Жорж Перек - Человек, который спит

Человек, который спит

Посвящается Полетте

In memoriam J. P.

Тебе не надо выходить из дому. Оставайся за своим столом и слушай. Даже не слушай, только жди. Даже не жди, просто молчи и будь в одиночестве. Вселенная сама начнет напрашиваться на разоблачение, она не может иначе, она будет упоенно корчиться перед тобой.[1]

Стоит тебе закрыть глаза, как начинаются приключения сна. Через какое-то время, на смену знакомому полумраку комнаты, — темному объему, разбитому на отдельные детали, где твоя память без труда узнает многократно исхоженные тобою пути, прочерчивая их от мутного квадрата окна, воссоздавая раковину по отблеску, а этажерку — по чуть бледноватому корешку книги, выделяя более темную массу висящей одежды, — приходит двумерное пространство подобное картине без четких границ, что образуется под очень острым углом к линии твоих глаз, словно ее почти перпендикулярно поставили на косточку твоего носа, причем картине, которая сначала может казаться тебе однообразно серой или, скорее, нейтральной, бесцветной и бесформенной, но затем довольно быстро оказывается обладательницей по меньшей мере двух свойств: во-первых, она становится более или менее темной в зависимости от того, как сильно ты сжимаешь веки, или, точнее, как если бы при закрытых глазах давление на линию твоих бровей изменяло наклон плоскости по отношению к твоему телу, как если бы линия твоих бровей оказывалась на их стыке, и, следовательно, — хотя доказать это следствие можно лишь его очевидностью, — изменяло качество, то есть плотность темноты, которую ты замечаешь; во-вторых, поверхность этого пространства совершенно неправильна, точнее, расположение, распределение сумрачности происходит неравномерно: верхняя зона — явно темнее, нижняя зона, кажущаяся тебе ближе, — хотя теперь уже очевидно, что понятия «близко» и «далеко», «наверху» и «внизу», «спереди» и «сзади» напрочь утратили точность определения, — с одной стороны, выглядит намного серее, то есть ненамного нейтральнее, как тебе казалось вначале, а именно намного белее, а с другой стороны, содержит или поддерживает некие подобия мешочков или капсул (приблизительно так ты представляешь себе слезные железы) с тонкими и реснитчатыми краями, внутри которых дрожат, трясутся и скручиваются белые-пребелые проблески, иногда очень маленькие, словно тончайшие полоски, иногда довольно крупные, почти жирные, словно червяки. Эти проблески — хотя термин «проблеск» к ним совсем не подходит — обладают любопытной особенностью ускользать от взгляда. Стоит лишь задержать на них внимание — не делать это почти невозможно, так как они танцуют перед твоими глазами, а все остальное едва существует, поскольку на самом деле по-настоящему различаются лишь стык твоих бровей да с трудом воспринимаемое расплывчатое двумерное пространство, где неравномерно растекается мрак, — итак, стоит лишь всмотреться — хотя, разумеется, это слово отныне уже ничто не означает, — стоит лишь попробовать приблизительно определить их форму, фактуру или какую-нибудь отличительную черту, как сразу же — можешь не сомневаться — окажешься с открытыми глазами напротив окна, мутного прямоугольника, вновь ставшего квадратным и ничуть не похожим на тот или те мешочки. Впрочем, через некоторое время после того, как ты снова закрыл глаза, они — а вместе с ними и слегка скошенное пространство, закрепленное на твоих бровях, — появляются вновь, и, похоже, никак не изменившись с прошлого раза. Однако и в этом ты не можешь быть окончательно уверен, так как по истечении с трудом определяемого времени — хотя пока еще ничто не позволяет тебе убедиться в их действительном исчезновении — ты уже можешь отметить, что они стали значительно бледнее. Отныне ты имеешь дело с неким подобием полосатой серости, которая по-прежнему принадлежит все тому же пространству, кое-как продлевающему плоскость твоих ресниц, но, похоже, деформированному так, что оно постоянно заваливается влево; ты можешь его разглядывать, изучать, не нарушая всей картины, не вызывая немедленного пробуждения, но это не представляет никакого интереса. Если что-то и проявляется, то справа, а именно доска полки, более или менее сзади, более или менее сверху, более или менее справа.

