Дэвид Шиклер - Четвёртая сердитая мышь

Дэвид Шиклер

Четвёртая Сердитая Мышь

Джереми Джекс хотел смешить людей, как его дед. Дедом Джереми был Робби Джекс, знаменитый комик. Даже когда ему перевалило за семьдесят – это было как раз в 1970е годы, – Робби Джекс еще продолжал выступать в баре «Черривудс» на 42-й улице, и Джереми ходил на его выступления вместе с родителями. Самому Джереми было лет десять, и, усаживаясь на мягкий диванчик в «Черривудсе», он почему-то ждал, что ему сейчас начнут читать вслух «Хроники Нарнии». Вокруг всего зала тянулись книжные полки. В стенах торчали декоративные гвозди, на которые мужчины вешали шляпы. Дым в воздухе отливал синевой, и этот дым оставался в комнате, казалось, днем и ночью, даже когда никто не курил. Женщины в «Черривудсе» пили кофе с амаретто, а их спутники – эль. Когда кто-нибудь гонял шары на бильярдном столе, они падали в уютные кожаные мешочки под лузами.

В одном углу, между двумя книжными шкафами, была маленькая площадка из темного дерева, а на ней кресло в ситцевой обивке. В кресле, потягивая скотч вековой выдержки, сидел Робби Джекс. Субботними вечерами он садился туда часов в восемь вечера и молча пил до девяти, а потом принимался говорить. Если вы были в «Черривудсе» новичком, то не сразу замечали, что представление уже началось. Лишь постепенно до вас доходило, что женщина, взгляд которой вы стараетесь приковать к себе, абсолютно равнодушна к вашим попыткам. Она смотрит на пожилого джентльмена в углу – вон на того, с мохнатыми бровями. И все остальные тоже смотрят на этого пожилого джентльмена, а свет в баре уже чуть пригашен.

– Ну так вот, – вздыхал Робби Джекс, – я сказал Эмме Джин Брайс из колледжа Вассара, что она напоминает мне черешок сельдерея. И Эмма Джин Брайс из колледжа Вассара очень серьезно поглядела на меня и сказала: «Роберт, я не понимаю, что это значит. Честное слово, не понимаю». – Робби Джекс отхлебывал виски. Потом медленно обводил глазами публику. Поправлял жилетку на своем упитанном животе. – И я сказал ей… я сказал: «Эмма Джин. Мужчина многое может сделать с черешком сельдерея. Но чего он не может сделать с черешком сельдерея – так это заняться с ним любовью, Эмма Джин».

Зрители смеялись.

Робби Джекс сокрушенно качал головой.

– Студентки из колледжа Вассара, – грустно говорил он, – похожи на девственно чистые черешки сельдерея. Смех в зале не утихал.

– Я учусь в Вассаре на первом курсе, – раздался однажды чей-то голос из зала, – и я не девственница.

У вас еще все впереди, – откликнулся Робби Джекс. Публика стонала.

Джереми не понимал, как это происходит. В речах его деда практически не было того, что обычно называют шутками. Он просто рассказывал истории – кусочки из жизни, которые звучали правдиво. Джереми догадывался, что Дед придумывает их по ходу дела. Но его виски, твидовый костюм и дым вокруг как-то согревали людей, заставляя их смеяться.

– В чем секрет? – спросил Джереми однажды вечером, когда ему было двенадцать. Его дед только что закончил очередное выступление в «Черривудсе». Он пил скотч у стойки и шептал что-то на ушко молодой женщине в черном бархате. Женщина отвечала ему с южным акцентом.

– Ну? – не отставал Джереми.

– Какой секрет? – спросил Робби Джекс.

– Как у тебя получается, чтобы люди смеялись? – Джереми сложил на груди руки.

Робби Джекс нахмурился. Он любил Джереми, но он был вдовец, а молодые женщины в бархате подворачивались нечасто.

– В чем секрет? – не отступал Джереми. Робби Джекс наклонился к внуку.

– Расслабься, сынок, – прошептал он.

– В чем секрет? – прошептал в ответ Джереми. Робби подмигнул.

– Я же тебе сказал. Расслабься. – Робби снова выпрямился и повел в сторону женщины раскрытой ладонью. – А теперь, Джереми, я хотел бы познакомить тебя с одним из самых чудесных созданий, которыми бог населил землю. Они называются брюнетками.

– Хватит, Робби, – хихикнула та.

Расслабься, подумал Джереми. Расслабься, расслабься. Он думал об этом вплоть до окончания школы. Думал, таская декорации для спектаклей их школьного драматического кружка «Смех и слезы». Джереми попросился бы в труппу, но когда он нервничал, его голос срывался на фальцет. Ничего, ободрял себя он: скоро ему стукнет восемнадцать и его голос окрепнет, как у всех мужчин. Кроме того, он будет уже в колледже, далеко от Манхэттена. Там он сумеет расслабиться и станет блестящим комическим актером.

