Нил Шустерман - Возрождение Теневого клуба

Нил Шустерман

ВОЗРОЖДЕНИЕ ТЕНЕВОГО КЛУБА

*

Перевод sonate10, ред. Linnea,

обложка mila_usha_shak

Посвящается Эрин Дэйн

Пролог

Море и я никогда не были друзьями.

Мы скорее похожи на соседей, вежливо раскланивающихся при встрече, но при этом держащихся на почтительном расстоянии. Однажды, в бурную штормовую ночь, озарённую пламенем, пожирающим старый маяк, мы с морем схватились не на жизнь, а на смерть. Это был момент моего величайшего триумфа и величайшего поражения: триумфа — потому что я победил море, обманул смерть и спас человеческую жизнь; а поражения — потому что я в конце концов должен был признать свою вину за всё, что совершил Теневой клуб. И признать не только перед другими людьми, но прежде всего перед самим собой. Если вы знаете о тех событиях — а вы, скорее всего, знаете, потому что в нашем городке ничто не возможно сохранить в тайне — тогда у вас уже сложилось собственное мнение о моей персоне. Если же вам неизвестно о Теневом клубе — ну что ж, тем лучше, потому что тогда вы, быть может, не станете судить меня, не познакомившись со мной поближе.

По временам я возвращаюсь мыслями к тому, что произошло. В моменты душевного покоя я вспоминаю о том дне. У меня есть сияющая морская раковина величиной с кулак — когда-то в раннем детстве я нашёл её на берегу. Иногда, лёжа на кровати, я забавляюсь с ней, подбрасывая её к потолку, а сам тем временем размышляю о вещах, о которых стоило бы, наверно, забыть. Говорят, в завитых спиралью ракушках слышен шум океана, и я верил в это когда-то всем сердцем. Но... Конечно, я знаю, что это всего лишь эхо окружающего мира, пойманное в изящный завиток. Возможно, именно поэтому я действительно слышу шум океана, когда в такие дни прикладываю ракушку к уху. Я слышу не только океан, но и рёв огня, объявшего старый маяк. Оба эти звука по-прежнему живут в спирали, и эхо их всё кружится и кружится в моём собственном мире...

Так было с Теневым клубом. Мы думали, с ним покончено, но всё только начиналось. Пожары, война с Тайсоном Макгоу, все наши грязные, гаденькие трюки — ничто в сравнении с тем, что последовало дальше. В конце концов мы вынуждены были сознаться в содеянном. Думали, что раскаявшись, освободимся от вины и всё будет так, словно ничего не случилось. Разумеется, мы понимали, что за «подвиги» нам придётся заплатить; но нас утешала мысль, что как только долг перед обществом будет погашен, каждый из нас сможет переосмыслить свою жизнь и двинуться дальше. Однако злоба, ненависть и нетерпимость — чувства такие же скользкие, как лоснящаяся жиром свинья: если вырвется на свободу, то попробуй поймай. Подобные чувства легко не умирают; они просто переходят от тебя к другим людям.

Как я сказал, мы думали, что всё закончилось, но наступил февраль, и на нас обрушились новые испытания, налетев и ударив нам в спину, словно автомобиль, не сумевший вовремя остановиться.

И опять этот ужас начался с того же, с чего, как кажется, обречено начинаться многое в моей жизни — с Остина Пэйса. Правда, на этот раз всё было немного иначе...

Железная дева

У меня есть велосипед, но пользуюсь я им не часто. В нашем городке слишком много спусков и подъёмов, да и дорожное покрытие оставляет желать. На обочинах вечно полно камней, которые сносят сюда ливни, из земли торчат корни обрамляющих дорогу высоких сосен. Для меня лучший транспорт — собственные ноги, уж они-то никогда не подведут. По утрам я бегу в школу — даже зимой, когда нос и уши замерзают до того, что весь первый урок я их практически не чувствую.

Сейчас, когда я был официально исключён из команды легкоатлетов, эти простые ежедневные пробежки стали значить для меня гораздо больше, чем раньше. Но в тот знаменательный день я не бежал; я шёл шагом, потому что не торопился в пункт назначения.

Была середина января. Я бы сказал — холод собачий, но всё-таки зима у нас не такая суровая, как в других частях страны. Там мороз и вьюги, у нас же всего лишь дождь, а если снег и выпадает, то надолго не залёживается. «Белое Рождество» в наших краях — это когда всё кругом одевает накатывающий с океана туман.

