Таня Валько - Арабская принцесса Страница 10

Дорота хватает ладонь Марыси своей холодной вспотевшей рукой и сдавливает ей пальцы.

– Ахмед отмахивался от меня, как от назойливой мухи, чертовски меня проклиная. Но удары становились все более чувствительными. Мерзавец резко затормозил, а я ударилась о переднее стекло машины и безвольно сползла на коробку передач. Я услышала тогда слова моего «экс». Он говорил, что Аллах его услышал, и я наконец-то попала в его руки. Цедил он это сквозь стиснутые зубы. Еще говорил, что сможет смыть позор, которым я его покрыла. Представляешь! – выкрикивает Дорота, забывая, что находится в общественном месте.

Сидящие рядом саудовцы быстро отходят от столика.

– И конечно, называл меня шармутой[10]. Он был отлично подготовлен к реализации своего очередного подлого плана: потянулся к бардачку на двери водителя и молниеносно вытянул мешочек с маленькой бутылочкой и носовым платком. Потом усадил меня на сиденье, прислонил мою разбитую голову к боковому стеклу и прижал средство для усыпления к носу. Как сквозь туман, дошло до меня произнесенное спокойным и довольным голосом: «Добрых снов, Блонди». Потом все это размылось и улетело в никуда.

Когда я очнулась, то почувствовала во рту сухость и странный привкус, а в носу – незнакомый запах. Я осторожно отодвинула край пледа, накрывающего меня с головой. Я по-прежнему сидела в кресле пассажира. Слава Богу, на этот раз он меня не бросил в багажник, как тогда, когда вывозил в Сахару. Снаружи серело, через минуту должно было стемнеть. Я узнала безлюдную дорогу в Тунис. Прищурила глаза, чтобы расшифровать, что написано на арабском указателе: «Зуара – десять километров». В эту минуту Ахмед резко повернул влево, пересек две полосы почти пустой автострады и съехал на боковую каменистую дорогу. Я очнулась, наверное, в последний момент. Интересно было только, какой конец меня ждет. Молилась лишь, чтобы долго не мучиться, и тихонько плакала.

У Марыси сами собой из глаз льются слезы. Мать вытирает их верхней частью руки, а дочь вытаскивает платочек и громко сморкается. Она не хочет этого слушать, но знает, что должна, должна вместе с мамой нести этот крест. Справится, еще и это поднимет, но ей страшно грустно. Из горла вырываются тихие всхлипывания, которые она мгновенно душит, покашливая. «Я сильная, намного сильнее, чем она», – мысленно говорит она себе.

– Да, мама? – дочь уже готова к продолжению рассказа.

– Знаешь, моя любимая, что тогда я почувствовала охватившее меня успокоение. Мне не хотелось больше бороться, я была так измучена. Думала: пусть свершится воля божья, пусть все это закончится… Ахмед говорил со мной, не зная, что я уже не сплю и в сознании, что, несмотря на мои преклонные года, я неплохо сохранилась. Он беспардонно касался моих бедер, а я только задерживала дыхание. Прежде чем со мной покончить, он хотел еще раз мной попользоваться, не мог просто так меня отпустить. Он так сально и сладострастно хохотал! Остановил машину под раскидистой пальмой, окруженной низкорослыми, может с метр высотой, кустами. Тут же рядом стоял маленький квадратный сарайчик из пустотелого кирпича. Ахмед радовался, что есть место. Выйдя из машины, он открыл дверь со своей стороны, и сразу внутрь машины ворвался резкий пустынный воздух. Он овеял мне лицо, легко коснулся спутанных волос. Я почувствовала, как ко мне возвращается жизнь. Я глубоко вздохнула. Осторожно проверила, не связаны ли руки и ноги, и обнаружила, что нет. Может, у него не было на это времени. Кроме отступающей одури после усыпляющего средства и боли в виске, меня ничто не беспокоило. Ахмед резко открыл дверь, и я, ничего не подозревая, вывалилась из нее, как мешок картошки. Я лежала на боку на мелких камешках, которые ранили руки и щеку. Мои мышци после наркотического средства стали вялыми. Трудно было даже рукой двинуть. Он кричал на меня и приводил в чувство. Сообщил, что меня ждет еще одно удовольствие в жизни. С этими словами он схватил меня за воротник рубашки и грубо потянул к смердящему сараю. Помню этот домик, как будто это было вчера. Маленький, грязный, неоштукатуренный, снаружи его украшали многочисленные граффити. В нем был только проем, в который никогда не вставлялись ни рама, ни стекло. Вход – большая дыра без двери. Внутри было почти совсем темно. Твой отец бросил меня, свою жертву, в центр и недовольно осмотрелся. Я видела, как он хмурился и прикладывал руку к носу, желая приглушить смрад. Там можно было задохнуться. Парень хотел как можно быстрее закончить с этим делом, мигом расстегнул пояс на брюках, пуговицу и молнию.