Разумеется, сама полка не видна. Ты только знаешь, что она твердая, хотя ты лежишь не на ней, а как раз на чем-то очень мягком: а именно на своем собственном теле. И тут происходит совершенно удивительное явление; вначале пред тобою оказываются три пространства, которые никак невозможно спутать: твое мягкое, горизонтальное и белое тело-постель, затем серое, тусклое скошенное пространство, направляемое линией твоих бровей, и, наконец, неподвижная и очень твердая сверху, параллельная тебе и, вероятно, доступная твоей руке полка. На самом деле ясно — даже если ясно только это, — что если ты перебираешься на полку, то это тебе снится, а сама полка — всего лишь сон. Принцип операции невероятно прост, хотя все свидетельствует о том, что на это тебе понадобится немало времени: следовало бы собрать постель-тело так, чтобы оно превратилось в точку, в шар, либо — что, в принципе, то же самое — уменьшить вялость тела, сконцентрировать его где-нибудь, например, в поясничном позвонке. Но в этот момент тело уже не представляет совершенной цельности, которой обладало только что; оно фактически растекается во все стороны. Ты задумываешь подтянуть к центру ступню, ладонь или колено, но каждый раз забываешь одно и то же правило: никогда нельзя упускать из виду твердость полки; следовало действовать хитрее, подтягивать тело так, чтобы оно ни о чем не подозревало, чтобы ты сам не знал об этом наверняка, но теперь уже поздно, в который уже раз слишком поздно, и вот — эффект и впрямь любопытен — линия твоих бровей разламывается надвое, а по центру, между твоими глазами, как если бы всю конструкцию удерживал стык и вся его сила концентрировалась в этой точке, внезапно возникает точная, определенно осознанная резь, в которой ты сразу узнаешь самую обычную головную боль.

Голый по пояс, в пижаме, ты сидишь в своей каморке на узкой кушетке, которая служит тебе кроватью, а у тебя на коленях — книга Рэймона Арона «Об индустриальном обществе», открытая на странице сто двенадцать.

Все начинается с некоей томности, усталости, как если бы ты внезапно осознал, что уже долгое время, в течение многих часов ты — жертва скрытого сковывающего, пусть почти неболезненного, однако невыносимого недомогания, и почувствовал вялое и приторное ощущение, что ты — существо без мышц и костей, что ты — мешок с гипсом среди других мешков с гипсом.

Солнце жарит по цинковым листам крыши. Напротив тебя, на уровне твоих глаз, на белой деревянной этажерке — грязная чашка с недопитым растворимым кофе «Нескафе», коробка с заканчивающимся сахаром и дымящаяся сигарета в рекламной пепельнице из белесой пластмассы, имитирующей опал.

В соседней комнате кто-то ходит, кашляет, шаркает ногами, передвигает мебель, выдвигает ящики. В коридоре из водопроводного крана капает вода. Издали, снизу, доносятся звуки улицы Сент-Оноре.

На колокольне Сен-Рок пробило два часа. Ты поднимаешь глаза, прерываешь чтение, хотя на самом деле уже давно не читаешь. Ты кладешь раскрытую книгу рядом, на кушетку. Протягиваешь руку, тушишь дымящуюся в пепельнице сигарету, допиваешь остатки «Нескафе»: кофе едва теплый, слишком сладкий, чуть горьковатый.

Ты вспотел. Ты встаешь, подходишь к окну и закрываешь его. Отворачиваешь кран над маленькой раковиной, проводишь банной рукавицей по лбу, затылку, плечам. Ложишься боком на узкую кушетку, согнув руки и ноги. Закрываешь глаза. Твоя голова тяжелеет, ноги затекают.

Позже наступает день твоего экзамена, но ты не встаешь. Это не умышленный поступок, впрочем, это вообще не поступок, а отсутствие поступка, поступок, который ты не делаешь, один из тех поступков, делать которые ты избегаешь. Накануне ты лег рано, твой сон был спокоен, ты завел будильник, ты услышал, как он зазвонил, ты дождался, пока он отзвонит как минимум несколько минут, ты уже проснулся от жары или от света, от шума молочников или дворников, а может, от ожидания.

Твой будильник звонит, но ты даже не шевелишься и продолжаешь лежать в кровати, ты закрываешь глаза. В соседних комнатах начинают звонить другие будильники. Ты слышишь, как льется вода, закрываются двери, раздаются торопливые шаги на лестнице. Улица Сент-Оноре начинает заполняться ревом моторов, скрипом шин, скрежетом коробок передач, короче, предупредительными сигналами. Хлопая, раскрываются ставни в квартирах, поднимаются железные шторы в магазинах.

Ты не двигаешься. Ты не двинешься с места. Возможно, кто-то другой, твой двойник, твой призрачный педантичный заместитель выполняет за тебя, одно за другим, действия, которые ты перестал выполнять: он встает, умывается, бреется, одевается, выходит. Ты уступаешь ему право промчаться по лестнице, пробежать по улице, запрыгнуть в отъезжающий автобус и в указанный час, на последнем дыхании, торжествуя, подойти к дверям аудитории. Аттестат о высшем образовании по специальности «общая социология». Первый тур, письменный экзамен.