Темнело. Я шёл по извилистой, обсаженной деревьями дороге, ведущей к домам на холме. Учитель обществоведения в школе поведал нам: в странах третьего мира считается, что чем выше по склону ты живёшь, тем ты беднее, потому что до тебя не доходят водопровод и электричество. Но в том мире, где живу я, всё иначе. Вершины холмов — это царство вилл, окружённых обширными лужайками, с бассейнами, с панорамными окнами, из которых открывается потрясающий вид. Остин Пэйс жил на уровне двух третей от подножия к вершине — не настолько высоко, чтобы его дом можно было назвать фешенебельной виллой, но всё же достаточно, чтобы смотреть на нас, обитателей двух нижних третей, с этаким презрением — что он всегда с успехом и проделывал.

Три месяца назад он сломал лодыжку, и я был хоть не напрямую, но всё же виноват в этом несчастье. А сейчас я иду к нему домой на обед. Должен признать, худшего наказания я и сам бы себе не придумал. Я всё время напоминал себе, что это, собственно, не я подложил на поле те острые камни — камни, о которые Остин распорол свои босые ноги и повредил правую лодыжку. Это сделала Шерил Гэннет — моя подруга детства и теперь уже бывшая девушка. Она совершила это ради меня, не сообщив мне об этом и не спросив моего согласия, чтобы отплатить Остину за все те унижения, которым он меня подвергал. Она совершила это, потому что я был лучшим бегуном в школе после Остина. Все члены Теневого клуба были в чём-либо вторыми. Надо сказать, все мелкие издевательства школьного чемпиона надо мной не идут ни в какое сравнение с той злобной шуткой, которую Теневой клуб сыграл с ним. Остин извинился передо мной за то, как он меня третировал — это произошло в школьном медпункте, после того как я принёс его, окровавленного, с поля. Но позже, узнав, что я причастен к его беде, он отозвал своё извинение назад, сказав: «Мало ли какой бред не начнёшь нести от боли!», и добавил, что не имел в виду ничего из того, что наговорил тогда.

«Так почему же меня пригласили на обед?» — недоумевал я. Неужели Остин наконец принял мои извинения? Или это из-за того, что мои родители оплатили все его не покрытые страховкой медицинские издержки из денег, которые откладывали мне на машину? Может, ему стало жаль меня, потому что частью моего наказания за «подвиги» Теневого клуба стал мой уход из команды? Хотя скорей всего он позвал меня на обед, чтобы подсыпать мне яду.

Вот почему я шёл, а не бежал.

— А, это ты, — сказала Аллисон, младшая сестра Остина, открывая дверь. Она произнесла это с таким презрением, что сразу становилось ясно — весь день тренировалась.

— Заходи, Джаред, — сказала миссис Пэйс с улыбкой. Слишком приветливой улыбкой. Её муж сидел в глубине комнаты в кресле и читал газету. В тот момент, когда я переступил порог, он быстро сложил газету, встал и вышел в другую комнату. Остина нигде не было видно.

— Чувствуй себя как дома, — проговорила миссис Пэйс. В её обращении было столько воодушевления — хватило бы на целый стадион болельщиков.

Меня так и подмывало брякнуть: «Знаете, всё это просто ни в какие ворота. Можно, я лучше уйду?» Вместо этого я сказал:

— Спасибо, — и уселся, сделав вид, будто никогда в жизни мне ещё не было так уютно, хотя на самом деле чувствовал себя так, словно сижу на подстилке из гвоздей.

— На обед у нас жаркое, томлёное в горшочке, — всё так же радушно прощебетала миссис Пэйс. — Ты же кушаешь мясо, правда?

— Думаю, кушает. Сырым, — съязвила Аллисон.

По ступенькам медленно, прихрамывая, спустился Остин. Вообще-то, последние пару недель он ходил совершенно нормально, но стоило ему увидеть меня — и его хромота таинственным образом возвращалась. Я не возражал и даже подыгрывал ему. После того, что Теневой клуб учинил над ним, Остин имел полное право постоянно наступать на мою больную мозоль.

— Всё ещё болит? — спросил я.

— Только когда двигаюсь.

Я изобразил улыбку, но, конечно, не мог скрыть, что чувствую себя не в своей тарелке. Остину, казалось, становилось хорошо оттого, что мне нехорошо. Я встал и протянул ему руку, отлично зная, что пожимать её он не станет. Он и не стал. Зрелище того, как я опускаю руку, похоже, доставило Остину ещё один миг удовлетворения.

— К твоему сведению, — произнёс он, — затея с обедом — не моя. Это всё мама.

Стол был накрыт на пятерых, но обедающих оказалось только четверо. Мистер Пэйс не присоединился к нам, хотя я слышал шелест газетных страниц, доносившийся из соседней комнаты.

Миссис Пэйс внесла кушанья, и я буквально набросился на еду — не потому, что был голоден, а чтобы занять свой рот жеванием — тогда мне не нужно будет разговаривать. Остина, наверно, осенила та же идея, но у его сестры были иные планы.