Анри Труайя - Портрет

Анри Труайя

Портрет

Оскар Малвуазен был незаурядным художником. Собратья по цеху презирали его потому, что он заработал много денег, продавая инсектициды. А отец ругал его, ибо вместо того, чтобы посвятить себя коммерции инсектицидов, он впустую тратил половину своей жизни, марая холст. Действительно, Оскар Малвуазен больше интересовался живописью, нежели уничтожением вредной тли. После смерти отца он пригласил опытных управляющих, а сам удалился от дела, чтобы душой и телом предаться своей отчаянной страсти. Он выбрал убежищем средиземноморскую малонаселенную деревеньку Терра-ле-Фло, вросшую в обрыв с узкой песчаной полосой, которая приглушала игру волн. На местности возвышались две полуразрушенные римские башни. Малвуазен приобрел этот участок, приказал снести башни, а архитектор умело использовал обломки, чтобы воздвигнуть новое строение.

Дом состоял из одной гостиной с очень высоким застекленным потолком. Кухня, столовая и спальня художника находились в соседней пристройке, соединенной с домом крытым переходом. Слуги были наняты на месте, мебель куплена очень дешево у марсельских старьевщиков, а садовник, прибывший из Антиба, спланировал и разбил сад для отдыха и развлечений. На воротах дома повесили дощечку из синей жести, на которой было написано золотыми буквами: «Пенаты».

Отделочные работы длились год. В течение этого времени жители Терра-ле Фло сгорали от любопытства и нетерпения, ибо абсолютно ничего не знали о своем новом соседе. Наконец он приехал на зеленой машине с белыми колесами. Автомобиль медленно пересек деревню, затем свернул на каменистую дорожку, ведущую к «Пенатам» и остановился у входа в дом. Мужчина величественно вылез. Он был лыс. Острый нос намного выдавался вперед. Его голубые глаза поглотили весь небосвод. Широкий дорожный плащ в розовато-бежевую клетку скрывал тело до пят. К губам прилепился маленький желтый цветочек с изогнутыми лепестками. Поздоровавшись с зеваками, сбежавшимися на двор перед домом, он выплюнул цветок, раздавил его ногой и вошел в свой дом с гордо поднятой головой. В тот же вечер он заманил к себе местного мэра месье Богаса на дружеский ужин. Месье Богас был человеком внушительным, с пышными усами и узким упрямым лбом на красном лице. Он гордился своей должностью и мечтал сделать карьеру на ниве местной политики. Мэр с живостью принял приглашение своего новоиспеченного гражданина. Никогда в жизни он не забудет прием, оказанный ему хозяином! Оскар Малвуазен встретил своего гостя в домашнем малиновом халате, усеянном морскими звездами. Он привел гостя в мастерскую с голыми оштукатуренными стенами и полом, выложенным белыми и черными плитами. Стол сервирован в углу зала. На одну персону.

— Садитесь и кушайте, — сказал Оскар.

— А вы?

— Я не голоден. Я ем только тогда, когда проголодаюсь. Возможно, через часик — другой! Тогда закажу себе легкую, хорошо перченую закуску. А может, проголодаюсь только на рассвете! Зачем тогда набивать желудок. Но моя фантазия не должна вам помешать отобедать. Кстати, я люблю поболтать, а говорить, кушая, невозможно; с другой стороны не люблю, когда меня перебивают, и так как вы будете есть, то вам будет неудобно отвечать мне. Поэтому, так будет лучше.

— Как вам угодно, — пробормотал мэр.

Оскар Малвуазен хлопнул в ладоши своими тощими руками. Месье Богас аккуратно опустил свой зад на стул и принялся поглощать свежие овощи, поданные лакеем в белых перчатках. Пока месье Богас жевал морковку и ароматный укроп, Оскал Малвуазен ходил из одного конца зала в другой в своем малиновом халате.

— Я поселился в ваших краях, — сказал он, наконец, — потому что я люблю много света, свежий воздух и одиночество. Я — художник.

— Ах! Живопись, — сказал Богас, — Какая великолепная вещь. Кого она зацепит, то не отпускает. Я знаю одного мариниста, который не в состоянии остановиться, рисуя алые паруса в голубом море.

Оскар сморщил нос и начал тихонько смеяться:

— Живопись, о которой вы упомянули, это не живопись. До сих пор мазилы одержимы рисованием вещей, животных и людей таковыми, как они есть. Они не уловили самого главного. И позабыли самое важное.

— Самое важное? — переспросил месье Богас.

— Конечно! — закричал Малвуазен. Скажите мне, господин мэр, что является важным для вас: ваше тело или ваша душа?

Месье Богас, удивленный, медлил с ответом. Оскар Малвуазен похлопал его дружеским жестом по спине:

— Ваша душа, черт побери!

— Ну конечно, черт побери! — сказал мэр.

