Анри Труайя - Портрет Страница 3

— Не работается мне сегодня, — сказал он, — я нервничаю.

— Покажи мне, что ты сделал!

— Я еще не закончил.

— Неважно!

Он не успел прикрыть свое произведение, как она подскочила к холсту, взглянула на портрет и закричала:

— Какая гадина! Это я, криворотая старуха с гноящимися глазами и с тяжелой отвисшей щекой? Ты меня так видишь? Ты меня так любишь?

— Не обижайся, дорогая, — прошептал он, — завтра, завтра я нарисую лучше.

— Я надеюсь!

Весь вечер она дулась. Оскар Малвуазен очень встревожился. Неужели у Люсьены есть такие отвратительные недостатки, о которых свидетельствует картина, или он ошибся в оценке ее души? В чем нужно сомневаться? В жене или в своем искусстве? Он надеялся, что она выйдет победительницей в этой схватке.

На следующий день он натянул новый холст и взялся за работу. От волнения тряслись руки. И каждое движение грифеля подтверждало его беспокойство. Лицо, которое медленно появлялось перед ним, становилось таким же ужасным, как и вчерашнее. Он попробовал расширить глаз, округлить рот, сделать шею более тонкой. Но рука не поддалась обману. Необъяснимая сила управляла его жестами. Против своей воли он закончил портрет, где скупость, кокетство, глупость, обман, жестокость беспощадно обнаружились в своих гнусных проявлениях. Когда Люсьена взглянула на портрет, она разрыдалась:

— Ты меня ненавидишь! — заскулила она, — Ты видишь во мне только грязные инстинкты, которыми сам обладаешь!

Он упал перед ней на колени.

— Дорогая, — сказал Оскар, — я люблю тебя как прежде. Если этот портрет тебе противен, я не виноват.

— Стало быть, это моя вина?

— Конечно.

— По-твоему, я такая уродина…?

Он развел руками:

— Я не знаю чему верить, Люсьена. Прости меня,…может быть ты права…Может быть, мой талант предает меня,…Может, я ошибся,…я буду работать столько, сколько понадобиться…

Она успокоила его, вернув уверенность в своем таланте. На следующий день он твердо знал, что ошибся и был полон решительности исправить все. Но как он ни старался быть снисходительным, третий портрет был таким же отталкивающим, как и два предыдущие. Тогда он сослался на то, что слишком спешил взяться за работу, и ему нужно хорошенько узнать свою модель, прежде чем изобразить тайный характер. В последующие недели он наблюдал за всеми действиями жены. Однажды он заметил, как она отпихнула ногой котенка, хотевшего пролезть в дом: он заключил, что она жестокая. В другой раз он уличил ее во лжи. Позднее, множество мелочей указывало на скупость, кокетство и детский эгоизм Люсьены. Он попробовал мягко намекнуть о недостатках и о том, что нужно меняться. Но она грубо воспротивилась. Она ничем не была довольна. При хорошей погоде она жаловалась на мигрень. При плохой погоде заявляла, что абсурдно жить в ссылке, вдали от Парижа под таким противным небом. Если муж бреясь, посвистывал, это ее раздражало, а если у него было плохое настроение, она упрекала его в том, что у него нет задора молодости. Если обед был обильным, она упрекала кухарку в том, что от такой еды можно располнеть. При легком ужине она заявляла, что данная диета скоро навредит ее здоровью. Часто она жаловалась, что они живут в «Пенатах» как отшельники, но если Оскар предлагал ей пригласить друзей из Парижа, она не хотела их принимать. Требовательная к другим, снисходительная к себе, капризная, болтливая и переменчивая, она жила только ради своего удовольствия.

Малвуазен хотел бы ненавидеть такое существо. Но вопреки всем недостаткам или благодаря им, он не мог отказаться от этого прекрасного тела, от этой отвратительной души. Он оправдывал себя, ссылаясь на то, что годы смогут изменить ее характер в лучшую сторону и что он поблагодарит судьбу за свое терпение. Спустя два года он взялся за портрет жены, и он получился менее удручающим, чем предыдущие, сделанные сразу после свадьбы. Но на холсте еще были видны постыдные проявления ее моральных недостатков, и ему пришлось сжечь работу. Ей он сказал:

— Есть прогресс, Люсьена!

Она заметила в ответ:

— В тебе или во мне, дорогой?

Такое замечание застало его врасплох, и он задумался. Она родила ему двух детей. Последние роды были сложными, и отразились на ней. Она становилась немного мудрее. С удовольствием занималась хозяйством. Потом ей удалили аппендицит. В период выздоровления она попросила Оскара сделать ее портрет. Он исполнил просьбу и удивился тому, что изображение становилось все приятнее. Хотя с холста глядела старушка, но у нее исчезли отвисшие щеки. А выражение уступчивости смягчило контур ее губ. Оскар дал себе слово до конца жизни рисовать только Люсьену.

