Катажина Грохоля - Хьюстон, у нас проблема

Катажина Грохоля

Хьюстон, у нас проблема

© Copyright by Katarzyna Grochola, 2012

© Copyright by Wydawnictwo Literackie, Krakow, 2012

© Тогобецкая М., перевод, 2015

© ООО «Издательство АСТ», 2015

Моему брату Владеку с любовью…

Нужно быть неудачником

Нужно быть неудачником.

Это значит, что нужно – хотя на самом деле, конечно, совсем не нужно! – быть неудачником, чтобы быть как я.

Черт возьми, люди добрые, – я ведь с самого раннего утра знал, что ничего хорошего сегодня не выйдет! Я предчувствовал это, знал всем своим естеством. Я потому завел сразу два будильника на всякий случай: один – в телефоне, а второй – этот уродский тяжелый – старый будильник, который мне дала мать, потому что «твой отец ведь его так любил!». Аргумент довольно спорный: отец мой любил очень много того, что я не выношу и никогда не смогу полюбить только потому, что – я цитирую: «Твой отец был бы доволен».

Когда я слушаю, каким бы я был фантастическим мужчиной, если бы хоть чуть-чуть, хоть в чем-нибудь был на него похож, мне становится нехорошо. И какое счастье, что я не он, – ведь тогда я бы с двадцати лет пахал как проклятый.

День мне предстоял не из легких: с утра у меня было запланировано первое после очень долгого перерыва собеседование по поводу работы. Точнее – по поводу моего возвращения к моей настоящей работе. В семь утра я должен был приехать в Магдаленку, где меня ждала съемочная группа студии «ВикВива», которая снимает документальный сериал о несовершеннолетних убийцах.

У них все шло прекрасно, но их оператор вдруг взбрыкнул: оказался женщиной, забеременел и родил на два месяца раньше срока.

На мое счастье.

Вот так, с бухты-барахты, они оператора найти не могли, а я, хотя и, правду говоря, камеру в руках не держал уже около двух лет, в смысле – чтобы зарабатывать этим на жизнь, после той дурацкой награды на фестивале, был не беременный. И это оказалось решающим аргументом в пользу моей кандидатуры.

Надо сказать, что тосковать-то по камере я тосковал. Поэтому когда позвонил Толстый и сказал, что у него для меня кое-что есть, я подумал: сейчас или никогда. И это, может быть, знак: что именно в мой день рождения у кого-то под ногами загорелась земля и вдруг обо мне вспомнили.

Я должен был – должен был! – встать в пять тридцать. А это сделать нелегко, если лег спать в час ночи после уродского, чертовски долгого дня, который закончился возлиянием, потому что надо же было с Толстым встретиться и обсудить, что и как, а на сухую мы это делать не привыкли.

Поэтому – на всякий случай – мобильник надо было поставить на четыре тридцать, а папенькин будильник – на полшестого. За два часа до рассвета. И, знаете, пробок в это время точно не бывает.

Мобильник я настроил сразу после встречи с Толстым, чтобы потом не забыть, – и зря, как выяснилось. А будильником занялся немедленно после приезда домой – он показывал шестнадцать часов с того самого дня, как маменька мне его вручила в годовщину Варшавского восстания:

– Чтобы ты помнил, что есть вещи поважнее, чем ты.

Кто еще поддержит тебя так, как родная матушка.

– Твой дед сражался за свободу Польши, – сказала мать с нажимом. – И ты должен об этом помнить.

Разнообразные деды сражались за разнообразные свободы – я видел по ТВ, как проходила люстрация наших политиков. И не думаю, что именно то, за что сражался мой дед, как-то непосредственно связано с мерзким будильником, который тикает довольно громко, хотя и стоит на шкафчике в кухне, потому что в комнате под него уснуть невозможно.

Но вот пожалуйста – я перенес этого деда к своей постели, завел, покрутил крутилками, поставил маленькую стрелочку примерно на середину между пятеркой и шестеркой и упал в койку.

И только закрыл глаза, только провалился в сон – как вскочил, словно ужаленный.

В комнате стоял такой стук и звон, как будто дочке соседей наконец-то купили ударную установку. И только я сообразил, что происходит и откуда этот ужасный грохот, как услышал стук швабры в потолок.

