Игорь Губерман - Камерные гарики. Прогулки вокруг барака (сборник)

Игорь Миронович Губерман

Камерные гарики. Прогулки вокруг барака (сборник)

Камерные гарики

Моей жене Тате – с любовью и благодарностью

Благодарю тебя, Создатель,что сшит не юбочно, а брючно,что многих дам я был приятель,но уходил благополучно.

Благодарю тебя, Творец,за то, что думать стал я рано,за то, что к водке огурецты посылал мне постоянно.

Благодарю тебя, Всевышний,за все, к чему я привязался,за то, что я ни разу лишнийв кругу друзей не оказался.

И за тюрьму благодарю,она во благо мне явилась,она разбила жизнь моюна разных две, что тоже милость.

И одному тебе спасибо,что держишь меру тьмы и света,что в мире дьявольски красиво,и мне доступно видеть это.

Обгусевшие лебеди

Вступление 1-е

Прекрасна улица Тверская,где часовая мастерская.Там двадцать пять евреев лысыхсидят – от жизни не зависят.Вокруг общественность бежит,и суета сует кружит;гниют и рушатся режимы,вожди летят неудержимо;а эти белые халатыневозмутимы, как прелаты,в апофеозе постоянствасреди кишащего пространства.На верстаки носы нависли,в глазах – монокли, в пальцах – мысли;среди пружин и корпусов,давно лишившись волосов,сидят незыблемо и вечно,поскольку Время – бесконечно.

Вступление 2-е

В деревне, где крупа пшенорастет в полях зеленым просом,где пользой ценится гавно,а чресла хряков – опоросом,я не бывал.Разгул садов,где вслед за цветом – завязь следоми зрелой тяжестью плодовгрузнеют ветви, мне неведом.Далеких стран, чужих людей,иных обычаев и веры,воров, мыслителей, блядей,пустыни, горы, интерьерыя не видал.Морей рассолне мыл мне душу на просторе;мне тачкой каторжника – столв несвежей городской конторе.Но вечерами я пишув тетрадь стихи,то мглой, то пыльюдышу,и мирозданья шумгудит во мне, пугая Цилю.Пишу для счастья, не для славы,бумага держит, как магнит,летит перо, скрипят суставы,душа мерцает и звенит.

И что сравнится с мигом этим,когда порыв уже затихи строки сохнут? Вялый ветер,нездешний ветер сушит их.

Белеет парус одинокий

Это жуткая работа!Ветер воет и гремит,два еврея тянут шкоты,как один антисемит.

А на море, а на море!Волны ходят за кормой,жарко Леве, потно Боре,очень хочется домой.

Но летит из ураганачерный флаг и паруса:восемь Шмулей, два Натана,у форштевня Исаак.

И ни Бога нет, ни черта!Сшиты снасти из портьер;яркий сурик вдоль по борту:"ФИМА ФИШМАН,ФЛИБУСТЬЕР".

Выступаем! Выступаем!Вся команда на ногах,и написано «ЛЕ ХАИМ»на спасательных кругах.

К нападенью все готово!На борту ажиотаж:– Это ж Берчик! Это ж Лева!– Отмените абордаж!

– Боже, Лева! Боже, Боря!– Зай гезунд! – кричит фрегат;а над лодкой в пене моряослепительный плакат:

"Наименьшие затраты!Можно каждому везде!Страхование пиратовот пожара на воде".

И опять летят, как пули,сами дуют в парусазастрахованные Шмули,обнадеженный Исаак.

А струя – светлей лазури!Дует ветер. И какой!Это Берчик ищет бури,будто в буре есть покой.

Бородино под Тель-Авивом

Во снах существую и верю я,и дышится легче тогда;из Хайфы летит кавалерия,насквозь проходя города.Мне снится то ярко, то слабо,кошмары бессонницей мстят;на дикие толпы арабов арабские кони летят.

Под пенье пуль,взметающих зарницыкипящих фиолетовых огней,ездовый Шмульвпрягает в колесницухрипящих от неистовства коней.

Для грамотных полощется, волнуя,ликующий обветренный призыв:"А идише! В субботу не воюем!До пятницы захватим Тель-Авив!"

Уже с конем в одном порыве слилсянигде не попадающий впросакиз Жмеринки отважный Самуилсон,из Ганы недоеденный Исаак.У всех носы, изогнутые властно,и пейсы, как потребовал закон;свистят косые сабли из Дамаска,поет «индрерд!» походный саксофон.