Первый шанс выпал на долю Джереми в октябре, когда он учился на первом курсе в колледже Хобарта. Он увидел в студенческом городке объявление о ежегодном шоу молодых талантов под названием «Причуды» и решил пойти. На конкурс приглашались начинающие певцы, музыканты и исполнители перформанса, но самой завидной ролью в «Причудах» была роль конферансье. Именно в этом амплуа Джереми хотел совершить свой комический дебют.

Прослушивание назначили на вечер четверга в «Шалаше», студенческом баре на территории колледжа. Там было темно и полно народу. Обычно студенты собирались в «Шалаше», чтобы выпить и посмеяться, однако сегодня эта берлога должна была превратиться в настоящий храм искусств.

– Смотри не облажайся, – сказал Патрик Ригг. Патрик жил с Джереми в одной комнате и пришел с ним ради моральной поддержки.

– Ну уж нет, – ответил Джереми.

Патрик и Джереми сидели в углу. Джереми надел костюм – черный, под цвет волос. Благодаря этому костюму, считал Джереми, взгляд его зеленых глаз кажется веселым и слегка угрожающим, словно он жизнерадостный, но опасный человек вроде Ленни Брюса. Именно этот тонкий намек на нечто зловещее, спрятанное в самой глубине его натуры, Джереми планировал сделать фирменной особенностью своего сценического образа. Однако, отдавая дань деду, работавшему в более традиционной манере, Джереми подошел к стойке и попросил скотч.

– Скотча нет, – сказал бармен.

– Может, «Краун ройял»? – спросил Джереми. Бармен фыркнул.

– Может, пиво, – сказал он. – Может, «Егермейстер». Джереми заказал «Егермейстер», который подали в пластиковом стакане. Затем вернулся в свой угол наблюдать за соревнованием.

На сцене выступал быстроглазый жонглер. Его сменил танцовщик Трое парней, одетых под братьев Маркс, сорвали аплодисменты своей болтовней. Ужасная певица по имени Фрейда забыла слова, расплакалась и убежала за кулисы.

– Джереми Джекс, – сказал председатель жюри. – Претендент на роль конферансье.

Джереми вышел на подиум. Уселся на стул в свете прожекторов. Устало улыбнулся публике, как всегда делал его дед. Отхлебнул «Егермейстера». Прямо перед ним был столик, за которым сидели трое членов жюри.

– Скажите что-нибудь, – предложил один из них. Джереми кивнул. Ему было ясно, что от него требуется. Однако он не готовил ничего заранее. Он рассчитывал, что из недр его сознания всплывет великолепный искрометный анекдот, но этого не случилось. Прошла минута. Джереми как следует глотнул «Егермейстера». Расслабься, сказал себе он.

Один член жюри что-то записал в блокнот.

– Кхм, – кашлянул Джереми.

Его сердце упало. Он видел, как нахмурился Патрик Люди заерзали на сиденьях, зашептались. Джереми уперся взглядом в свой стакан.

Почему все так любят солод? – пробормотал он. Одна из судей – та, что подобрее, – улыбнулась.

– Не знаем, – сказала она. – Почему все так любят солод? Джереми не ответил. Он сидел неподвижно. И в животе, и в голове у него был полный кавардак Он попытался придумать историю – любую, какую угодно.

– Егермейстер, – сказал он, – это по-немецки «старший охотник».

Кто-то в зале вздохнул. Секунды шли.

– Женщины похожи на сельдерей, – выпалил Джереми. В «Шалаше» наступила тишина. Патрик Ригг вышел. Люди смотрели в пол.

– Спасибо, – сказал председатель жюри. Джереми пришел в себя только в темноте перед «Шалашом», на маленькой поляне среди деревьев. Его первым побуждением было стремглав бежать из бара, выбраться на свежий октябрьский воздух Ему казалось, что его сейчас вырвет, что он заплачет или заскрипит зубами. Возможно, с ним и произошло бы нечто подобное, если бы он не заметил в полумраке рядом с собой какую-то фигуру. Это была девушка – она стояла на коленях, закрыв лицо руками. Он узнал Фрейду, ужасную певицу.

– Эй, – прошептал Джереми. – Эй, послушай.

Фрейда подняла глаза. Ее лицо, перемазанное тушью для ресниц, было жалким.

– Ты лучше всех? – хлюпая носом, пролепетала она.

– Что?

Фрейда показала на «Шалаш».

– Я… то есть, ты выступил лучше всех? Там, на сцене. Ты победил?

– Нет, – сказал Джереми. Его голос звучал как чужой. – Я облажался.

Произнеся эти слова, Джереми ощутил в груди холод. Это была какая-то новая, ледяная ярость – болезненная, но в то же время приятная. Благодаря ей Джереми почувствовал, что способен на немыслимые подвиги – например, избить дубиной своего деда.

– Я Джереми Джекс, – сказал Джереми. Его колотила дрожь. – Я выступил отвратительно.