Ричард Бирд - Дамаск

Ричард Бирд

Дамаск

Лоренсу Наги

Все имена существительные, использованные в «Дамаске», кроме двенадцати, также могут быть найдены в номере газеты «Таймс» (Лондон) от 1 ноября 1993 г.

0

Газета – бандероль со множеством свертков. Любой, кто вскроет их все, сойдет с ума.

Сегодня первое ноября 1993 года, и где-то в Соединенном Королевстве, в Кварндоне или Нортэмтоне, в Ньюри или Йорке, в Киркалди или Йеволе, в Линкольне или Ните родилась девочка. Ее зовут Хейзл. Ее отец Мистер Бернс, торговый агент, тычет пальцем в ее маленький кулачок. Покачав головой, он говорит наигранным детским голосом:

– И кто у нас самая красивая девочка на свете?

Сегодня первое ноября 1993 года, и где-то в Соединенном Королевстве, в Харлоу или Видне, в Свонси или Эре, в Рединге или Гленторане, в Норвиче или Гулле родился мальчик. Его зовут Спенсер. Его отец, кладовщик, держит его ручку между большим и указательным пальцами. Он хмурится и говорит:

– А ты не такой здоровяк, как твой брат.

1

В большинстве районов сегодня преимущественно облачно, с прояснениями.

1/11/93 понедельник 06:24

Хейзл поцеловала Спенсера в плечо и накрыла его одеялом.

– Как хорошо, – сказала она, – прямо не верится.

Ее щека снова рядом с его вытянутой рукой, она прижимается к нему и закрывает глаза:

– Давай сегодня не будем вылезать из постели.

Янтарные уличные фонари тихо жужжат за голым, без штор, окном. По одну сторону от кровати – узкого матраса, лежащего прямо на деревянном полу, – сброшенное платье Хейзл, будто угольно-черный ландшафт. По другую сторону – серебристый космический скафандр, криво висящий на спинке стула. На полу, до самой двери, раскиданы библиотечные книги в целлофановых обложках.

Проснувшись окончательно, Спенсер пытался понять, что в нем теперь изменилось и изменилось ли вообще. Может ли одна-единственная ночь изменить все? Все произошло так внезапно и так бесповоротно, но прежде чем он успел обдумать это, ее рука, скользнув по груди, добралась до его щеки. Приятно, конечно, но к нему еще никогда не относились с такой нежностью. От этого он чувствовал себя не в своей тарелке.

– Целый день в постели, ты и я, – промурлыкала она, уткнувшись ему в грудь.

– Весь день?

– Хорошо, я иногда буду тебя отпускать, чтобы ты смог приготовить для меня что-нибудь вкусненькое.

Спенсер напряженно смотрел в наплывающую белизну потолка и на пришпиленную к стене над его головой полосатую, красно-белую вязаную перчатку. Он попытался вспомнить, каким был вчера утром, до того, как проснулся в одной постели с женщиной, которую едва знал, и вот, в настоящем времени, она – в его постели; рядом с ним, здесь и сейчас, дышит ему в ухо. «Только без паники, – сказал он себе, – не ты первый, не ты последний, кто оказался в такой ситуации».

Фонари за окном погасли, оставив после себя серо-желтый рассвет и начало лондонского дня. Спенсер провел тыльной стороной руки по бедру Хейзл, вбирая пальцами тепло ее кожи. И это не сон. Он лежит в своей постели, она рядом, они обнажены. Уже скоро за окном станет совсем светло, она проснется, откроет глаза и пожалеет о случившемся. Как могла она, взрослая, красивая блондинка, при сотовом телефоне и работе, оказаться голой в постели с безработным, бывшим кладовщиком? Да он радоваться должен тому, что это сонное, теплое существо очень хочет провести с ним весь день. Голая, в постели.

– Не выйдет – сказал он, и тут же пожалел об этом. Он не отводил глаз от плоских красных пальцев шерстяной перчатки, – у меня сегодня тысяча дел.

– Забудь о них всех, кроме одного.

– Мне надо показать итальянцам дом. Приготовить Уильяму завтрак.

– Уильяму?

– Он живет в сарае.

– Давай, а потом возвращайся ко мне.

– Сегодня у племянницы день рожденья. Она придет на обед. Мне нужно поехать и встретить ее.

– Отлично, я подожду тебя здесь.

– Кроме того, – произнес Спенсер, предусмотрительно не выдавая настоящей причины, по которой ему надо встать и уйти, – мне надо вернуть книги в библиотеку.

– Неужели? – сказала Хейзл, придвинувшись ближе к нему. – Еще только половина седьмого, останься.

– Обычно я уже на ногах в это время. Мне нужно вставать.

