Мари-Бернадетт Дюпюи - Сиротка. Слезы счастья Страница 10

– Мне и в самом деле очень жаль, Фебус, ты мне нужен, – сказала Киона.

Она уже умела очень хорошо ездить верхом. Ей достаточно было ухватиться левой рукой за гриву, и она могла легко вскочить коню на спину. Кожаное седло и узда облегчили бы езду верхом, но она уже научилась скакать галопом и ехать трусцой и без седла.

– Давай поищем того, кто тебя украл, – вздохнула Киона.

Она давно приучила Фебуса подчиняться давлению ее ног на его бока и четко произнесенным командам, однако она также использовала и общение на уровне беззвучного обмена мыслями, к которому этот конь был очень восприимчив[6]. Поэтому она стала без труда управлять его движениями, и двадцатью минутами позже перед ее глазами предстала «сахарная хижина» Жозефа Маруа. Это была постройка из сероватых досок с крышей из листового железа, поддерживаемая во вполне приличном состоянии, поскольку Андреа и Жозеф Маруа продолжали каждый год собирать кленовый сок и изготавливать из него сироп. Онезим Лапуант, один из последних жителей полузаброшенного поселка Валь-Жальбер, приходил им помогать вместе со своей супругой и двумя сыновьями – крепко сложенными парнями.

«Теперь я в этом уверена. Делсен там, спрятался внутри, – мысленно сказала сама себе она. – Я это знаю».

Ее сердце сильно колотилось, а во рту вдруг пересохло. Кровь пульсировала в висках, в ушах гудело.

– Нет, это не повторится! – простонала она.

На этот раз она попыталась совладать со своим недомоганием. У нее возникло болезненное ощущение того, что в дверь ее рассудка стучат, чтобы оставить там сообщение или же видения, которые причинят ей страдания. Она со смиренным видом сомкнула веки. Дыхание стало прерывистым. Перед ее мысленным взором предстала сцена из прошлого, вызвавшая у нее ошеломление. Жозеф Маруа, еще темноволосый и крепкий, размахивал топором и что-то кричал, стоя в нескольких шагах от молодого человека удивительно привлекательной внешности. То был Тошан. Его кожа казалась золотистой от падающих на нее лучей зимнего солнца, черные волосы доходили до плеч, на устах играла ироническая улыбка, а взгляд был безмятежным. Рядом с Тошаном стояла Эрмин – красивая девушка-подросток с блестящими светлыми волосами. Вид у нее был испуганный, а лицо побледнело.

Слыша лишь приглушенное эхо слов, которые произносили эти персонажи, Киона сразу же поняла, в какое время произошел инцидент и при каких обстоятельствах. Все свершилось тогда очень быстро.

«Мин часто рассказывала мне эту историю по вечерам, – вспомнила она. – Эдмон Маруа заблудился, когда его родственники занимались получением сиропа из кленового сока. Тошан привел мальчика обратно, но Жозеф подумал, что Тошан замышляет что-то недоброе, потому что он был метисом и был одет в замшевую куртку с бахромой. Мин снова увидела своего конькобежца – того, о ком она частенько вспоминала после случайной встречи на катке в поселке. Сколько раз она мне говорила, что ее сердце тогда ёкнуло и бешено заколотилось и что он ей показался в тот день удивительно красивым. Тот самый парень, к которому Жозеф Маруа отнесся так недружелюбно!.. Почему я вдруг увидела эту сцену?»

Встревожившись, она подняла лицо к чистому голубому небу. Эдмон был теперь священником в приходе Ла-Доре, находящемся неподалеку от Сен-Фелисьена. Он приезжал иногда в Роберваль, чтобы повидаться с Лорой и Жослином. В своей черной сутане он казался долговязым. Его светло-пепельные волосы, унаследованные от матери, были очень коротко подстрижены.

От какого бдительного усопшего она получила это послание? Кионе показалось, что она знает, от какого. Она знала, что в этот день рядом с ней находились Симон и Бетти.

– Я знаю! Думаю, что знаю! – воскликнула Киона громким голосом. – Делсен? Делсен, выходи оттуда!

Киона больше не боялась. Она только что убедила себя кое в чем. Ее предупреждали, что не нужно судить о людях лишь по их внешности. Тошана, как и Делсена, часто унижали и отвергали из-за того, что он метис. Тем не менее он и Мин образовали прочную семейную пару, связанную возвышенной любовью.

Успокоившись, она освободила своего коня от веревки. Фебус станет пастись между деревьями, и далеко он не уйдет. Киона пошла прямо к хижине, дверь которой была приоткрыта, однако ей пришлось остановиться, когда она увидела, как Делсен, толкнув створку двери, вышел на порог.

– Привет, – сказал он с насмешливой улыбкой.

