Наталья Нестерова - Воспитание мальчиков Страница 10

Когда Галя о чем-то взволнованно рассказывает, негодует, возмущается и призывает весь мир разделить ее чувства, Митя мысленно просчитывает: проблема серьезная или надуманная? Коль серьезная, он спокойно и рационально разложит проблему на составляющие, доходчиво, с примерами и аналогиями, представит суть, обрисует способы решения и ненавязчиво предложит оптимальный, с его точки зрения, выход. Митя проявит терпение, потратит свое драгоценное время, когда тому есть повод. Но гораздо чаще оказывается, что жена нервничает по пустякам.

И тогда Митя, улыбаясь, говорит нараспев:

— Я тебя люблю!

В зависимости от ситуации это подразумевает вопрос-утверждение: «Я тебя люблю, но сколько можно наступать на те же самые грабли?» — «Я тебя люблю, но охота тебе по пустякам расстраиваться?» — «Я тебя люблю, но давай, ты остынешь, и мы поговорим завтра».

Моя женская солидарность ликует, когда Митя в очередной раз что-то разбивает из посуды, натягивает носки от разных пар или забывает купить хлеб, и Галя, подражая моему сыночку, произносит нараспев:

— Я тебя люблю!

Ненаглядный мой внучек Кирюша, сын Мити и Гали, тоже довольно часто говорит: «Я люблю тебя!» При этом — никакого маминого или папиного подтекста, никакого ерничества. Для Кирилла эта фраза — установление гармонии с приятными ему людьми. Если мы с внуком долго не видимся, объясняемся в любви каждые пять минут.

Прошлым, две тысячи девятого года, летом переселялись на дачу, Кириллу три с половиной года. Семья у нас большая. Если без гостей садимся за стол, то на десятерых накрываем. Надо было купить продукты. Рынок в ближайшем городке. Я затовариваю сумки, муж таскает их в машину. Мясной отдел, где я скупаю оптово и для людей, и для собак.

— Бабушка, я люблю тебя! — говорит Кирюша.

Мы с ним еще до конца не можем поверить своему

счастью — предстоящим четырем месяцам на даче.

— Я тебя тоже обожаю, мой любимый! — отвечаю я и прошу продавщицу: — Десять килограммов куриного фарша для животных.

Она смотрит на Кирилла будто на чудо природы. Минуя весы, точно в трансе, достает один за другим из холодильника пакеты с фаршем и выкладывает передо мной.

Рыбный отдел. Сценарий повторяется. Уже куплено рыбное филе четырех видов, тушки морского окуня и трески. Остались крабовые палочки и консервы.

— Бабушка, я люблю тебя! — громко произносит Кирилл.

— И я тебя люблю, мой ненаглядный.

Продавщица роняет из рук консервы. А потом,

опомнившись, пытается дать «такому хорошему мальчику» селедку бесплатно:

— Пусть покушает, умничка, она слабосоленая.

Бакалейный отдел и хлебный киоск пропущу. Закупаем овощи. Естественно, мешками — картофель, лук, морковь, свеклу, капусту. Хилые ранние овощи и фрукты — килограммами. У продавщицы лицо трусливой воровки — из тех, что мелочь из кармана вытащит, а украсть миллион побоится.

— Бабулечка, я люблю тебя! — говорит Кирюша, у которого уже десять минут не было возможности выразить свои чувства, потому что бабушка торговалась.

— И я тебя, мое солнышко!

Продавщица на чистом глазу пытается меня обвесить, отвлекая вопросом, заданным с притворно-участливым видом:

— Внук у вас недоразвитый, да?

— Напротив, очень развитый ребенок. И я сейчас верну все покупки, потому что вы беззастенчиво мухлюете с весами и калькулятором. Есть предел наглости, на который я способна закрыть глаза, но этот предел вы перешагнули.

— Бабушка, я очень люблю тебя!

— Куколка моя! — присаживаюсь и обнимаю внука. — Ты мой драгоценный! Бабушка тратит время на ерунду и глупости вместо того, чтобы с тобой разговаривать.

Овощная продавщица пересчитывает общую сумму. Кажется, все куплено.

— Кирюша, свет моих очей! Зайчик, солнышко, кормилец! Ты хочешь, чтобы бабушка купила тебе здесь, на рынке, игрушку?

— Хочу.

— Какую?

— Пистолет или автомат.

— О! — только и могу я произнести.

Галя решительно против милитаристских игрушек. Чем позже появятся они в Кирюшином обращении, тем лучше. Откровенно говоря, на даче в кладовке у меня уже припасен автомат, сверкающий при надавливании на курок и разговаривающий утробным голосом: «Есть! Убит! Ха-ха-ха!» Но ведь звук можно отключить. Переключаю внимание Ки-рюши на большой грузовик. Надо ведь песок навозить в песочницу.

На даче работают таджикские рабочие, мостят дорожки из тротуарной плитки. Все они деликатные, спокойные и приятные люди, но одного молодого человека Кирюша особенно выделяет, с ходу запомнил, как его зовут.