Она собственнически положила ногу ему на живот, поцеловала в шею и сообщила, что все будет хорошо. Потом резко приподнялась, опираясь на локоть. Убрала с глаз прядь светлых волос и произнесла:

– Ты выглядишь ужасно испуганным.

– Все было так неожиданно, – признался Спенсер.

Она облизнула кончик пальца и провела им по его скуле.

– А мне кажется, мы давно знакомы. Ведь было здорово, правда?

– Да, – ответил Спенсер, – было здорово.

Она права. И правда, было здорово. И – полная катастрофа, хотя все равно, черт побери, здорово. Она перевела взгляд с одного его карего глаза на другой и спросила, не страшно ли ему.

– Нет, – сказал Спенсер. – Только иногда.

– Не бойся, – сказала она. – Нам ведь некуда спешить. Давай-ка разберемся с сегодняшним днем.

Сегодня первое ноября 1993 года, и где-то в Великобритании, в Аллоа или Арунделе, в Линфилде или Дэреме, в Манчестере или Ротернэме, в Мастеге или Гулле выглянуло солнце, а Хейзл Бернс исполнилось десять лет. Со стороны моря появляются чайки, они кружат высоко над берегом, борются с ветром, что постепенно уносит их вдаль, за ними – огромное голубое небо. Иногда, словно напоминая о том, что все происходит здесь и сейчас, чайки резко кричат, но крик тает в вое ветра.

Мистер Бернс, отец Хейзл, снял (на полдня) поле местного гольф-клуба. Над восемнадцатым фервеем[1] нависает железнодорожная насыпь, изредка с грохотом мимо проносится случайный поезд. Его пассажирам предоставляется редкая возможность подглядеть за участниками скромных торжеств по случаю присвоения мистеру Бернсу международной Европейской премии лучшего торгового представителя года «Удачная продажа-93», спонсором которой выступил «Королевский Дом Мот», или «У. X. Смит», или «Общество Кооперативного Страхования». Преданный своему делу, отмеченный высокой наградой мистер Бернс любит путешествовать, знакомиться с новыми людьми, заводить друзей. Он сожалеет, что не может проводить больше времени с семьей.

Виновник торжества представляет новой секретарше двух своих маленьких дочерей:

– Это Хейзл, ей десять, а это Олив, то есть Оливия, ей восемь. Мои прекрасные дочки. Самые красивые дочки, которые только рождались на земле за всю историю ее существования.

Хейзл широко улыбается и встает со стула. Ветерок треплет подол ее выходного белого платья и каштановые волосы, которые она пытается удержать руками. Олив, одетая в точно такое же платье, сидит за столом, болтая ногами, и читает «Тайный сад», или «Ветер в ивах», или «Дети воды». Время от времени она берет кисть винограда или пригоршню черешни, или дольку апельсина из вазы на столе. Она носит очки в простой оправе и Хейзл это раздражает.

– Ну а, – спрашивает папина секретарша (кремовая блузка, довольно короткая темная юбка, мила с детьми), – кем же хочет стать Хейзл, когда вырастет?

Мистер Бернс замечает коллегу и устремляется к нему. Жена моментально занимает его место, потому что естественно относиться к новой секретарше с подозрением, особенно когда та находится рядом с ее детьми.

– Хейзл хочет стать юристом, – отвечает мама Хейзл, и папина секретарша произносит:

– Похвальное стремление, не правда ли? – но Хейзл не соглашается:

– Вовсе нет. Я предпочла бы стать Олимпийской чемпионкой по фристайлу. Правда.

Мамина рука опускается на плечо Хейзл.

– Или врачом, – говорит она. – Врачом или юристом.

– Нам можно пойти купаться?

– И Олив такая же. Она уже читает, как пятнадцатилетняя. Хочет поступить в Оксфорд или Кембридж и получить диплом врача или юриста.

– Я хочу стать пловчихой, – настаивает Хейзл.

– Молодец, – произносит секретарша и замечает, как изменилось выражение лица миссис Бернс. – Только, конечно, если гы действительно этого хочешь. – Она извиняется и уходит прочь.

– Послушай, милочка, – говорит мать Хейзл, – пора бы уже быть взрослее.

– Но я правда не хочу быть юристом.

– Нет, хочешь. Тебе придется начать жить в реальном мире, как все нормальные люди.

– Тогда я стану футболистом.

– Пожалуйста, Хейзл, не надо.

– Папа говорит, что у тебя бы получилось, – вставляет Олив.

Миссис Бернс вздыхает. Она оглядывается, ища глазами мужа, но того нигде не видно. Потом беспокойно ищет взглядом его новую секретаршу в светлой, тонкой, почти прозрачной блузке, ведь мать Хейзл не сомневается, что беспокойство – правильная реакция на жизнь. Поэтому даже ее скромность как-то агрессивна.