Бен Хетч - Знаменитый газонокосильщик

Бен Хэтч

Есть только один правильный способ поведения на работе: ничего не делать и даже не притворяться, что ты что-то делаешь. Это моя стратегия, и, возможно, благодаря ей меня все время увольняют.

Джей Голден, рожденный быть золотым мальчиком, сын одного из руководителей Би-би-си, работает в «Макдоналдсе», торгует газонокосилками, выгуливает черепашку младшего брата и страдает от разбитого сердца. А еще пишет книгу — дневник, который вы сейчас держите в руках.

Подростковый цинизм, грусть молодого философа и невыносимый страх перед неизбежными переменами в жизни пропитывают этот удивительный роман.

Как далеко нужно убежать и сколько выкурить сигарет, чтобы наконец стать взрослым?

Хэтч раскрывает темы потери и примирения умно, откровенно и достоверно.

Смешно до колик в животе и грустно до слез.

Юмор Хэтча яркий, невероятно смешной и неожиданно грустный.

Знаменитый газонокосильщик

Посвящается маме

Февраль

Мы сидим и смотрим «Новости» — папа в кресле прикрывает лицо рукой, чтобы не видеть меня, словно я бельмо у него на глазу. «Ты хоть отдаешь себе отчет в том, что, пока полиция во всем разобралась, студию радиовещания пришлось полностью эвакуировать? Что мы были вынуждены перенести интервью с Хамфри, задержать прямой эфир с Никки Кэмпбеллом и чуть не сорвали трансляцию встречи премьер-министра с Герхардом Шредером?»

«Ты хоть понимаешь, что фургон не взорвали только потому, что я узнал его номера во время собрания директоров, на котором, кстати, присутствовал генеральный директор студии? Как тебе удалось раздобыть мою карточку? По какому праву ты без спроса пользуешься моей парковкой, жопа несчастная?!»

Откуда мне было знать, что Тони Блэр должен приехать на студию? Кто мог мне сказать, что там увеличили количество охранников из-за событий в Ираке? Откуда я мог знать, что они станут проверять все номера машин сотрудников Би-би-си по списку? И как я мог догадаться о том, что старый мамин фургон не был там зарегистрирован? А пала — тот всегда оставляет машину у телецентра. Я даже не знал, что он окажется в здании радиостудии.

Папа говорит медленно, выделяя каждое слово. «Ты воспользовался на парковке моей карточкой, которую у меня украл, и приехал на белом фургоне, которыми любят пользоваться террористы. Ты миновал кордон вооруженных полицейских и припарковался на том самом месте, где должен был остановиться премьер-министр нашей страны. У меня это просто в голове не укладывается. И ничего иного кроме раздражения ты у меня вызвать не можешь».

Папа у меня очень толстый и низенький. У него бледно-голубые глаза водянистого цвета, длинный нос, и он быстро лысеет. Больше всего ему хочется стать генеральным директором Би-би-си и пристроить меня на работу в Сити, чтобы я самостоятельно начал зарабатывать деньги и куда-нибудь переехал.

Поздно вечером по телевидению начинают транслировать документальный фильм об искусственном интеллекте, и это еще больше обостряет ситуацию. Какой-то исследователь из лаборатории теоретической кибернетики выдвинул предположение, что к 2010 году можно будет создать робота с объемом мозга кошки, и лишь недостаточность государственного финансирования может замедлить процесс редупликации мозга человека. Это полностью совпадает с моей теорией, согласно которой вся работа в современном обществе должна выполняться роботами. Я делаю какое-то замечание по этому поводу, и папа снова обрушивается на меня с упреками.

— У нас наступила эпоха досуга. На место человека приходит техника. Человечество расщепило атом, создало синхрофазотрон, но до сих пор не может изобрести машину, которая бы выполняла функции консультанта по трудоустройству. Ну это же глупо, папа.

— Я. Не. Позволю. Тебе. Потерять. Эту. Работу, — отвечает он, не глядя на меня, и тут же, словно эти две вещи взаимосвязаны, вспоминает о том, что я до сих не купил себе туфли на те пятьдесят фунтов, которые он мне дал. — Я не позволю тебе просрать эти деньги. Ты меня понял?

— Успокойся. Куплю я себе эти туфли в субботу. И никто не собирается бросать работу. Я просто высказываю свою точку зрения и говорю о роботах, — отвечаю я.