— Улугбек! — обращается Кирилл к рабочему, который в данный момент катит тяжело груженную тачку с гравием.

— Да, Кирилл?

— Я тебя люблю!

Улугбека точно подстреливают, он дергается, тачка вихляется, гравий сыпется на землю.

Почему наивное проявление чувств нас шокирует? Испытывая явный недостаток нежного внимания со стороны окружающих, получая это самое внимание, мы впадаем в ступор.

Улугбек постепенно привык к манере моего внука выражать свое отношение к людям, которые нравятся. И стал отвечать все свободнее и свободнее.

— Улугбек! Я люблю тебя!

— И я тебя люблю! — широкая радостная улыбка. — Хочешь, на тачке покатаю?

Проводив родных и друзей, мы, наконец, остались на даче с Кириллом вдвоем. В первую же ночь он шмыгнул ко мне в спальню:

— Бабуля, я с тобой чуть-чуть-чуть полежу?

Когда ему хочется подчеркнуть, усилить свою

мысль, Кирилл повторяет слово, которое ему кажется самым важным.

И не дождавшись согласия, ныряет под одеяло, ползет к моей подушке.

— Давай никогда-никогда, — шепчет он, — никогда-никогда-никогда не уезжать с дачи и жить тут с тобой всегда-всегда-всегда?

— Хорошо, но в Москве у тебя столько прекрасных игрушек. Если ты без них заскучаешь или без мамы и папы, — говорю я, сознавая, что последовательность выстроила неверную, — поедешь домой.

— Договорились. Бабулечка, дай мне свою ручку, я каждый пальчик поцелую.

— А ты мне свою дай…

И вот лежим мы, целуем друг другу пальчики. Я понимаю, что зависла в счастливом небытии, в точке наивысшего блаженства. И мне ничего, ничего-ничего-ничего больше не надо. Ведь через год-два все изменится. Кирилл будет становиться все строптивее, непослушнее, своевольнее, будет испытывать нас на прочность, отвоевывать независимость и выкидывать фортели. Точно как его отец и дядя. И фраза: «Я тебя люблю» — пропадет, заморозится, чтобы растаять в другие времена.

БИТЬ ИЛИ НЕ БИТЬ

Как и большинство людей, я ругаю телевидение. Как и то же самое большинство, периодически его смотрю. Мой любимый канал — «Культура». Не только мой, понятно.

Однажды моя подруга уезжала в отпуск и давала инструкции другой нашей подруге, которая будет присматривать, выгуливать Пьерошу — крайне энергичного и шаловливого пёсика.

— Когда уходишь и Пьероша остается один, запри его, пожалуйста, в гостиной, проверь, чтобы дверь захлопнулась и не распахивалась от его бросков. Включи ему телевизор, канал «Культура».

— Обязательно «Культура»?

— Обязательно! Другие каналы Пьерошу сильно возбуждают, и он может погрызть мебель.

Вот и на меня реклама действует точно государством разрешенные пытки над здравым смыслом, эстетикой и хорошим вкусом. Иногда меня приглашают на ток-шоу «Культурная революция». Темы бывают острыми, подчас — провокационными. Однажды предстояло обсудить проблему физического наказания детей: бить их или не бить. Я ехала на запись передачи и терзалась: предстану садисткой, замаскированной под милую даму. Вы говорите, что детей надо бить? Кошмар! Каково же было мое удивление, когда обнаружилось, что мою точку зрения разделяют достойные люди, совершенно не похожие на извергов.

Физическое наказание не может быть нормой, ежедневным ритуалом, платой за «двойку» в школе, за разбитое футбольным мячом соседское окно или выбросом родительских эмоций, не имеющих никакого отношения к поступкам ребенка. Тургеневу очень повезло, что его сумасшедшая мамаша, наказывавшая розгами своих детей и дворню впрок, не смогла убить сыновний талант, хотя и попортила будущему писателю психику изрядно.

Лупить ребенка до пяти лет — форменное изуверство. После пятнадцати — бессмысленно.

Когда Митя в последних классах школы напился и накурился сигарет и папа притащил его домой в третьем часу ночи, я уже дошла до умопомрачения — колотила Митю кулаками, не разбирая, где нос, а где торс…

Он стоял, принимал мои удары и говорил:

— Мамочка, бей! Только не плачь!

Какой, спрашивается, смысл колотить этого верзилу, находящегося в состоянии алкогольного опьянения и табачного отравления?

Но между пятью и четырнадцатью мальчишескими годами наступает период, когда они испытывают себя и мир, когда они совершают поступки провокационные, когда они нащупывают предел допустимого, когда их тянет в запретное. Запретное — это всегда угроза жизни или нравственности. А родительские предостережения воспринимаются как пустое сотрясение воздуха: это — хорошо, это — плохо, туда — не ходи, этого — не бери. Я сам разберусь. Или, по крайней мере, попробую разобраться.