Эрленд Лу - Допплер

Эрленд Лу

Допплер

The woods are lovely dark and deep,

But I have promises to keep,

And miles to go before I sleep,

And miles to go before I sleep.[1]

НОЯБРЬ

Я похоронил отца.

А вчера убил лосиху.

Что тут скажешь.

Или она, или я, получалось так. Я оголодал. Честно говоря, отощал уже. В ночь на вчера я спустился в Маридален и украл с какого-то двора сена. Отомкнул своим ножиком сарай и набил полный рюкзак. Вернулся, вздремнул, а чуть развиднелось, пошел к расщелине к востоку от лагеря и разложил сено как приманку. Само место для засады я определил давно. Лег на краю расщелины и несколько часов ждал. Что лоси здесь водятся, я знал. Своими глазами их видел. Они даже к моей палатке как-то подходили. Лоси, они всегда в пути. Обходят лес за лесом, следуя своей логике, в чем-то даже разумной: ищут место, где жизнь лучше, и верят, видимо, что где-то оно есть. Их правда, может статься. В конце концов лось таки появился. Но за ним ковылял теленок. Меня смутило, что это лосиха с теленком. Мне б хотелось без теленка. Но он вон он, тащится следом. А направление ветра идеальное. Я зажал в зубах нож, не маленький ножик, а такой большой, тесак, короче — изготовился. Лоси медленно приближались ко мне. Жевали мох, объедали листву с молодых березок внизу расщелины. И вот она стоит. Прямо подо мной. Огромная как черт знает что. Лоси вообще крупные. Мы часто забываем, какие они гиганты. Да. И я прыгнул ей на спину. Естественно, я тысячу раз прокручивал в голове план во всех деталях. Исходил из того, что зверь не придет в восторг и, наверно, рванет с места. Так и вышло. Но прежде чем лосиха развила скорость, я всадил нож ей в голову. Одним мощным рубленым ударом тесак пробил череп, вошел в мозг, и теперь рукоятка торчала из головы лосихи как эдакая кокетливая шляпка. Я спрыгнул, вскарабкался для пущей безопасности на высокий камень и выжидал, а перед глазами лосихи проходила вся ее жизнь: светлые времена, когда пищи вдосталь, беспечные солнечные неторопливые дни лета, короткий роман по осени, одиночество потом. Роды, счастье продолжения себя в потомстве, но еще нудные изматывающие месяцы пережитых зим, отчаяние, растерянность, и всегда под боком детеныш, этот неуемный вечный двигатель, отвязаться от которого, насколько я знаю, может, кажется и облегчением. Вся жизнь промелькнула перед ее мысленным взором за каких-то полсекунды, и она рухнула.

Некоторое время я стоял и смотрел на нее и на лосенка: он не сбежал, топтался рядом с мертвой матерью, не совсем понимая, что произошло. На душе у меня было нехорошо, непонятно как-то. Хоть я обретаюсь тут уже с полгода, убил я впервые, и убил сразу огромного зверя, возможно самого крупного в Норвегии — то есть, нарушив все свои принципы, я по-варварски обобрал природу, мало того, взял у нее больше, чем в состоянии отдать, во всяком случае, в обозримом будущем. Меня это огорчило. В идеале во всем должен соблюдаться паритет. А на практике голод есть голод, но с природой постараюсь постепенно рассчитаться, подумал я, спрыгнул с камня, отогнал лосенка и потом только выдернул нож и вспорол им брюхо мертвому зверю. Куча внутренностей вывалилась наружу, я отрезал кусок желудка и съел его, сырым. Не сходя с места. Прямо как индеец. Потом накромсал, что сумел, на куски, часть оттащил в палатку, там прихватил топор, вернулся и порубил остатки. До вечера я перетащил в лагерь все. Затем изжарил на костре несколько больших кусков мяса и впервые за последние недели наелся досыта. Остальное мясо повесил коптиться в примитивной коптильне, я корпел над ее сооружением все последние дни. Засим заснул.

А когда сегодня проснулся, услышал рядом с палаткой топот лосенка. Он возится там до сих пор. А я не решаюсь вылезти наружу. У меня не хватает духу посмотреть детенышу в глаза.

Но и валяться так дальше я не могу. Мне требуется молоко. Обезжиренное молоко. Без него я не человек. Делаюсь раздражительным, вспыльчивым. За молоком, отчетливо понимаю я, предстоит идти в город. Через не хочу, но придется, потому как молоко нужно мне позарез. Из-за него я время от времени, словно обычный человек, наведываюсь в окрестности стадиона «Уллеволл». Спору нет, раньше это происходило гораздо чаще, чтоб не сказать каждый день, но с тех пор — как бы это лучше выразиться — как я переселился в лес, где теперь, собственно, и живу, в лесу то есть, в город я наведываюсь все реже и реже. Одна из причин в том, что у меня нет денег. Но главное, мне не хочется встречать людей. Они мне противны. Чем дальше, тем больше. Хотя молоко мне необходимо. Мой отец тоже пил молоко. Но отца теперь нет.