— Я. Не. Позволю. Тебе. Потерять. Эту. Работу, — повторяет он.

Мистер Гатли из Лондонской школы литераторов обещал прислать мне образчик собственного творчества и привел в своем письме очень хорошую аналогию относительно того, что пишу я. Он написал, что я не даю воли своему воображению и постоянно держу его на поводке.

— Когда я сажусь писать, то все время представляю свое воображение в виде огромного пса. Потом я мысленно похлопываю его по спине и спускаю с цепи. Я уже двадцать пять лет профессионально занимаюсь литературой и всякий раз не устаю изумляться тому, что он мне приносит.

Кроме этого, мистер Гатли исправил орфографические ошибки, допущенные мною в слове «совершенствование», и посоветовал поменьше пользоваться точками с запятыми. Но мне они почему-то нравятся.

Сегодня приехала Сара со своим женихом Робом, чтобы приготовить ростбиф. Обычно в таких случаях участие в разговоре распределяется равномерно, а Сара лишь исполняет роль ведущей, подкидывая нам темы для обсуждения: «Как твои литературные курсы, Джей? Как дела в школе, Чарли? Папа, я прочитала статью о тебе в „Санди таймс“. Что слышно о твоем назначении?» Я обычно люблю «вставлять шпильки» во время таких воскресных трапез, но сегодня из-за истории с фургоном меня никто ни о чем не спрашивал. Я был предан остракизму и вынужден молча поедать свой пастернак, выслушивая скучные разглагольствования Сары о подготовке к свадьбе и не менее скучное перечисление знаменитостей, рядом с которыми папа сидел за обедом, организованным Би-би-си.

Чарли снова расчесывает себе локти, и у него то и дело возникает потребность совершить какую-нибудь глупость, способную, как ему кажется, предотвратить несчастье. Это и становится главной темой для обсуждения. Началось все с того, что он кстати и некстати стал хвататься за всякие деревяшки, потом принялся заглядывать за углы прежде, чем обойти их, хлопать ладонью по фонарным и телеграфным столбам, а иногда, если что-то его особенно сильно беспокоило, подключать к этому и окружающих. Например, вчера он заставил меня двадцать пять раз «набить» резиновый мяч, чтобы предотвратить несчастный случай, который якобы должен был произойти с дедушкой.

После того как Чарли выходит из-за стола, чтобы покормить Медлюшку-Зеленушку, свою новую черепаху, я стараюсь вести себя исключительно позитивно. Я говорю, что, на мой взгляд, корки на локтях у Чарли выглядят гораздо лучше и что, пока мы ели пудинг, он ни разу не почесался.

— В четверг он был в налокотниках, — свирепо глядя на меня, заявляет папа. Когда зуд у Чарли становится особенно нестерпимым, он носит специальные налокотники. — А в понедельник, когда за ним заезжала Анжела, он так валандался, занимаясь своей магией, что в результате они опоздали в школу. Что по отношению к Анжеле по меньшей мере несправедливо… И зачем ты купил Чарли эту черепаху, Джей? Потому что он ее действительно хотел или только для того, чтобы посильнее досадить мне? Полагаю, последнее. Ну так тебе это удалось. Со дня на день я жду приезда министра внутренних дел, который должен у нас отобедать, а теперь в гостиной воняет как в виварии. Отлично!

Перед отъездом Сара читает мне статью об американском писателе Джее Макинерни, которая тоже выводит меня из себя. Она специально ее вырезала. «Ставший позднее лидером нового литературного течения, в юности Джей, — произносит Сара, делая особое ударение на нашем общем имени и улыбаясь папе, — никак не мог найти себе работу по вкусу. Он был неудачником и постоянным аутсайдером, и именно это заставляло его писать». Сара смотрит на меня. «Аутсайдер, неудачник — это прямо про тебя, братик», — добавляет она со смехом. Сара никогда не упускает возможности принизить меня. Но она еще за это поплатится, когда в свет выйдет моя автобиография.

Я начал вести дневник для того, чтобы в будущем литературоведам было проще восстановить события моей юности, когда я стану знаменитым. Этот документ позволит им познакомиться с конкретными фактами, объясняющими причины моих поступков, так что биографам не придется полагаться на такие сомнительные источники, как свидетельства Большого Эла из забегаловки «Золотые кебабы Эла» и папы, считающего меня бездельником. Больше всего на свете я хочу написать великий роман, который сделает меня главным выразителем взглядов своего поколения.