– Хочешь чего-нибудь выпить?! – прерывает рассказ Марыся, срываясь. – У нас уже все закончилось, я принесу воды, – говорит она и мигом бросается к стойке бара.

Она не думала, что мать будет описывать все с малейшими подробностями. Этого она уже не вынесет. Она трясется как осиновый лист. Когда обеспокоенный кельнер спрашивает, есть ли у нее десять риалов, Марыся поначалу не может открыть сумочку, а потом – кошелек. Она хватает прохладные бутылки и прикладывает одну из них ко лбу. Она стоит спиной к столику, за которым сидит мать. «Пусть она не видит моего возбуждения, – решает она. – Мать это пережила, а я только слушаю и не в состоянии выдержать».

«А сколько же такого рода воспоминаний она носит в своем сердце и голове?! – спрашивает себя Марыся. – Какая же она бедная, несчастная, моя мамуля! Когда она выбросит все из себя, вместе с теми страшными подробностями, наверняка почувствует себя лучше».

– Холодная вода, мамуль.

Марыся улыбается, нежно гладит по щеке умудренную жизнью женщину.

– Давай, что было дальше? – спрашивает она заинтересованно.

– Переборщила с мелкими подробностями? – иронизирует Дорота. – Выдержишь это или надо сократить?

Женщина беспокоится, так как состояние дочери не ускользнуло от ее внимания.

– Конечно, конечно! Говори обо всем! – Девушка охотно соглашается, как будто речь идет о том, чтобы съесть пирожное.

– Что ж… Я лежала в середине сарая, как бревно, и в панике осматривалась по сторонам, – продолжает Дорота свой рассказ. – Заметила кострище с остатками еды, поржавевшими банками из-под тунца и окурками. По углам мусор и человеческие экскременты. Под одной из стен лежала свернутая заплесневелая и дырявая циновка. Я старалась подняться, оперлась руками о пол и, когда пошевелила пальцами, почувствовала возвращающуюся в мышцы силу. Я нащупала приличных размеров камень с острыми, как нож, краями. Это не был песчаник, он идеально помещался у меня в руке, чему я была рада. Ахмед наклонился надо мной и притянул к себе.

Дорота кашляет, а Марыся до боли стискивает зубы.

– Sorry, но мне казалось, что меня вот-вот вырвет. Вместо этого я сильнее закусывала губы. Этот дебил, извращенец, выродок… назвал меня тогда потаскухой! Он пришел к выводу, что я еще хочу с ним переспать! А как он был доволен! Уверен в себе и в том, что ему все позволено! Он резко опустил мою юбку, разорвал трусы и, держа меня за бедра, уже хотел сделать свое дело.

Дочь, слыша это признание, закрывает глаза рукой и сглатывает. Она чувствует, что ее сейчас вырвет, но поскольку ничего нет в желудке, она в состоянии побороть тошноту. Она делает большой глоток прохладной воды.

– Этого я больше не могла вынести. Я выскользнула из потных лап моего насильника. Упала на колени, но удержала равновесие, упираясь ладонями. Я молниеносно повернулась к палачу лицом.

Марыся закрывает ладонями рот, но Дорота этого не видит, так как в эту минуту находится словно в другом месте.

– Я размахнулась. Приличных размеров камень попал в срамное место моего бывшего мужа. Ахмед издал рык, который перешел в завывание. Он согнулся пополам, хватаясь за промежность, потом, как в замедленной съемке, стал на колени, завалился на бок, по-прежнему согнувшись, с руками на гениталиях. Я же сразу натянула юбку и стала, расставив ноги над человеком, который был причиной всех моих несчастий и мучений. Он все еще был жив, но я решила, что этот ад раз и навсегда должен закончиться. Не раздумывая, я стиснула в ладони твердый камень. Ахмед с изумлением и по-прежнему с презрением смотрел мне в прямо в глаза. Все время его взгляд передо мной. Тогда, в том небольшом вонючем сарайчике я уже не поддалась его взгляду. Он меня уже не мог загипнотизировать. Медленно я выровняла дыхание и собрала силы в кулак. Я нанесла первый удар, а за ним второй, третий…

Дорота машет рукой, имитируя давно нанесенные удары.

– Он беспомощно лежал на грязном песке в разбросанном пепле кострища. Его разбитая голова находилась недалеко от большой, высохшей кучи дерьма. Там его место!

Женщина сопровождает слова невообразимой ненавистью и отвращением, наклоняется над столом и касается потным лбом его столешницы.

– Куски окровавленной кожи и обломки кости приклеились к моим рукам. Я мыла их многократно, стараясь избавиться от этого, и все равно видела под ногтями засохшую кровь.