Сергей Тепляков - Двуллер-3. Ацетоновые детки

Сергей Тепляков

Ацетоновые детки

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава 1

Утро в газете «Правда края» началось как всегда с планерки. У планерки в свою очередь были также традиции: в начале главный редактор зачитывал несколько анекдотов с последней страницы свежей «Комсомолки». Чаще всего анекдоты были с подтекстом, касавшимся редакторской семейной жизни, которая, судя по выбору анекдотов, была безрадостна. Вчера, например, он со значением прочитал «на супружеский долг опять набежала пеня!» и так посмотрел на всех, будто хотел, чтобы ему посочувствовали, ну или хотя бы задали вопрос, позволивший бы излить душу. Но редакционный народ уже давно привык к этому утреннему редакторскому легкому душевному стриптизу, да к тому же все знали, что рассказы редактора о его жизни короткими не бывают, а планерку хотелось бы уложить в полчаса.

Нынче редактор, видать, ничего не нашел в «Комсомолке» про семейную жизнь и поэтому прочитал:

– «Опилки и макулатуру в колбасу не кладут… – признался представитель колбасной промышленности. – Это слишком дорогое сырье!»

Все захохотали. Смеялись без верноподданности, по-разному – кто в голос, кто лишь усмехнулся, кто тут же шепотом завел с соседом разговор про легендарную советскую «колбасу за два двадцать».

– Ну ладно… – оборвал сам себя и других редактор. – Кто у нас дежурил?

Алексей Петрушкин поднял руку:

– Я!

– Два слова! Буквально два слова! – сказал редактор. Петрушкин заговорил – во сколько подписали номер, что в нем было хорошо, а что не очень (по обычной газетной традиции друг друга никто особо не ругал, ибо сегодня обругаешь ты, а завтра обругают тебя. Из-за этого как-то так выходило, что газета день ото дня получается одна краше другой).

– Номер крепкий, я бы даже сказал – ударный! – начал Петрушкин.

Бесчетнов усмехнулся на своем месте. Он сидел отдельно от остальных, на отшибе – когда-то давно, в первые дни работы в этой газете, ему не хватило места за общим столом, и он один сел у стены. Потом у него появились соседи – два-три человека обязательно отделялись от коллектива и усаживались рядом с Бесчетновым, даже если за столом были места – это был такой недорогой способ быть не как все. Вот и сейчас рядом с Бесчетновым сидел Валерий Ушаков, корреспондент отдела экономики. – один номер ударнее другого, а тиражи падают… – вполголоса сказал Бесчетнов Ушакову. Тот, усмехнувшись, кивнул. Оба они были старыми журналистами, помнившими еще те времена, когда выпуск газеты был совершенно завораживающим зрелищем сам по себе: в цехе стояли громадные линотипы, в которые с одной стороны в котел медленно опускались свинцовые «чушки», таявшие внутри от страшной, непредставимой, температуры, и каплями выливавшиеся на другую сторону, где из этого свинца получались горячие газетные строчки. В том же цеху стоял талер – станок, на котором верстались газетные полосы и делались первые оттиски газетных страниц. На талере всем распоряжался метранпаж, шилом выковыривавший из тесных колонок одни строчки и кулаком вколачивавший в колонку другие – не так уж и давно тот же Петрушкин, хорошо знавший французский язык, пояснил Бесчетнову, что это слово французское и означает примерно «хозяин страниц» или «распорядитель страниц» – мэтр-ан-паж. К талеру в молодые бесчетновские годы посылали новичков, так и говорили: «Сходи в типографию к Никодиму Иванычу Талеру, возьми у него ведро краски». Типография участвовала в заговоре – новичку говорили, что Талер «вот только что здесь был», «вот туда ушел», «велел подождать себя десять минут».

Теперь и талер, и метранпаж, и линотипы, и громадные ротационные машины высотой в два этажа – все осталось в прошлом. Хотя на компьютерах ошибки правились быстрее и фотографии получались куда лучше, чем когда-то из цинковых клише, но для Бесчетнова все производство газет как-то скукожилось, сжалось, не впечатляло, как прежде, двадцать лет назад. «и дело газетное измельчало, и газеты… – вдруг грустно подумал Бесчетнов. – Какие статьи мы зафигачивали в девяностые годы»…

– А чем порадует нас отдел новостей? – спросил редактор.

Бесчетнов (он был редактор отдела новостей) вскинул на него глаза и ответил, пожав плечами:

– Новостями. Сейчас позвоню ментам – наверняка ведь кто-нибудь кого-нибудь уже убил, чтобы нам было что поставить на первую полосу…

Все засмеялись, но как-то так, без огня – хуже, чем над редакторским анекдотом: подобные шутки нравились не каждому.

– Одними убийствами газету не спасешь… – сказал редактор. – Должны же быть и хорошие новости.

