Дэвид Шиклер - Четвёртая сердитая мышь Страница 3

– Это еще кто? – спросили они.

– Это я, – ответил Джереми. В мышиной голове, прикрепленной к костюму с помощью петель, было тепло и душно. Джереми смотрел наружу через щелочку во рту мыши. – Джереми Джекс, – сказал он.

Третья Добродушная Мышь уперла лапы в бедра.

– Майкл. Это абсурд.

– Да, – сказала Первая Сердитая Мышь. – Мы профессионалы. Нельзя же взять и сунуть какого-то администратора в…

– Парень знает свою роль, – сказал Майкл Хай. – Кроме того, у Четвертой Сердитой только одна реплика. Четвертая Добродушная Мышь похлопала Джереми по спине.

– Дадим человеку шанс.

– У него в роду были актеры? – спросила Третья Сердитая Мышь.

– Он внук Робби Джекса, – сказал Майкл. Все мыши закивали: это звучало впечатляюще.

– Давайте его послушаем, – предложила Первая Сердитая. – Пусть произнесет свою единственную реплику. Майкл попросил Джереми подняться на крышу – гигантскую выступающую часть декораций. Именно оттуда Четвертая Сердитая должна была произносить свои слова.

– Валяй, Джекс, – сказал Майкл.

Джереми оглядел сверху пустые кресла в зрительном зале. На потолке вспыхнул прожектор, высветил его. Три сотни за вечер, напомнил себе Джереми.

– Не робей, сынок! – завопила Четвертая Добродушная Мышь.

Джереми набрал в грудь воздуху.

– А вот и я! – выкрикнул он.

Через две недели произошло невероятное. Нью-Йорк влюбился в спектакль «О мышах и мышах». Рационального объяснения этому не было. На протяжении последней декады любимцами манхэттенской театральной публики становились то люди, залитые синей краской, то безумцы, пинающие ногами мусорные баки, так что популярность восьми гигантским мышам обеспечил, возможно, лишь удачный выбор момента. Как бы то ни была автор «Мышей и мышей» рвал и метал. Он задумывал свою пьесу как тонкую аллегорию на тему противоречивости человеческой души, а зрители сочли ее неимоверно смешной. От спектакля, как от классических голливудских мультиков, были в восторге и дети, и взрослые. Сьюзен Март, которая вела в «Нью-Йорк таймс» критическую колонку «Мартовские иды», заявила, что «эти восемь мышек непринужденно и очень убедительно демонстрируют нам всю тщету человеческих притязаний на серьезность и основательность. Кто мог ожидать от „Лукаса“ такого прелестного подарка?» Особенно громких похвал удостаивалась Четвертая Сердитая Мышь. Второстепенный персонаж в неброских голубых панталонах, она произносила на сцене всего несколько слов, но в ее неуклюжей манере, в бестолковых метаниях туда-сюда среди ее лопоухих товарок было что-то, вызывающее глубокую симпатию публики и взрывы аплодисментов.

«Четвертая Сердитая Мышь, – писала Сьюзен Март, – существо вздорное, капризное, вечно вынашивающее какие-то тайные планы. Но она кажется столь откровенно сбитой с толку своими собственными ужимками, что мы не можем не покатываться со смеху. На ее месте мог бы очутиться любой из нас – любой прохожий, вдруг выставленный на всеобщее обозрение. Разве мы в этом случае выглядели бы менее глупыми, менее растерянными?»

Интерес зрителей к Четвертой Сердитой Мыши подогревало то обстоятельство, что в программке напротив этой роли стояло слово «аноним». Это было неслыханно. Бенни Демарко, характерный актер с завидным послужным списком как в кино, так и на сцене, изображал Первую Добродушную Мышь и собирал хорошие отзывы. Транша Вира, она же Первая Сердитая Мышь, тоже сумела отличиться – самым эффектным в ее исполнении стал танец на стене в ботинках-липучках. Но сильнее всего Манхэттен жаждал познакомиться с неизвестным, скрывающимся под маской Четвертой Сердитой Мыши. Некоторые критики выдвигали догадку, что это Кристиан Фрик, лауреат премии «Тони», врученной ему за похожую роль Чудака в «Шабаше». Однако большинство обозревателей полагало, что таинственный незнакомец – темная лошадка почти без прошлых заслуг, но с гениальной интуицией.

Что до Джереми Джекса, то он был просто ошеломлен. Каждый раз, выходя на сцену, он старался учесть критические замечания, которые слышал от Майкла Хая и рассерженного драматурга, автора «О мышах и мышах». Но Джереми Джекс не был актером. Он не понимал, что такое проработка деталей, не умел правильно рассчитывать свои движения, не чувствовал, как его тело воспринимается со стороны, и потому не знал толком, как ему вести себя в костюме двухметровой мыши. Его расстраивал вызванный им смех – он не хотел, чтобы товарищи считали его выскочкой, – но чем сильней он расстраивался, тем громче хохотали зрители и тем больше денег текло в кассу «Лукаса». Расслабься, говорил себе Джереми. Расслабься.

