Лена Элтанг - Слишком слабый огонь

Лена Элтанг

«Слишком слабый огонь»

Спасибо, что вы выбрали сайт ThankYou.ru для загрузки лицензионного контента. Спасибо, что вы используете наш способ поддержки людей, которые вас вдохновляют. Не забывайте: чем чаще вы нажимаете кнопку «Спасибо», тем больше прекрасных произведений появляется на свет!

samedi

Нет, в гостинице его нет: он, вероятно, появится на церемонии открытия, а если и на открытии не появится, значит, отказался и не приедет. С него станется. Отговорится новым романом, простудой, спешной редактурой или просто — презрением ко всему живому.

Тогда все пропало, хоть уезжай совсем.

Но сначала нужно дождаться открытия, устричного вечера в крепости, про который рассказывал Митя, встретивший меня в аэропорту и всю дорогу болтавший без умолку, будто обкуренный. Митя учился со мной на одном курсе, мы оба неудачники, только я не стала никем, а он стал каждой бочке затычкой. Он знает какое будут подавать вино, кто будет говорить речь, кого в каком отеле поселят, он даже французский знает в совершенстве, а я вот свой растеряла. Мы бросили вещи в отеле и наскоро позавтракали в булочной, где весь пол был засыпан влажными опилками, а на витрине лежал длинный коричневый батон, похожий на статую с острова Пасхи.

— Ив еще не приехал, — сказал Митя. — Но до открытия есть время, целых шесть часов. Вечер будет в крепости, крепость на острове, туда придется брести по мелководью, так что длинного платья не надевай, возьми шаль, там крепко задувает с океана. И постарайся не напиться.

Митя намазывал на булку джем и поглядывал на меня настороженно, опасался, не затею ли я скандал, как в старые времена. Он, наверное, язык прикусил от удивления, когда увидел меня в списке приглашенных. Чего уж там, я и сама удивилась. Я существо домашнее, меня никто не куда не зовет. Если бы не роман, вспыхнувший, будто спичка в кромешной тьме, меня бы и сюда не позвали.

Вот Ив — другое дело, довольно посмотреть в узкие своенравные глаза без ресниц, будто заполненные горячим варом, сразу ясно, что он существо публичное. Длинные ноги, длинные руки, твидовые пиджаки с замшевыми заплатами на локтях. Он приехал на год, чтобы написать свою русскую книгу, и взялся преподавать, но мог бы и просто сидеть в аудитории и давать на себя поглядеть. Я два месяца ходила на чужие семинары, чтобы попасться ему на глаза.

Слухи ходили разные, но точно было известно одно: он читает лекции на жуткой лакричной смеси русского с английским и он не женат. Потом, когда я уже спала с ним, он рассказал, что в двенадцать лет он сам нарисовал себе паспорт, а в графе «род занятий» написал: путешественник, сирота и холостяк. Если эту историю он не придумал, как многое другое. Ив умудрялся так ловко сливаться со своими персонажами, что на него было трудно обижаться за вранье. В каком-то смысле он сам был своим любимым персонажем.

В его первом романе — я с трудом прочитала его на французском — действовали начинающий писатель и его недописанная повесть, поселившаяся в доме писателя, чтобы мучить его упреками и сценами ревности. Доставать его своей незаконченностью. И спать с ним, разумеется.

— Я всерьез полагал, что писатель этого заслуживает, — сказал мне Ив, когда я дочитала книгу до половины. — Текст — это живой организм, ну, скажем, как коралловый риф, и бросать его на половине творения, оставляя бездомными всех этих скатов, разинек и венерок просто бессовестно. Куда же они все пойдут?

Теперь я думаю, что он был прав, а тогда просто засмеялась.

Ясное дело, с текстами происходит такая же штука, как и с любовью, а с любовью — та же штука, что и с дождевиками. Их можно есть только свежевылупившимися, с рыхлой мякотью, белеющей внутри, если полоснуть ножом, но не успеешь отвернуться, как они вздулись, высохли и наполнились темными спорами.

— Ив приедет, — сказал Митя, — мы послали ему письмо, и он не ответил. Значит, приедет. У твоего месье Ф. своеобразная вежливость: отвечает, только если отказывается, а молчание означает согласие. На этот фестиваль все приедут, les faits du jour, пропасть журналистов, издательский улей. Поверь мне, такого веселья он ни за что не пропустит.

С этим Митей мы много водки выпили — у Ива в студии, вернее, в наемной мансарде, три с половиной года назад, в январе. Поэтому он считает мою книгу неплохой. Хотя мне на его мнение наплевать. Все эти критические московские мальчики на одно лицо: несут околесицу, таскаются по одним и тем же кофейням и пишут, в сущности, про одну и ту же книгу — ту, которую они бы сами написали. Если бы нашли время.

