Олег Куваев - В ТО ОБЫЧНОЕ ЛЕТО

В ТО ОБЫЧНОЕ ЛЕТО

Говорят, в Союзе писателей около пяти тысяч человек. Если каждый напишет даже по одной книге, то это же масса книг разных, и всякая интересна по-своему. Может быть, оттого, что я очень люблю читать, я и завел себе эту записную книжку. Интересно будет потом посмотреть, какими мы были летом тысяча девятьсот пятьдесят девятого года. О чем думали и говорили, какие приключения произошли с нами? Конечно, наши мысли, разговоры, дела и поступки не будут типичны для всех подряд от двадцати до тридцати лет. Мы — молодые парни, геологи, совсем недавно кончившие институт, а некоторые еще и не кончили его. Но все мы очень много говорим о своей работе, думаем и спорим о ней во время перекуров, в трамвае, в соседней столовке. Многие считают нас за это помешанными людьми. Чудаки. Им бы знать, как мы любим покричать на разные модные темы, может быть, не всегда верно, но зато с азартом и искренне. Чаще всего мы спорим о книгах, потому что каждая книга — это событие. Но бывает и так, что речь заходит просто о модном покрое пиджаков, а то и об очередной статье в «Комсомолке». И все это, вместе взятое, — работа, споры, неизменный юмор — и есть наши обычные будни…

Все считают, что мне здорово повезло в жизни. Я и сам так думаю. Наверное, очень важно не ошибиться с самого начала. Каждую весну все соседские пацаны забывают свои коридорные дела и умирают от зависти в моей комнате. Они молча дерутся за право подать мне свитер или пачку патронов, а спрятанный в рюкзак финский нож провожают голодными взглядами так, словно, из их рук выхватили недочитанный роман типа «Медной пуговицы»…

Есть взрослые, предпочитающие «Медную пуговицу». Но и для них, как экзотическое откровение, звучат наши слова: «Хребет Пекульней, Ушканьи горы… Когда мы плыли по Нескан-Пильхин…»

Они и не знают, что есть такие места, и даже не в Южной Америке, а у нас, на знакомой со школьных времен карте Союза. Даже у самых закоренелых домоседов начинает томительно и непонятно сосать под ложечкой от этих разговоров. Для самозащиты многие говорят: «Ну пошляетесь вы по всяким своим Пекульнеям до тридцати. А потом? А старость, а надоест?..»

Сергей в таких случаях отвечает, что «на потом» у него припасена дача в Малаховке. Дачи у него нет, да и зачем она? Я уверен, что недалеко то время, когда люди будут упоминать о собственной даче о смущенной усмешкой, как об анахронизме, потому что именно с собственного садика-домика и начинаются ненужные человеку заборы, калитки и всякие там занавески. Ненавижу заборы…

В это лето я лечу с друзьями на Чукотку. Эх, Чукотка, Чукотка, развеселая, хорошая страна!.. Просто бывает обидно, когда при словах «геологическая партия» люди по ассоциации сразу же представляют себе рюкзаки, сапоги, медведей, а наше житье — обязательно без спичек, бобов и бекона. Правда, все это случается, но разве в этом суть дела? Может быть, все же важней та грубоватая, но дружеская обстановка, которая бывает у нас, когда мы живем небольшой кучкой целое лето вдали от людей. Человек привыкает к ней, как к крепкому чаю или папиросам. Возможно, я ошибаюсь, но мы профессионалы и к внешней экзотичности своей жизни относимся с меньшим интересом: она становится привычной, как привычны кочегару лопата, а матросу качка и крики чаек, сводящие с ума семиклассников.

На этот раз мы будем искать киноварь — красные, как не-запекшаяся кровь, хрупкие и мягкие камушки, из которых добывается ртуть. В долгие ночные часы, проведенные над цветной мозаикой карты, толстыми томами умных книг и в коридорных опорах, родилась у нас гипотеза, что киноварь должна, вернее, может быть именно там, где мы будем работать. Мы будем искать ее год, может, три, потому что геология очень упрямая наука. И еще очень многие люди будут как-то связаны с этой гипотезой в течение долгого времени…

Летим в зафрахтованном нашей экспедицией самолете. Первая остановка — Череповец. Как всегда, в ресторане — жареные окуни. Неплохая традиция. Пусть, мол, пролетный гость почувствует, что он в краю тысячи озер и непуганых птиц.

Потом Архангельск. Видимо, с каждым местом на земле у нас связан определенный комплекс каких-то образов. Архангельск обязательно вызывает в памяти суровых бородатых поморов, Ирину Федосову в чудесном горьковском описании, Пришвина и, конечно, «Петра I». Вместо этого на аэродроме щеголеватые летчики, и только люди у бензозаправщика шутят над нашим непрезентабельным геологическим видом с чисто поморским неторопливым юмором…

За Архангельском начинается Север.