— И, тем не менее, тот, кто делает ваш портрет, упорно выделяет только вашу плотскую оболочку.

Такое сравнение не понравилось месье Богасу. Никто не смел назвать его плотской оболочкой. Сначала он подумал, что это оскорбление. Но тут же решил, что всякая философская дискуссия несет некоторую свободу выражений, и он просто выдохнул:

— Ну, уж, вы скажете!

— Я, — продолжал Малвуазен, — рисую не тела, а души. Когда я нахожусь перед моделью, то у меня открывается третий глаз. Я пронзаю кожу, кость и шерсть. Я ухожу от реального. Я поднимаюсь над обыденностью. И лицо, которое рождается на моем холсте, не показывает вульгарную внешность личности, но оно точно выражает состояние души, вы понимаете?

— Да, — сказал мэр на всякий случай.

— Тогда не изволите ли быть моей моделью?

— Ну, я…

Оскар Малвуазен потряс колокольчиком. Появились двое слуг и убрали со стола. Месье Богас быстро оказался в кресле-качалке напротив мощного прожектора, который слепил ему глаза.

— Я хочу, — сказал Малвуазен, — украсить стены мастерской грандиозным фресками. Ни одного белого пятна не останется в зале! А там, в центре этой стены, я изображу вас или, скорее, вашу душу с наибольшей точностью.

— Неужели это так необходимо? — спросил месье Богас.

— Вы отвергаете мое предложение?

— Нет…Это честь для меня…Но не находите ли вы, что…в связи с моей должностью…

— Франсуа I был изображен Клуэ, Наполеон — Давидом, Генрих VIII — Гольбейном…

— Да, да, я знаю, — сказал Богас, — Но что вы собираетесь изображать?

— Вашу душу, вы, что, боитесь?

Месье Богас посмотрел затравленным взглядом:

— Вовсе нет, — сказал он, — Я готов.

— Сеанс продлится недолго. Максимум час. Жорж! Мой угольный карандаш и кисти…

Лакей принес все необходимое, и Оскар Малвуазен приступил к работе над портретом мэра, который должен был украсить большое панно в центре зала. Яркий свет прожектора не позволял месье Богасу следить за движениями карандаша на белой стене. Он мог наблюдать только, как Оскар приближался к стене, затем резко откидывался назад, извивался всем телом, чтобы исправить линию и делал разные пируэты, которые великолепно в такт повторял его домашний халат. Иногда художник так близко подходил к портрету, что даже касался его.

Затем он опустил руки на плечи мэра и посмотрел инквизиторским взглядом в его слезившиеся большие глаза:

— Я вижу, вижу, — хрюкал Оскар Малвуазен, — я различаю, я отгадываю, я чую, я отсасываю и поднимаю на поверхность, выворачиваю пиджак наизнанку и вытаскиваю на свежий воздух все тайное и постыдное…

— Я вас умоляю, — лепетал Богас.

Малвуазен достал из кармана яблоко и жадно захрустел им. Он выплевывал семечки прямо на пол. Сопел и шмыгал носом. Он напоминал дикого зверя. Месье Богас пожалел о спокойном доме, где ждала его жена с двумя отпрысками. Он чувствовал себя раздетым, обесчещенным и изнасилованным этим бессовестным посторонним без зазрения совести. Ему казалось, что этот пылкий взор сдирал с него как шелуху муниципальную ленту, бумажник, политические взгляды, электоральную поддержку, абстрактность его речей и всю его подноготную. Как будто, с каждой секундой он становился беднее и, в конечном итоге, он останется с этим нечто под названием «душа». Он вздрогнул.

— Месье! Месье! Я устал, — сказал мэр.

— Тише, — возразил ему Малвуазен.

Он хватал свои кисти и жирно клал большие разноцветные мазки рубцами на белой стене. Работая, он дьявольски подпрыгивал, полы его халата раскрывались как легкие и красные крылья. Свет прожектора нарисовал огненный ореол вокруг его лысины. Кисти плясали в его руке, как кочерга в камине. Часы с боем зазвонили.

— Еще немного, — сказал Оскар Малвуазен, — Если бы вы знали, как меня вдохновляете!

В два часа утра он бросил свои кисти, вытер лицо оранжевой шелковой тряпкой. Месье Богас, онемевший из-за неподвижной позы, не мог ни встать, ни шевельнуть головой. Малвуазен взял его под руку и повел к панно. Затем, повернув прожектор, он радостно провозгласил:

— Имею честь представить вам месье Богаса, мэра Терра-ле Фло.

Месье Богас открыл рот и почувствовал, что вот-вот рухнет на пол.

Перед ним на стене предстала животная маска фиолетовой плоти с кровоточащими глазами. Локон рыжих волос как слизняк ниспадал на чудовищный лоб. Из перекошенного рта стекала слюна.