Студия Ива была кособокой и темной, кухню и ванную разделяла пластиковая штора на проволоке, а дверь в спальню разбухла от сырости и закрывалась только наполовину. Зато в солнечные дни из дыры в крыше торжественно лилась струя золотистой пыли. Дыру проделал бывший хозяин студии — круглую, величиной с овечью голову — и даже застеклил ее витражными осколками.

— Глаз Одина, — весело сказал Ив, когда я пришла туда в первый раз, — но я не собираюсь его закладывать!

И я записала шариковой ручкой на запястье глаз одина, чтобы дома посмотреть в словаре.

Книжная полка в студии была заставлена бутылками, початыми и полными, а книга на ней стояла только одна — его собственная. Это показалось мне сомнительным, но Ив сказал, что читает только в ридере и даже парижскую свою библиотеку давно свез на Сен-Мишель к букинистам.

Над кроватью хозяин повесил страницу из Аристотеля: «У кого на груди и животе много шерсти, те никогда не доводят дело до конца. У кого крохотное лицо — малодушны. У кого совершенно безволосая грудь — те хороши и бесстыжи!»

Через несколько дней я увидела его грудь, совершенно безволосую. И живот тоже увидела, безволосый и совершенный. Шерсть темнела на нем небольшим, четко очерченным треугольником, будто у женщины.

Больше всего мне нравилось гладить его по лицу, на ощупь оно напоминало камышовый султан, или перчаточную замшу, слегка ворсистую. Странно, но эта гладкость показалась мне соблазнительной, хотя мужественности в ней было немного. Да чего там, ее вовсе не было.

Месье Ф. был классическим французом, гибким, черноволосым, узким в плечах, зато ростом сошел бы за приличного норманна. На белой постели, расположенной прямо под дырой в крыше, он казался длинной смуглой рыбиной, только что выловленной и сияющей на зимнем солнце.

В мансарде Ив прожил до самого отъезда, несмотря на воинственно гудящие трубы, торчавшие посреди комнаты и окна, похожие на бойницы. Мне кажется, я живу меж двух сходящихся армий, говорил он, слышу конское ржание, топот и барабаны, бьющие в отступление! Митя не ходил на его лекции, зато часами просиживал на подоконнике, трепался, заваривал кофе, читал вслух, или готовил нам бигиллу с чесноком, мелко стуча зазубренным ножом по ясеневой доске.

Иногда мне казалось, что Ив разрешает ему болтаться в доме для того, чтобы поменьше со мной разговаривать. Хотя теперь я думаю, что с Митей он тоже спал, почему бы ему с Митей не спать?

Не прошло и двух месяцев, как барабаны забили в мое отступление. Это случилось в апреле, как раз в те дни, когда на автора «Поздних досугов» обрушилась европейская слава. Его книга получила серьезную премию, и он быстро слетал домой за серебристой статуэткой, поручив мне приглядеть за чердаком. Странное слово «обрушилась» — будто это был кусок скалы, окончательно заваливший вход в его пещеру, но для меня именно так оно и было.

Уходить мне велели весело, но слегка нахмурившись, с таким лицом вручают верительные грамоты, и возразить мне было нечего. Я знала, что мое время кончилось. Наши ночи становились все спокойнее, я все реже засыпала от усталости поперек кровати, не в силах подняться и собрать подушки и одеяла. Иногда он вовсе ко мне не заходил, просто стучал пальцами по моей двери, проходя к себе — в отгороженный двумя креслами угол с раскладушкой. Спальню он уступил мне целиком, даже одежду свою из шкафа вынул.

Четвертого апреля Ив вернулся с лекций не один, с ним была студентка с пресным веснушчатым лицом, я даже не подумала о ней всерьез, зачем ему этакое, зябкое, с косичками. Однако, выпив водки, девица растрепалась, похорошела и размотала свои бесконечные пончо. Потом она встала, потянулась и мы увидели круглую, будто портновской ватой набитую, грудь под тонким свитером. Потом она сняла и свитер, показав нам живот цвета светлого меда.

— Она остается, — сказал Ив. — Мы будем спать втроем, будь любезна, одолжи ей зубную щетку.

Я увела его в ванную, за занавеску, и стала что-то говорить, не помню что, но он только покачал головой. Прямо как фарфоровый китаец — от плеча к плечу, как будто у него шея заболела. И лицо у него стало фарфоровым — если бы я его стукнула как следует, то нос бы сразу отломался, щеки пошли бы трещинами, а глаза выкатились бы двумя эмалевыми шариками.