Антон Городсков - Край земли

Антон Городсков

Край земли

зарисовка

Недавно я с удивлением узнал, что взрослым практически не снятся сны. Я счел это странным и сперва не поверил. Я-то каждую ночь их вижу, цветные, яркие, реалистичные. Откуда они берутся, эти видения? Заложен ли в них скрытый смысл, или они случайны, как едва уловимый аромат, принесенный дуновением ветерка — был и растворился? Но даже если случайны, как удивительно органичны и последовательны они бывают порой!

Как раз на днях мне приснился один из них. Сколько он продолжался — Бог его ведает, время во сне течет по-иному, оно сжато и разделено на краткие отрезки значимых событий, но проснувшись, я почувствовал, что могу в точности воспроизвести всю приключившуюся во сне историю. Вот как это было…

Кажется, все началось с темной комнаты с высокими потолками в старинном особняке, который располагался где-то в Корнуолле, на отшибе, вдали от городов и деревень. Здание из крупного скального камня, когда-то, может быть, и более светлое, но за века почерневшее от дождей и увитое плющом, мрачной громадой возвышалось на крутом утесе, словно гнездо орла, и на многие мили вокруг не было ни единого проблеска огня, кроме тусклого света его высоких, но узких окон.

Это был девичий пансион, не то школа, не то монастырь. Место, в котором было страшно оказаться. Трясина, затягивающая в свою беспросветную глубь, тюрьма для юных душ, спрятанных от мира, его бед и радостей.

Во сне трудно определить собственное <Я>. Иногда ты бродишь по улицам и галереям, наблюдая все собственными глазами, иногда напротив, со стороны взираешь на собственный образ, а иногда вообще отсутствуешь, как действующее лицо, и блуждаешь по лабиринтам видений, как безвольный свидетель, лишенный ощущения себя. В точности так было и в этот раз.

Тьма постепенно начала рассеиваться. Нет-нет, не просветлевать, а именно рассеиваться, и из-под ее черного драпа выступили мрачные контуры большого резного шкафа, овал какого-то старинного портрета с ехидным и злобным лицом, а также резкая, контрастная лунная тень оконной решетки. Из-под одеяла (это была спальня) послышались чьи-то приглушенные всхлипывания. В комнате оказалось еще несколько кроватей, и одна из их хозяек перевернулась на другой бок, проворчав какую-то грубость в адрес новоприбывшей воспитанницы…

Утром старая сухощавая женщина разбудила девочек, приказала одеваться и следовать за ней. Какие-то утренние процедуры, гигиена, построение в темном коридоре со скрипучим деревянным полом… Новоприбывшим объясняли распорядок казармы и нахваливали высокий уровень образования, который этот интернат давал своим пленницам.

Прогулка была краткой из-за плохой погоды, но в таком месте, кажется, иной погоды быть и не могло. Штормило. Волны яростно бились о скалы, насыщая и без того промозглый и ледяной воздух солеными брызгами. Где-то надрывались испуганные птицы. Осенняя листва облетала с деревьев и бесконечной стаей проносилась мимо воспитанниц и их наставниц, укутанных в пальто, какие носили лет двести тому назад. Ураган трепал полы их шляпок, привязанных лентами. Все были одеты в темно-серое, по-приютски…

И снова вечер. Поздний, пробило одиннадцать. Было ли это в тот же день, или неделю спустя — я не знаю. Известно лишь то, что к этому времени девочка освоилась со своим новым положением и больше не плакала. Она просто лежала на кровати и смотрела в потолок, пытаясь разобрать очертания всевозможных фей и амуров, когда-то украшавших высокие своды, а ныне замазанных, чтобы не попадались на глаза благопристойным отроковицам и не вредили их воспитанию.

Мистический страх, овладевший ее душой в первые дни, теперь постепенно уходил, теснимый детским любопытством. Ей хотелось наконец узнать, что в этом громоздком шкафу, чей это портрет, откуда всю ночь доносятся слабые отзвуки речи и хохота, хотелось открыть в этом мрачном замке как можно больше дверей. Но страх был все еще силен и удерживал ее под одеялом, словно зверька в норе, вздрагивающего при всяком шорохе и сжимающегося в комочек от жуткого завывания ветра в отдушинах и колебания теней на стене.

Снова минул какой-то отрезок времени, и вот я уже вижу, как она украдкой покидает комнату и выбирается в коридор, освещенный редкими лампами. Стены отделаны темной дубовой доской, с развешанных на них портретов смотрят строгие карикатурные лица.