Несмотря на эту его улыбку, Киона увидела в его глазах, что он рад ее видеть. А еще он был сейчас настолько красивым, что от одного только взгляда на него у нее перехватило дыхание. Киона еще никогда не видела его таким: по пояс голым и с растрепанными черными волосами. Его брови тоже были черными и напоминали крылья птицы. Раньше подростки всегда встречались только зимой, и Делсен был одет в старые кожаные шубы, а волосы его были прикрыты шапкой. Тогда он напоминал ей полубога из племени монтанье: надменные черты лица, золотистая смуглая кожа, большие и темные – как у олененка – глаза, полные губы идеальной формы, вызывающие желание предаться опьяняющим поцелуям.

– Добрый день, – робко пробормотала Киона. – Что ты здесь делаешь? Почему ты украл моего коня – именно моего?

Она стала бы говорить что угодно, лишь бы побороть огромное влечение к этому юноше – влечение, от которого ее душу охватывала тоска, а в теле возникал странный жар.

– Мне нужны деньги, – ответил Делсен. – Я хотел его кому-нибудь продать. И даже нашел покупателя. Но конь сбросил меня на землю и ускакал прочь.

– Я принесла тебе денег.

Это ее заявление его ошеломило. Он достал из кармана штанов пачку табака и скрутил себе папиросу.

– Ты, видимо, будешь хорошей женой, – усмехнулся он, посмотрев на нее каким-то двусмысленным взглядом.

Киона на всякий случай отступила немного назад. Оказавшись жертвой развратных устремлений одного из монахов, который был недостоин называться монахом, Делсен стал взрослым довольно рано. Сейчас он представлял собой мужчину девятнадцати лет, которого одолевали настойчивые желания и который не отличался ни высокой моралью, ни нравственностью.

– Ты меня плохо знаешь, – вздохнула она.

– Да нет, я тебя знаю хорошо. На берегах озера Сен-Жан тебя все хорошо знают. Дочь Талы-волчицы. Девушка, которая перелетает из одного места в другое и способна предвидеть будущее.

– Пиекоиагами. Тебе следовало бы сказать «Пиекоиагами». На языке нашего народа это озеро называется Пиекоиагами.

– Нашего народа?! Ты живешь в резервации Пуэнт-Блё с тех самых пор, как ее создали?[7] Представитель правительства советует нашему народу изготавливать украшения и продавать их туристам. Я приведу к тебе туристов.

– Маштеуиатш. Это место называлось на протяжении многих столетий Маштеуиатш, и племя монтанье живет там испокон веку.

– Хорошенькое дело! Живет, но теперь уже совсем в других условиях. Детей в возрасте пяти лет стали отнимать от родителей, чтобы приучить их презирать своих предков и свои обычаи. К нам относятся как к полезным животным.

Неистовая ненависть, от которой задрожал голос Делсена, отозвалась болезненным эхом в сердце Кионы. Неужели этот парень был лишь средоточием насилия, злобы, горечи?

– Послушай, давай лучше поговорим о том, что тебе нужно, – сказала Киона. – Поскольку я заподозрила, что ты украл Фебуса для того, чтобы его продать, я взяла с собой все свои сбережения. Мой отец дает мне деньги на каждый праздник. Моя сестра – тоже. Я постепенно накопила довольно приличную сумму… Делсен, если ты будешь продолжать вести себя подобным образом, ты угодишь в тюрьму. Ты мог бы жить так, как жили наши предки. Мой двоюродный брат Шоган, прежде чем заболел полиомиелитом и умер, умудрялся жить в лесу вместе со своей семьей. Когда-то мы жили за счет охоты, рыбной ловли и собирательства и могли свободно перемещаться по огромной территории.

– Да, нескольким семьям удалось спрятаться в горах. Однако лично мне совсем не хочется ночевать в хижине и быть дикарем. И перестань считать себя одной из нас: твой отец – бледнолицый.

– Я знаю, я не чистокровная! – сердито пробурчала Киона. – Ты заявил мне это прямо в лицо три года назад, на берегу Перибонки.

Делсен, сделав несколько шагов вперед и встав прямо перед Кионой – так близко, что она почувствовала его теплое дыхание, – посмотрел на нее каким-то странным, почти ласковым взглядом.

– Получается, я тебя оскорбил? Обманщица, я не говорил таких слов.

– Ты был рассержен.

– Я тогда, наверное, выпил слишком много. А что я еще сделал тебе плохого?

Он с насмешливым видом заухмылялся и, обхватив ее руками, притянул к себе.

– Прошлой зимой в лесу я, наверное, был невежлив, да?

– Да нет, очень даже вежлив. Отпусти меня, пожалуйста.

Киона попыталась его оттолкнуть. Ее пугало возникшее у нее приятное головокружение и желание быть обласканной и расцелованной.