Ольга Камаева - Eлка. Из школы с любовью, или Дневник учительницы Страница 10

— Что случилось?

Лучше бы теть Клава всю меня обкричала, даже побила, но только не оставила объясняться с мамой вот так, самой! Мама уже чувствовала, что произошло нечто страшное, непоправимое, но надежда еще мелькала в ее глазах, когда она пыталась поймать мой взгляд, трусливо упертый в пол.

— Что случилось?

Еще не веря, что ее примерная дочка действительно виновата, мама погладила меня по голове. Слезы ринулись по щекам двумя горячими речками, и я, захлебываясь в их потоках, по слову начала выжимать историю про построенный со Светкой дворец для прекрасной принцессы, про вымытый в луже прекрасный флакончик, в котором обязательно должен стоять прекрасный букет от самого прекрасного-распрекрасного принца…

Когда я закончила, мама помолчала, а потом спросила:

— Разве ты не знаешь, как тетя Клава любит свои цветы? Как она заботится о них? Скольких трудов стоит их красота? А ты пришла, все сломала, убила — и для чего? Ради выдумки, минутной блажи!

Я начала лепетать про то, что это Светка, что я бы никогда ничего не сломала. Я чувствовала себя трусихой, подлой предательницей, но уже не могла остановиться и все всхлипывала: это не я, это не я… Однако мама оказалась непреклонна:

— Ты была рядом, значит, виновата. Сиди и думай, как собираешься дальше жить.

И ушла на кухню. Я сидела и потихоньку плакала: мама мне не верит, думает, что я себя выгораживаю. Теперь она презирает меня, ей противно даже ругать такую, как я. На ум пришло самое страшное: она тоже меня бросит!

Внезапно осенило: Светка, вот кто меня оправдает! Она придет и докажет, что это не я сломала цветы! Потом…

Что именно будет потом, я додумать не успела. Но непременно хорошо, просто замечательно. Как раньше.

Светка сидела дома и смотрела по телевизору мультики. Схватив ее за рукав, я потянула к выходу. Она испугалась, решив, что тащу ее на заклание к теть Клаве. Но я не могла ничего толком объяснить и только твердила: к маме, к маме…

— Пусти! Никуда я не пойду!

Светка вырвалась и плюхнулась на диван, на всякий случай покрепче вцепившись в подлокотник.

— Тебя наругали, хочешь, чтобы и меня? Подружка называется… Говорила — беги, чего стояла?

Я сбивчиво рассказала ей и про удивительное молчание теть Клавы, и про неверие мамы.

— Ты только ей скажи, больше никому. А то она на меня думает.

Светка аж подпрыгнула на диване:

— Ага! Какая умненькая! Я — твоей мамке, а она потом — всем. Это тебя теть Клава пожалела, а меня точно прибьет! Они с моей бабкой знаешь как ругаются! Нафиг надо!

Помолчала и добавила:

— Да тебя же и не ругали почти. А мамка немножко посердится и перестанет. Подумаешь…

С мамой после этого теть Клава по-прежнему не скандалила, но и в священный палисадник больше не звала. Светку скоро забрали родители, началась школа, и мы почти не встречались. Если случайно сталкивались, отделывались дежурными приветами. А потом мы с мамой переехали.

Я так и осталась жить неоправданная. Конечно, я тоже была виновата, но капля навязанной чужой вины всегда тяжелее бочки собственной. Эта капля долгое время позволяла мне чувствовать себя потерпевшей, чуть ли не страдалицей. И только много позже я поняла: мама и теть Клава пережили неменьшее разочарование. Кто его знает, может, даже и Светка…

Тот случай стал мне уроком на всю жизнь. И для понимания, что можно делать, а что нельзя. И в отношении доверия. Как бы ты ни любил человека, как бы на него ни рассчитывал, все равно в самый важный, самый главный момент готовься услышать равнодушное «подумаешь…». И я научилась жить так, чтобы никто не посмел меня предать: я научилась жить одна. Хотя есть, конечно, приятельницы, соседки, коллеги. Но… Даже мама — не в счет.

Болезнь лишь оправдывала мое одиночество перед любопытствующими знакомыми, успокаивающими: да у тебя еще целая куча подружек будет! Зачем мне их куча? Одной настоящей хватило бы. Ирка? Она хорошая, но всего не рассказываю даже ей. Даже если вдруг хочу — не могу. Кажется, вот она, совсем рядом, только шагни и — вместе, душа к душе. А я словно на цепи…

Мама говорит, что я слишком недоверчивая и слишком требовательная, не умею прощать. Может быть. Не умею наполовину. Или все, или ничего.

И пока у меня мало чего. Но не сомневаюсь: «все» еще будет. Обязательно.

25 октября

Если бы не увидела своими глазами, то никогда не поверила, что люди до сих пор живут в такой нищете. И не где-то в Африке, а здесь и сейчас. И что это моя ученица — Лена Лажина.

Она неделю не ходила в школу. Телефона у нее нет, девчонки мои как-то странно отмалчивались, и подружек ее среди них не оказалось. Пришлось вечером самой идти к ней домой.

В темном переулке чуть нашла некогда справный, а ныне крайне обветшалый купеческий дом. В нем ютилось несколько семей и, судя по разносившимся по округе крикам, едва ли благополучных. Я обошла дом: лажинская квартира оказалась в подвале, с отдельными хлипкими дощатыми сенцами, но без звонка. Несколько раз постучала, но никто не вышел, наверняка хозяева просто не слышали. Пришлось стукнуть в маленькое, у самой земли, окошко. Кто-то выскочил из тепла, звякнул запор, и дверь распахнулась. Увидев меня, Лена будто споткнулась на полном бегу и отпрянула.

— Вы?.. Зачем же…

Но деваться было некуда, и Лена пустила меня в дом. В лицо пахнуло прелой подвальной сыростью, кислым смрадом давно замоченного грязного белья и жареным луком — этот противный, нелюбимый мною с детства запах оказался здесь самым приятным. В коридорчике, служившем одновременно и кухней, жалась убогая мебель: обшарпанный стол, несколько разномастных колченогих табуретов, ободранная допотопная «Свияга». Деревянный пол прогнил, и местами в трухе уже зияли дыры, а самый центр прикрывала домотканая дорожка. Когда-то призванная создавать уют, теперь она — затасканная, неопределенного землистого цвета — вызывала только одно желание: свернуть эту ветошь и выбросить на помойку.

Пока я в сомнении, разуваться или нет, замешкалась, из залы выплыла хозяйка — крупная, громогласная и в неслабом подпитии. Я растерялась еще больше: стоит ли вообще заводить разговор, если она в таком состоянии? Но кто даст гарантию, что в следующий раз будет иначе? Да и потраченного времени жалко.

Мы прошли в переднюю комнату. Здесь тоже было бедно, тесно, но все же поприличнее. Женщина слушала, силясь сделать серьезное лицо, но пьяная ухмылка то и дело вылезала наружу. Смотреть на эти ужимки было противно, и я повернулась в сторону прихожей — Лена осталась там.

— Девочка не посещает школу… Оценки плохие, на уроках не отвечает… Надо что-то делать, ей же экзамены весной сдавать…

Наивный детский лепет. Дальше вышло еще хуже:

— С кем она дружит? Может, подружки помогут? И вам контроль надо усилить…

Сказала тоже: за мамашей самой контроль нужен. Но та неожиданно за мои слова зацепилась:

— Вон она сидит, вы ее и спросите — с кем дружит? Знать она никого не хочет! И ее не хотят! Я ей все время долблю: иди, погуляй с девчонками. Холодно — домой приводи; телевизор у нас цветной, двенадцать программ кажет, — уточнила она с гордостью. — А она все одна. Вот ее и обзывают, замордовали совсем…

— Как обзывают? — Я настолько растерялась, что задала глупейший вопрос.

— Как обычно… «Жиртрест» или… Ленк! Как еще-то?

Молчание. Нашла что спрашивать.

— А! — радостно вспомнила мамаша. — По фамилии же! «Полная лажа». Да и по-матерному могут…

Лена приятно пухловата, но не более. А приводить чужого в такой сарай и я бы постеснялась.

— Хулиганье-е-е! — Женщина входила в раж. — Девка мается, и дела никому нет! И куда только школа смотрит? Куда ни плюнь, все с высшим образованием, педаго-о-оги…

В голосе уже слышались истеричные нотки. Только этого не хватало!

Но тут наверху простучали торопливые шаги, что-то глухо упало, и нестройный хор затянул про калину, что в поле у ручья… В соседней комнатке кто-то тяжело повернулся на кровати и достаточно внятно выпустил в эфир несколько ругательств.

— Ой, — всколыхнулась родительница, — я же домой только на минутку забежала — вон, хозяина своего, Николая Сергеича, уложить. Ленке он лучше отца родного, — зачастила она. — Не обижает, на день рождения кофту зеленую подарил — все как положено, не сомневайтесь…

Сказав, по ее мнению, главное, она махнула рукой в потолок:

— У соседки нынче именины, не откажешь. Так я обещала вернуться, помочь посуду убрать…

Она поднялась, но была еще не настолько пьяна, чтобы уйти раньше меня.

Мы вышли в коридор. Лена примостилась у стола, перед ней стояла налитая еще до моего прихода большая эмалированная кружка с чаем, а рядом лежал ломоть серого хлеба.

— Ты, Леночка, сахар-то клади, сладкий пей чай-то, — засуетилась мамаша. — Тетя Женя на днях еще обещала принести, так ты клади, не жалей…