Шли годы, отягощенные трауром, непогодой, иногда несбывшимися надеждами. Люсьена потеряла своих родителей. Дети росли, болели, выздоравливали, учились в лицее города Марселя, зарабатывали двойки. У них были свои подростковые приключения. Люсьена медленно старела. Ее лицо заволокла сетка мелких морщинок. Глаза блекли от усталости и забот. В каждый сочельник Малвуазен принимался за портрет жены. И по мере того, как она старела в жизни, на картинах, наоборот, становилась все моложе и красивее. Дети переженились и покинули отчий дом. Люсьена стала маленькой старушкой с седыми волосами и отвисшими щеками. Приветливая, веселая и бодрая, она жила лишь для того, чтобы сохранять вокруг мужа атмосферу нежности и комфорта. Вся деревня обожала «маленькую обитательницу «Пенат». Нерешительные молоденькие девушки ходили к ней за советами. Старики получали от нее помощь. Если кто заболевал в Терра-ле-Фло, то за первой помощью обращались не к врачу, а к Люсьене. В семейных неурядицах она выступала в роли судьи, чтобы разрешить недоразумения. Оскар Малвуазен гордился своей женой и более не сожалел о своем терпении. В ее день рождения, когда ей стукнуло 75 лет, с ней случился микроинсульт. Оскар постоянно ухаживал за ней с примерной самоотверженностью. Выздоровление было чудом. И как только она начала ходить, он упросил ее позировать. Она заняла то же самое кресло, в которое садилась, будучи молоденькой женой. А он, сгорбленный и трясущийся, передвинул тот же мольберт, служивший ему ранее. Поставил большой чистый холст, хорошо размочил свои кисти. Выдавил свежие краски на палитру. Внезапно он разволновался, а вдруг пальцы и усталые глаза смогут подвести его? Не растерял ли он весь свой талант, пока Люсьена становилась безупречной? Мягкий осенний свет проникал в мастерскую. Фрески с любопытством наблюдали за сражением этого упрямого борца со своей судьбой.

— Люсьена, — сказал Оскар, — Начнем!

Он поднял угольный карандаш своими скрюченными пальцами. Но как только он коснулся холста, карандаш уверенно заскользил. Никогда у Оскара не было такой решительности в начале работы. Лицо быстро вырисовывалось. Но это не было лицо маленькой старушки, меланхоличной и банальной. Запыхавшийся, погрузившийся в экстаз, Оскар Малвуазен видел, как зарождалось изображение молодой особы невероятно красивой: душа Люсьены отразилась в чертах лица молоденькой женщины, на которой он женился 55 лет назад. Это ее он воссоздал карандашом. Она проявлялась сквозь морщины и отеки. Словно душа и тело Люсьены, разминувшись во времени, встретились сейчас.

— Раньше твоя душа не заслуживала твоего тела, — закричал он, — а сейчас все наоборот!

Она вздохнула:

— Успокойся, дорогой…Ты витаешь в облаках…

Но он ее не слушал. Схватил палитру и кисти. Краски уже блестели на почти готовом холсте. Среди игры света и тени Люсьена утверждалась своей молодой улыбкой. Двадцатилетняя Люсьена, розовощекая, веселая, пластичная.

Монстры со стен, похоже, были возмущены вторжением молодой красавицы в их уродливый мир. В полночь слуга затопил камин. Люсьена, онемев от длительного позирования, не могла переменить позу. Ее покорность имела нечто торжественное. Наконец Оскар прекратил работу; спина его не разгибалась, а сердце быстро колотилось.

— На сей раз, — сказал он, — я уловил сходство.

Она стояла за его плечом и любовалась портретом. Вдруг она разрыдалась.

— Что с тобой? — воскликнул он.

— Ты очень жесток, — прошептала Люсьена.

— Почему?

— Посмотри на меня и взгляни на портрет. Ты выбрал время, когда я совсем стала старой и уродливой, а меня нарисовал молодой женщиной, какой я была давным-давно.

— Я изобразил твою душу.

— Она похожа на тело двадцатилетней женщины, и я сожалею об этом.

— Тело, которое ты жалеешь, это не главное!

— А тебе не жаль?

— Нет!

Она сжала свои костлявые пальцы. На лице появилось отчаянное выражение. Вдруг она закричала:

— Я ненавижу ее! Я ненавижу ее!

Рыдая, она упала на диван. Оскар побежал на кухню за стаканом воды. Когда он вернулся, мольберт был пуст. Холст догорал в камине. Выпрямившись, с пристальным взглядом, Люсьена стояла перед огнем. Он зарычал: