп, и я поддерживал его как мог. Через кляп я слышал звуки, почти гневные, похожие на те, что мог бы издавать похотливый бык. Она и пахла сейчас так же.

Я не услышал, как открылась дверь, но услышал голос, высокий, музыкальный и веселый:

— Хуана, ты идешь завтракать?

Я моментально окаменел, но Хуана сделала еще два резких движения, выплюнула кляп и простонала:

— Миранда!.. не могла бы!.. ты!.. свалить!.. отсюда!.. немедленно!

Хуане было нелегко разговаривать, потому что именно в этот момент у нее наступил оргазм. Все ее тело содрогалось в конвульсиях. Она не могла остановиться.

— О, извини! — сказал голос, а потом раздался короткий испуганный смешок.

Когда Миранда закрывала за собой дверь, я рефлекторно повернулся и успел ее увидеть, как Орфей увидел Эвридику, как Давид увидел Вирсавию: и этот взгляд оказался таким же фатальным. Хуана! Миранда! Они были пугающе похожи. Но не одинаковы. Потому что было во взгляде, в смехе Миранды что-то почти насмешливое, чего, я уверен, не было у Хуаны.

— Еще немного… чуть-чуть, — вздохнула Хуана, по-прежнему вздрагивая. — Не переставай. Сейчас так хорошо.

Я сделал так, как она приказала. У меня же самого ничего не выходило. Это от шока.

Хуана наконец успокоилась и рассмеялась.

— Чертова Миранда! Это так похоже на нее! Она стояла за дверью и подслушивала, ты понял? Пусть Миранда убирается и живет своей жизнью. Нет от нее никакого покоя.

— Ты никогда не говорила, что вы близнецы, — сказал я, и это были первые произнесенные мною после большого перерыва слова.

— Это Миранда близнец. А я — оригинал.

— Конечно, — ответил я.

Хуана повернулась ко мне и легла на спину. Кстати, спереди она все-таки красивее. Груди мягко стекли к подмышкам. Она улыбнулась, мило, тепло, призывно, а глаза ее стали узкими щелками с несколькими комочками дорогой туши на ресницах. Ее лоб блестел от пота.

— Ты, конечно, понимаешь, Рауль, что твое присутствие здесь уже не секрет? Миранда разболтает. Так что тебе придется позавтракать с папой. Как тебе приготовить яйца?

Казалось, я ел яйцо целую вечность назад. Не говоря уже о двух яйцах, о которых, кажется, спросила Хуана. Я моментально почувствовал голод, к тому же до смерти боялся «папу». Но я уже почти чувствовал запах яиц. И жареного бекона.

— Я бы съел глазунью, — сказал я.

— И гренки?

— Да, спасибо. — Я наклонился и поцеловал ее.

— Ты, сволочь, обещал поцеловать меня тогда. Почему ты этого не сделал?

— Потому что… — Я взглянул на нее. Неужели она говорит серьезно? — Потому что вошла твоя сестра.

— Ну и что? Если ты хочешь завтракать, — сказала Хуана, — тебе придется еще раз меня трахнуть. Ты что, думаешь, я не вижу, что он все еще твердый? Но теперь давай спереди. Мы должны сделать это быстро-быстро. Я думаю, так будет приятнее всего. Видишь, как я возбудилась?

От застенчивости Хуаны не осталось и следа. Она раздвинула ноги и провела указательным пальцем по влажным розовым губам. Таким красивым — словно вход в сталактитовую пещеру, мягкие формы в застывшем розовом камне. Мягкий, теплый, влажный камень. Когда Хуана вынула палец, от его кончика протянулась длинная тягучая нить слизи. Мы оба завороженно смотрели на нее, пока она не оборвалась.

— Видишь? — снова спросила Хуана и улыбнулась. — Давай, поторопись.

2

Горечь первой встречи

Как это началось? С поэтического конкурса, конечно. Моего первого.

У меня все начинается со слов. Со слов и с моего голоса. Во всяком случае, Хуана говорила, что с голоса. Но в то время я не осознавал заключенной в словах силы. Я считал их беспомощными, а голос слабым и тихим; и больше всего беспокоился о том, смогу ли вообще говорить. Точнее, я был совершенно уверен, что не смогу.

На 23-й улице в районе Ведадо, около авеню К, находится старый розовый двухэтажный дом, выстроенная когда-то одним сахарным бароном городская вилла. Время сахарного рабства миновало, и теперь зданием распоряжался Революционный литературный коллектив Ведадо, который входил в состав СПДИК, Союза писателей и деятелей искусств Кубы. Достойные писатели имели возможность жить в этом доме. Ходило немало историй о том, как именно достойные жили во флигелях на втором этаже, о диких вакханалиях и антисоциальном поведении до рассвета, о тихо выскальзывающих из здания недостойных женщинах. У этого дома была своя атмосфера. На первом этаже находилась редакция литературного журнала «Идиома», куда я отдал четыре или пять стихотворений. Все вернулись обратно, два — в сопровождении добрых советов. Я не последовал этим советам и принес с собой в кармане те же самые стихи без изменений.