Бесконечная череда коридоров, лестниц, поворотов, дверей. Исследовать этот Корнуольский Тауэр оказывается одновременно жутко и любопытно. За одной из дверей обнаруживается комната наставника по… Я не помню, чему обучал их этот человек. Hо комната пуста. Она освещена чуть ярче коридора. На тумбе стоит стеклянный графин и модель парусника, борта которого усеяны пушечными портами. Пахнет табаком. Высоко на стене подвешена шпага в черных ножнах. Колеблется пламя свечей на узорчатом подсвечнике. В камине трещат дрова и завывает вездесущий ветер…

Коридор. В отдалении распахнута дверь. Слышны голоса. Это кухня. Там собралась прислуга. Какая-то женщина ворчит на них за то, что они слишком громко разговаривают и отпускают непристойные шутки, а это могут услышать воспитанницы, если вдруг проснутся от грубых возгласов. От нее отмахиваются. Кто-то издевается над ней, нахваливая ее женские прелести и приписывая ей ангельское обаяние…

Девочка удаляется от этого места и оказывается этажом ниже. Ее внимание привлекает суетливый шепот, доносящийся из неосвещенной столовой. Она приближается и различает два возбужденных голоса — мужской и женский. У слов, которые они произносят, странный смысл и странная интонация. Слышится шелест платья и звук поцелуев. Девочка подходит к дверям и прячется за одной из створок. Сквозь щель видно, как мужчина и женщина с силой сдавливают друг друга в объятиях и жарко целуются, при этом что-то шепча.

Неожиданно мужчина отстраняется и шепнув: <Я сейчас!> растворяется во тьме. Что-то привлекает внимание женщины. Она поворачивается и тихонько вскрикивает, обнаружив девочку в дверях.

— Что вы здесь делаете в такой час? — женщина пытается спросить как можно строже, но ей все равно не удается скрыть волнение и испуг.

— Простите, мадам. Мне было страшно и не спалось… А что здесь делаете вы?

<Дерзкая девчонка! Она еще смеет требовать у меня отчета! — проносится в голове у застигнутой любовницы. — Надо срочно запудрить ей мозги, иначе я погибла!>

— Я… Я ткала лунную пряжу. Здесь такая луна…

— Вы фея?!

<Кажется, она достаточно глупа, чтобы поверить. Слава Богу>.

— Именно, дитя мое.

— А где она?

— Кто, она?

— Пряжа.

— Ах, пряжа! Она невидима, глупышка. То есть, ее нельзя показывать, — объясняет молодая наставница, судорожно застегивая корсет. — Иди, иди же, дитя мое. Время позднее, ты должна спать.

Девочка разворачивается, но что-то вспоминает и возвращается.

— Если вы фея, значит, вы можете совершить волшебство?

— Да, малыш, как и всякая фея, — отвечает мадам, почти не скрывая раздражения.

— Тогда сделайте, пожалуйста, для меня одну вещь…

— Я занята, — отрезает <волшебница>.

— Я понимаю, — грустно отвечает девочка. — А можно я расскажу о вас своим подругам? — спрашивает она без задней мысли.

Наставница становится бледнее лунного света. <Проклятье! Мерзавка, кажется, вздумала меня шантажировать! Что же делать? Придется исполнить ее просьбу…>

— Ой, подожди! — произносит она, слащаво улыбаясь и приседает возле девочки, коснувшись ладонью ее щеки. — О феях нельзя рассказывать. А какого волшебства ты хотела?

— О, мадам! Как вы великодушны! Я… Мне хочется шпагу. Только настоящую, какая была у моего отца. Вы можете наколдовать ее мне?

Женщина кивает, стиснув зубы. Это странно, а главное дорого, но скандал должен быть исключен любой ценой. Виктор добудет шпагу хоть из-под земли…

Виктор — это ее любовник. Я не знаю, кто он.

Проносятся дни. Снова прогулка. Серое небо в рваных клочьях облаков, злой ветер и ревущее море. Здесь не бывает света. Солнце не заглядывает в эту тюрьму.

Пансион окружает большой парк, густо засаженный деревьями и кустарником. Птиц не слышно. Только ворчливые командные голоса наставниц. Девочек отпускают маленькими группками — никому не дозволено гулять в одиночестве.

К хозяйке заведения подходят два человека — старый, в облезлом камзоле и мятой треуголке, с трубкой во рту и костылем подмышкой, и молодой, парень лет пятнадцати, рыжий, в коротких штанах и с нахальным взглядом. Старик опирается на его руку и о чем-то беседует с пожилой женщиной, верховенствующей в пансионе. Они из деревни. Видимо, пришли наниматься на работу или продать рыбу.

— Мастер… (Господи, как же она назвала его?) — произносит хозяйка по окончании разговора. — Прошу вас на пару слов.