Но он не мот расслабиться. Его слава была для него фарсом. Он не хотел, чтобы его превозносили, пока он сам не решит, стыдиться ему себя самого или нет. Будь у него склонность к мистике, Джереми, пожалуй, обратился бы к духу своего усопшего деда с целью понять, обладает ли он хотя бы зачатками комического дара. Вместо этого он напился в «Черривудсе» с Патриком Риггсом.

– Ты больше не лажаешь, – сказал Патрик. – Почему бы тебе не открыть свое имя?

– Потому, – прошипел Джереми. – Потому что я долбанная мышь, вот почему.

Патрик пожал плечами. Кроме Майкла Хая и остальных членов труппы (которых Майкл призвал к молчанию), только он знал, что Четвертую Сердитую Мышь играет Джереми.

– Может, ты и мышь, – сказал Патрик, – но ты еще и человек. Тебя все обожают.

Джереми нахмурился. Будь я настоящим человеком, подумал он, я пил бы водку в Сибири. Я жил бы в тундре с дебелой женой.

Чтобы поднять другу настроение Патрик повел Джереми в «Минотавр», ночной клуб в подвале недалеко от мясного рынка. Это был настоящий лабиринт с множеством залов и темных уголков. В залах были двери – не которые из них вели в комнаты для услад. Другие не вели никуда. Если вы случайно теряли в «Минотавре» своего спутника или спутницу, вы могли не увидеть его или ее до самого утра, а то и вовсе никогда. Как правило, посетители стремились обойти как можно больше уголков, а затем пробраться по лабиринту к центру клуба – просторному залу под названием Форум. Здесь были несколько баров, высокий потолок, танцпол и сцена, на которой играли разную музыку: хаус по понедельникам, блюз по вторникам, свинг по четвергам, ска по пятницам. Патрик привел Джереми на Форум в среду – День сюрпризов. Джереми застонал.

– Зачем я здесь?

Патрик отпустил высокий, жутковатый смешок. Затем указал на сцену.

– Смотри.

И Джереми стал смотреть. Некто по имени Гарольд читал эротику. Девушка по имени Цунами танцевала.

– Лажа, – сказал Джереми.

– Смотри, – настаивал Патрик.

– Леди и джентльмены, – сказал ведущий, – а теперь – снова поприветствуем на сцене «Минотавра» «The Great Unwashed».

Раздались поощрительные возгласы. Свет потускнел. На сцену вышли три молодые женщины; одна села за ударные, другие взяли гитары. У девушки с лид-гигарой были длинные черные волосы, закрывающие один глаз и большую часть лица. Спустя минуту группа начала выступление. Девушки исполняли простую ритмичную музыку, но внимание Джереми сразу привлекла певица, ведущая гитаристка. Ее глаз прикрывала прядь волос в форме серпа, а голос был ужасным, но загораживающим, как у Лу Рида. Она выговаривала стихи монотонным речитативом, потом ее голос повышался, ломаясь, и проникал прямо в душу. Джереми почувствовал, как волосы у него на затылке встают дыбом. Он повернулся к Патрику.

– Она… она… – Джереми хотел сказать «она ужасна», но так, чтобы это прозвучало, как комплимент.

Это Фрейда, – сказал Патрик. – Фрейда из Хобарта. У Джереми отвисла челюсть. Патрик был прав. Это была Фрейда.

– Потрясающе, – прошептал Джереми.

Знаю, – откликнулся Патрик. – Я видел ее здесь в прошлом месяце.

– А мне почему не сказал?

Патрик ухмыльнулся, хитро и непринужденно. Он знал о Манхэттене то, что положено знать только мертвецам. После выступления Джереми отыскал Фрейду. Она вспомнила его и пожала ему руку. Они прошли в какую-то дверь, взяли по коктейлю, прошли еще в одну дверь, сели на диванчик.

– Не могу поверить, что это ты, – сказал Джереми. – Было круто.

Фрейда убрала с лица прядь.

– А ты поседел, – сказала она.

– Так чем ты теперь занимаешься? – спросил Джереми. Фрейда похлопала по гитаре.

– Вот чем, глупый. Я пою.

– Это основная профессия?

– Ну, вообще-то я продавщица в «Саксе». Да кого это волнует?

Джереми уставился на нее. Он хотел сказать, какими гладкими кажутся ее нога, едва прикрытые мини-юбкой, как это здорово, что она научилась извлекать пользу из своего ужасного голоса.

– А ты чем занимаешься? – спросила Фрейда. Джереми отхлебнул «Баллантайна».

– Я помощник режиссера в… ну, я работаю в театре «Лукас».

Фрейда кивнула.

– Понятно. Клуб мышкетеров.

– Ха, – отозвался Джереми. Он снова посмотрел на ноги Фрейды – если его не подводила память, чуть выше на них была маленькая россыпь веснушек. Он вспомнил своего деда, который любил нашептывать что-то симпатичным девушкам. Джереми огляделся вокруг. Комната, где они сидели, была пустой и темной.