Дело в том, что подо мной проживает соседка – исключительная Кошмарина. Глухая как пень, когда с ней разговариваешь, но при этом имеет абсолютный слух, когда что-то происходит где-нибудь над ее квартирой, или под ее квартирой, или рядом с ее квартирой. Она начинает стучать своей шваброй по любому поводу: Марта один раз пошла в ванную на каблуках – и это был такой скандал, что я обувь до сих пор снимаю в прихожей, хотя каблуки не ношу. У Марты тогда чуть туфли с ног не посваливались, она сто раз извинилась перед этой каргой – извинялась всякий раз, как видела ее где-нибудь в окне. А стоит собачке, которая живет надо мной, пробежать по комнате – сразу швабра в ход идет и бух! – бух! бух! – и плевать, что это она мне в потолок-то стучит, а соседи сверху, может, и не слышат даже. О музыке мне лучше даже не думать, о гостях тоже.

Ненавижу эту заразу.

Вообще у меня соседи хорошие, а тот сверху даже симпатичный, помог мне в декабре аккумулятор завести, дал прикурить, а то я бы не уехал, но вот собака его… мог бы ей хоть когти обрезать, что ли.

Будильник, которого мой приснопамятный героический предок и в глаза не видел, но раз он, этот предок, был отцом моего отца, то, по логике моей матери, он был и отцом этого будильника… так вот, этот будильник у соседки снизу разбудил швабру. Эта Кошмарина со своей шваброй, наверно, спит в обнимку – потому что стук в потолок раздался буквально одновременно со звоном будильника. Однако до чего же бывают женщины чокнутые!

Поставил-то я будильник легко – а вот выключить его оказалось не так просто. Потому что кому бы могло прийти в голову, что это нужно делать вручную, то есть буквально – руками, то есть схватить вот эту штуковину, которая мечется между двумя звоночками будильника, пальцами! А как только убираешь пальцы – снова начинает звонить, да еще как! Я на него набросил кухонное полотенце, но это не помогло, хотя грохотать стало немного тише.

Я побежал в ванную и чуть было не впечатался головой в умывальник, потому что споткнулся о валявшиеся на полу штаны. Потом я начал чистить зубы кремом для бритья, вот ведь дрянь, у меня во рту до сих пор привкус этой мерзости! Ну кому в голову пришло расфасовывать крем и зубную пасту в абсолютно одинаковые тюбики – я бы этого умника повесил за яйца! Ну, или за что там еще, ведь я на сто процентов уверен, что придумала это какая-нибудь баба, потому что это только баба могла такое придумать: тюбик такого же размера, такой же расцветки, из такого же пластика. И что с того, что там написано, что с того?!! Малюсенькими буковками и с обратной стороны!

Мужчина же не идиот, и он никогда не читает, что там написано на тюбике, – он утром только заглядывает в интернет, чтобы узнать, не началась ли какая ночью война. Так нет: вот тебе одинаковые тюбики с каракулями на обратной стороне – и давай, мужик, думай, как будто у тебя других дел нет. А я вам передать не могу, что чувствуешь, когда у тебя полный рот крема для бритья, который уже размазался по резцам и коренным зубам.

Через двадцать минут я попытался забить с помощью кофе этот непередаваемый вкус, но без особого успеха.

Потом я схватил ключи от машины и побежал по лестнице вниз с седьмого этажа, потому что лифт не работал уже шесть недель, ну и пусть. Это даже хорошо. Вот ходили бы люди по лестнице пешком почаще – и реже бы болели сердечными болезнями. А у женщин фигуры были бы стройнее.

На втором этаже я вспомнил, что не взял мобильник. Мало того – я вдруг сообразил, что будильник в телефоне не сработал, вот ведь сволочь. Я развернулся и, перепрыгивая через две ступеньки, помчался наверх – и это было уже совсем не так здорово.

На шестом этаже открылась дверь – эта зараза Кошмарина в своем сером халате прокричала мне вслед:

– Я на тебя жалобу напишу! Ты хулиган!

Я показал ей средний палец – международный знак симпатии и доброжелательности, не требующий перевода, потому что человек ведь имеет право бегать по лестнице, сколько хочет и сколько может, – и влетел в свой дом.

Я перерыл свою квартиру всю, целиком, – нет. Ни в ванной, ни в спальне, ни даже – смилуйся, Боже! – в гостиной, ни в кухне, нигде на сорока квадратных метрах купленного в ипотеку жилища, за которое я еще буду расплачиваться лет пять, не было ни следа моего мобильника.

А время-то шло.

Так, сказал я себе, сядь спокойно и постарайся вспомнить, когда и где в последний раз…

Вот! В последний раз я его видел, когда будильник себе ставил! В пивной, черт, в этом уродском «Весеннем вечере»! Времени было ноль-ноль тридцать восемь. Хотя нет… в пивной я только собирался его поставить, а вот опцию «будильник» – это я уже в машине выбирал. Точно в машине. Но почему в машине?