Черняв и ловок, старшина пехотытрофейный пересчитывает дар:пятьсот винтовок, сорок пулеметови обуви пятнадцать тысяч пар.Над местом боя солнце стынет,из бурдюков течет вода,в котле щемяще пахнет цимес,как в местечковые года.Ветеринары боевыена людях учатся лечить,бросают ружья часовые,Талмуд уходят поучить.Повсюду с винным перегаромперемешался легкий шум;«Скажи-ка, дядя, ведь недаром…» —поет веселый Беня Шуб.

Бойцы вспоминают минувшие днии талес, в который рядились они.

А утром, в оранжевом блеске,по телу как будто ожог;отрывисто, властно и резкотревогу сыграет рожок.

И снова азартом погонигорячие лица блестят;седые арабские конив тугое пространство летят.

Мы братья – по пеплу и крови.Отечеству верно служа,мы – русские люди,но наш могендовидпришит на запасный пиджак.

Кухня и сандалий

Все шептались о скандале.Кто-то из посудывынул Берчикин сандалий.Пахло самосудом.

Кто-то свистнул в кулак,кто-то глухо ухнул;во главе идет СпартакМенделевич Трухман.

Он подлец! А мы не знали.Он зазвал и пригласилв эту битву за сандалийсамых злостных местных сил.

И пошла такая свалка,как у этих дурачков.Никому уже не жалко ни здоровья,ни очков.

За углом, где батарея,перекупщик Пиня Вайсмял английского евреяСоломона Экзерсайс.

Обнажив себя по пояс,как зарезанный крича,из кладовой вышел Двойриси пошел рубить сплеча.

Он друзьям – как лодке руль.Это гордость наша.От рожденья имя – Сруль,а в анкете – Саша.

Он худой как щепочка,щупленький как птенчик,сзади как сурепочка,спереди как хренчик.

Но удары так и сыпет!Он повсюду знаменит,в честь его в стране Египетназван город Поц-Аид.

Он упал, поднялся снова,воздух мужеством запах;"Гиб а кук! – рыдали вдовы. —Не топчите Сруля в пах!.. "

Но – звонок и тишина…И над павшим телом —участковый старшинаФима Парабеллум.

…Сладкий цимес – это ж прелесть!А сегодня он горчит.В нем искусственная челюстьдеда Слуцкера торчит.

Все разбито в жуткой драке,по осколкам каждый шаг,и трусливый Леня Гаккельиз штанов достал дуршлаг.

За оторванную пейсукто-то стонет, аж дрожит;на тахте у сводни ПесиСруль растерзанный лежит.

Он очнулся и сказал: "Зря шумел скандальчик:я ведь спутал за сандалжареный сазанчик".

Про тачанку

Ты лети с дороги, птица!Зверь, с дороги – уходи!Видишь – облако клубится?Это маршал впереди.

Ровно вьются портупеи,мягко пляшут рысаки;все буденновцы – евреи,потому что – казаки.

Подойдите, поглядите,полюбуйтесь на акцент:маршал Сема наш водитель,внепартийный фармацевт.

Бой копыт, как рокот грома,алый бархат на штанах;в синем шлеме – красный Шлема,стройный Сруль на стременах…

Конармейцы, конармейцына неслыханном скаку —сто буденновцев при пейсах,двести сабель на боку.

А в седле трубач горбатыйдиким пламенем горит,и несет его куда-то,озаряя изнутри.

Он сидит, смешной и хлипкий,наплевавший на судьбу,он в местечке бросил скрипку,он в отряд принес трубу.

И ни звать уже, ни трогать,и сигнал уже вот-вот…Он возносит острый локотьи растет, растет, растет…

Ну, а мы-то? Мы ж потомки!Рюмки сходятся, звеня,будто брошены котомкиу походного огня.

Курим, пьем, играем в карты,любим женщин сгоряча,обещанием инфарктаколет сердце по ночам.

Но закрой глаза плотнее,отвори мечте тропу…Едут конные евреипо ковыльному степу…

Бьет колесами тачанка,конь играет, как дельфин;а жена моя – гречанка!Циля Глезер из Афин!

Цилин предок – не забудь! —он служил в аптеке.Он прошел великий путьиз евреев в греки…

Дома ждет меня жена;плача, варит курицу.Украинская страна,жмеринская улица…

Так пускай звенит посуда,разлетаются года,потому что будут, будут,будут битвы – таки да!..

Будет пыльная дорогапо дымящейся земле,с красным флагом синагогав белокаменном селе.

Дилетант и бабник Мойшебарабан ударит в грудь;будет все! И даже большена немножечко чуть-чуть…

Монтигомо неистребимый коган