В одном углу самолета обились в кучку неизменные преферансисты, в другом идет такого рода интеллектуальная беседа:

— Говорят, в Москве в «бродвейских» кругах пошло новое увлечение. Мальчики решили жить по Ремарку. Пить водочку, беседовать с изящными девицами о таинственном и неуловимом ритме человеческой жизни и… ни шиша больше.

— Программа великолепна, а деньги на водочку?..

— Простота! Надо читать фельетоны в «Комсомольской правде». Деньга должен давать папа, видный ученый, по крайней мере какой-нибудь кандидат.

— Идиоты эти ваши мальчики! Но даже они не смогут испохабить Ремарка. Есть человек, есть, наконец, товарищеские чувства, уважение к людям и вера, что они тебя не подведут и не продадут… А все остальное чепуха, пепел!

— Из-за пепла не видно дров!

— Ты, Серега, сам полено, как и эти твои мальчики. Видите только пепел. У нас в десятом классе был один такой. Прочел четыре тома «Жизнь Клима Самгина» только для того, чтобы отчеркнуть красным карандашом все места, где Самгин спал с разными женщинами.

— Хоть я и полено, а у тебя зато юмор уголовника. Я это давно понял. Помнишь, как мы с тобой тонули в прошлом году? Знаете, парни, я этого типа за шиворот из-под наледи вытащил. Пока я свои и его штаны выжимал, он мне в рюкзак камень спрятал. Два километра пер я этот камень. Умирать буду — вспомню и сыну завещаю отомстить…

— А у нас в прошлом году был такой случай…

…Удивительное настроение бывает у меня в такие минуты.

Сергей как-то говорил мне, что в каждом человеке, даже самом закоренелом горожанине, имеется крохотная жилка кочевника. Может, она осталась от тех времен, когда наши русокудрые предки сшибались на неоседланных конях с косоглазыми кипчаками, на крохотных лодках плыли по Черному морю вдоль выгоревшей от солнца скифской земли, крыли в бога и в душу, пробираясь за Урал, на таинственную землю аримаспов…

— Ты, Сергей, панславянист, это же плохо, — сказал я ему тогда.

— Я еще националист, шовинист и состою в подпольной организации «Союза Георгия Победоносца».

…Ребятам уже надоело спорить, и они полностью отдались мыслям о будущем лете, стараясь угадать, что их ждет впереди. Из пилотской кабины выглянул толстый кожаный такой командир корабля, подмигнул нам, и все мы молча ухмыльнулись друг другу. Валялись в углу, в куче, наши ружья, рюкзаки, торчала рыжая собачья шерсть спальных мешков.

Самолет пошел на посадку.

В местной гостинице к нам пришел какой-то круглолицый, простецкого вида парень из местных. Мы допили с ним остатки московского коньяка и почти до утра со знанием дела проговорили о подледном лове рыбы, о том, что на морском берегу, где много плавника, выгоднее ставить на песца пасти, а не капканы. Парень окончил в Кирове ремесленное, сюда попал по договору, живет здесь уже восьмой год, женился на дочке промысловика и сам стал охотником.

— Хорошо здесь?

— Зря спрашиваете. Не жил бы. Здесь, правда, некоторые из-за денег живут. Гребут тысячи. У меня тысячи не получаются. В книжках пишут, что где бы ни был русский человек, ему всегда береза спится. Правильно пишут. Но здесь березка тоже есть. Крохотная только. Прячется между кочек, но все равно с листьями. И листья березой пахнут…

В северных поселках множество собак. Ездовые псы имеют благородное доверие к человеку. Подходит к тебе такое мохнатое с ласковыми глазами чучело и сует между коленей прохладный доверчивый нос. Жарко подышит в ладонь, лизнет руку и, резво встряхнувшись всем телом, бежит дальше. Вечером вдоль Колымы канонада: приезжие и аборигены сшибают уток.

Первые лиственницы. Почему-то лиственницы эти обязательно напоминают светлое и грустное имя Черского. «Черский в географии все равно, что Чехов в литературе», — это один из афоризмов Сергея. Созвучие скорее эмоциональное, чем смысловое. Может, это даже глупый афоризм, но я согласен с Сергеем. У обоих незаметная, сугубо интеллигентная внешность, мужественная лиричность (может ли быть такая?) в отношениях с людьми, а внутри вечно сжатая, огромной силы нравственная пружина.

Если бы при распределении талантов между двумя миллиардами жителей выпал мне такой, как у Родена, я бы посвятил свою жизнь созданию огромных скульптур вот таких людей.