Настырный лосенок все возится за палаткой. Это он так громко и назойливо осуждает меня. Пытается раздавить психологически. Но я только еще глубже заползаю в спальный мешок и застегиваю его, теперь между мной и миром ничейная полоса. Мир не может вторгнуться ко мне, я не могу выйти наружу и, точно маленький ребенок, лежу не дыша : «я в домике». Но лосенок не отступается. Топочет и топочет. А мне приспичило пописать. Бог мой, это всего-навсего теленок, уговариваю я себя. С какой стати я, взрослый мужик, должен терзаться угрызениями совести из-за того, что убил лося? Это в природе вещей. Жизнь все равно заставит лосенка жить по ее законам, пусть радуется, что этот первый урок преподал ему я, Допплер, на моем месте менее совестливый человек небось прикончил бы заодно и его самого.

Я вылезаю из палатки и иду отлить. Как всегда встаю на определенное место, на гладкий камень пониже палатки. Отсюда обычно видно весь город и фьорд, но сегодня мешает туман. Лосенка я полностью игнорирую. Точно его тут нет. Хотя он напряженно следит за мной, пока я писаю. Я стараюсь повернуться к нему спиной, но он все уже мельком увидел и теперь желает рассмотреть подробно. Он переходит на другое место и заглядывает оттуда. Я отворачиваюсь, он передвигается на новое место. Точно хочет удостовериться, что глаза его не обманули. Как хотят все и всегда. Story of mу life[2]. Ладно, черт с тобой, говорю я и разворачиваюсь в его сторону, спустив штаны до колен и вскинув руки. Гляди, говорю я. Так хорошо? Все рассмотрел? Доволен?

Но нет, упрямый малолетний мерзавец все еще недоволен. Он готов все глаза проглядеть. Однако есть предел тому, что я готов снести от какого-то засранца лося. Я выхватываю топор, вогнанный в дерево неподалеку, и со всего маху запускаю им в лосенка. Он отскакивает в сторону и убегает.

Жизнь доказала мне, что, когда я утаиваю правду, события оборачиваются против меня, поэтому пусть уж я сразу расскажу все как есть: у меня очень большой член.

Что тут скажешь.

У меня привлекающий внимание своим размером, иначе говоря, гигантский половой орган.

Член-великан, короче.

Такой он у меня от роду — большой. Лучшего слова для него не подобрать. Длинный. Увесистый. И толстый. Большой, одним словом.

В школе меня дразнили Член с ногами.

К счастью, школа давно в прошлом. Те обиды свербят уже не так. Хотя было больно. У меня ведь имелись и другие достоинства, на которые мне хотелось, чтобы люди обратили внимание.

Член с ногами!

Если честно, я страшно зол, что этот гаденыш разворошил старое. Так я давно уже не вспоминал о школе, а тут на тебе. Проклятый лось. Пусть только вернется, я с него шкуру спущу.

Вчера я остался без молока. Весь день убил на то, чтобы прогнать окаянного лосенка. Когда я шуганул его в лес, он, естественно, явился обратно, не долго заставил себя ждать. И час за часом действовал мне на нервы, слоняясь вокруг палатки. Ни дать ни взять ученик старшей школы Согна — той, что выглядит как универсальная прототюрьма. Я много лет ездил мимо на велосипеде. И теперь могу видеть ее в бинокль, если вдруг захочу и не будет тумана. Ученики вечно ошиваются там на углу и трогательно как-то даже маются, силясь до звонка накуриться впрок. Будь у лосенка доступ к сигаретам, его б не пришлось упрашивать. Чему тут удивляться: он одинок, а до него начинает доходить, насколько мир жесток. Лось не знает ни зачем ему дальше жить, ни как. Конечно, переносить свою фрустрацию на меня весьма инфантильно, но можно ли было ожидать иного? Он ведь еще ребенок, как ни крути.

В конце концов мое терпение лопнуло, ребенок он там или кто. Стараясь не шуметь, я напялил на себя охотничий костюм и выскочил из палатки с занесенным для удара топором, но этот юный гимнаст вновь увернулся. Заставив меня еще несколько часов гоняться за ним по всем окрестностям. Мы побывали на Веттаколлен, спустились к озеру Согнсванн и вскарабкались по косогору чуть не до сетера Уллеволл. По данным навигационной системы GPS, мы одолели без малого пятьдесят километров, двигаясь по лесу и пересеченной местности со средней скоростью двенадцать километров в час. Уже затемно я дотащился до палатки совершенно без сил. И когда вслед за мной появился лосенок, я не принял бой. Я капитулировал. Сегодня ночью мы вместе спали в палатке. Лосенок, к моему удивлению, согревал меня, как печка. Большую часть ночи я елозил по нему головой, как по подушке, а когда проснулся поутру, мы долго лежали и смотрели друг на друга, и я чувствовал такое духовное единение с ним, какое редко переживал с людьми. В этом было нечто чересчур даже интимное. Не думаю, чтобы хоть раз испытал подобную душевную близость с женой. Даже в самом начале отношений. Я попросил прощения, что убил его мать, и сказал, что отныне он может приходить и уходить когда вздумает. Лосенок, естественно, ничего не говорил. Он только смотрел на меня большими доверчивыми глазами.