– И хорошие будут… – кивнул Бесчетнов.

После этого редактор принялся распределять свои поручения, одним из которых была поездка с губернатором на открытие какого-то завода. Услышав это, Валерий Ушаков попытался – Бесчетнов почувствовал это – как-то сжаться и стать незаметным. И это ему удалось.

– Петрушкин! – проговорил редактор. – вы не против прокатиться с губернатором?

– Езжай, Леха, там банкет будет! – под коллективный смех закричал кто-то из общего ряда, сидевшего у окна.

– Вот еще, икры я что ли не видел? – хмыкнул Петрушкин. – Извиняйте, Александр Федорович, но я с завтрашнего дня в отпуске, так что губернатор откроет завод как-нибудь без меня…

– Точно! – хлопнул себя редактор по лбу. – Вы же в отпуске! Кому же ехать?!

Он обвел планерку глазами.

– Ушаков! А слона-то я и не заметил! – воскликнул он.

Планерка захохотала – Ушаков имел рост под два метра и комплекцию такую, что термин «слон» был не так уж и неуместен.

– Вот блин… – досадливо пробормотал Ушаков и заговорил: – Но тогда, Александр Федорович, я не успею сдать материю про Горьковский рудник.

Торговаться – это была обычная манера Ушакова. Не то чтобы он был ленив – просто Ушаков по натуре своей был историк, краевед, и материалы по истории привлекали его куда больше. В отдел экономики много лет назад записали его потому, что только там была вакансия – да и экономики в те времена еще не было, так что не все ли равно. Но с тех пор экономика, какая-никакая, а появилась. Ушаков от экономических тем маялся и относился к ним как, должно быть, крепостной крестьянин относился к барщине.

Покончив с распределением заданий, редактор на миг задумался, нахмурился, словно вспоминая, не забыл ли чего, потом, видать, решил, что не забыл, и сказал:

– Ну все! Разбежались!

Планерка почти одновременно встала. Загрохотали стулья. Люди начали выбираться к выходу.

– Леха, а ты куда едешь-то? – кричал кто-то. – В Индию?

– Какая индия, ты что? – отвечал неведомо кому Петрушкин, пробираясь в толчее. – С нашими-то деньгами. Бюджетный отдых в пределах региона: машина, палатка, спальные мешки. Поедем в горы…

– В горы? Так ты же недавно там был, доехал до самой Монголии… – удивился Бесчетнов.

– Я-то был, а семья нет… – отвечал Петрушкин. – А у меня же мужики растут, пусть привыкают и отдыхать как мужики – дрова собирать, костер разводить, рыбу ловить. Да и Сибирь пусть посмотрят – какая она огромная и красивая…

«Мужики» – это были двое петрушкинских сыновей. Один нынче закончил первый класс, второму, помнил Бесчетнов, было чуть больше трех лет. На словах Петрушкин был циник и всякие «чуйства» отрицал. Но Бесчетнов давно раскусил товарища и знал, что своих сыновей и свою жену Петрушкин любит как квочка – до самозабвения.

– Завидую вам… – уже в коридоре сказала Петрушкину Наташа Зощенко, корреспондент. – Отпуск, путешествие…

Наташа, несмотря на все события своей жизни, была романтик. Бесчетнов глянул на нее и сердце его сжалось от любви, которая каждый раз удивляла его. «Проняло же меня на старости лет…» – подумал Бесчетнов, кокетничая сам с собой: ему было всего лишь за сорок. Глаза у Наташи при словах о путешествии стали мечтательные – будто она уже видела дальние страны. Петрушкин хмыкнул – ему было приятно. Он и сам в душе радовался – предвкушение дальней дороги всегда приводило его в легкое возбуждение.

– Леха, с тебя дембельский аккорд! Напиши две новости и можешь уматывать! – распорядился Бесчетнов.

Петрушкин хмыкнул.

– Да легко! – сказал он. – Я тебе и три напишу!

Глава 2

Было около двух часов дня, когда Петрушкин вырвался из редакции. Как обычно, дела заедали – к двум новостям прибавилась какая-то текучка, кто-то то и дело звонил по телефону и набивался встретиться, требуя провести журналистское расследование и суля историю, которая взорвет мир (правда, при расспросе такие истории оказывались чаще всего или о ямах на дороге или о какой-нибудь нелегальной свалке).

Выйдя из дома печати, Петрушкин уселся в машину. Это была темно-синяя «японка», большая, семейная, имевшая неплохой вид. Знатоки, правда, с первого взгляда определили бы, что машине уже немало лет, а по газовому баллону под днищем поняли бы, что машина переделана на газ, а это уже – последний этап автомобильной судьбы. Но Петрушкину машина нравилась: в ней помещалась со всем скарбом вся его семья, и даже еще оставалось место – над этим они с женой неопределенно пошучивали.