Олег Рой - Улыбка черного кота Страница 10

Света не могла подолгу усидеть в библиотеке, куда необходимо было регулярно ходить, чтобы конспектировать горы сухой, зубодробительной фактуры законодательных материалов. Не могла она и заучивать назубок статьи бесконечных законов, поскольку никогда не была зубрилкой. Что понимала легко и что ложилось ей на сердце, то и усваивала. А что не в силах была воспринять ее бедная головка, то считала и ненужным для себя. Кто-нибудь другой это будет знать, вот и достаточно. Дружить Светка умела, и школьные подружки и друзья всегда выручали ее в трудных ситуациях. Но в новой группе, на первом курсе юрфака, она ни с кем не сошлась настолько близко, чтобы при нужде попросить о помощи, да и взаимовыручка студенческая оказалась не такой крепкой и бескорыстной, как школьная. В результате все кругом стали казаться ей смешными и занудными «ботаниками», будущими ничтожными «штабными писаришками».

Но свято место, как говорится, пусто не бывает, и девушке поневоле пришлось искать себе дело по душе — вместо быстро опостылевшей и так и не заинтересовавшей ее учебы. Внезапным ее открытием и увлечением осенью, на первом курсе, стали танцы. Света быстренько влилась в коллектив московской клубной молодежи; мать по-прежнему поддерживала ее во всем и души в ней не чаяла. Ей нравилось, что Света посещает танцевальные клубы, и она шила дочке невообразимо нарядные и эффектные платьица, юбочки, курточки по фасонам, которые только могли прийти в голову ее легкомысленной дочке. Мать и сама молодела, обшивая Свету и разделяя ее молодую радость по поводу наступившего праздника взрослой жизни.

В те годы Клавдия Афанасьевна Журавина начала по-настоящему хорошо зарабатывать, выслужила пенсию, ушла из ателье, и у нее образовался круг богатых заказчиц, которых она приноровилась отлично обслуживать. В Москве появились отличные ткани, модная фурнитура, и для таких умелых рук, как у Светланиной матери, работа находилась всегда. Поэтому, впервые перестав задумываться о постоянно маячившей прежде нужде, она даже смогла выправить себе и дочери заграничные паспорта и отправиться отдыхать в Турцию, в Анталию, — впервые в жизни.

По-новому смотрела на мир и Светлана. С одной стороны, она наблюдала молодых людей, которые и на отдыхе в Турции, и в ночных клубах Москвы чувствовали себя словно рыбы в воде и при этом неизвестно чем занимались в обычное дневное время, разве что таинственно усмехались при расспросах о роде их занятий. Скорее всего, днем они просто спят, хмуро думала девушка, поскольку на танцполе они проводили ночи напролет… Она видела, что эти ребята не считают денег, неизвестно, откуда берут их, и неизвестно, как собираются жить дальше. У них имелось что-то такое, чего не было у тех людей, которых она знала прежде. А именно беспечность молодости, неограниченная финансовая поддержка семей и уверенность в завтрашнем дне, независимо от собственных личных достоинств. Богатые родители оплачивали вольную жизнь любимых чад, не считая ее вредной для молодых, не обремененных учебой организмов, и вслед за своими новыми знакомыми Света выучилась повторять, как эхо, слова модной песенки: «Танцуй, пока молодой…»

Кончилось же тем, что она еле-еле сдала зимнюю и весеннюю сессии за первый курс. Но она все еще выгодно отличалась от своих сокурсников хорошо подвешенным языком и общим уровнем подготовки — снова спасибо родной школе! Однако после весенней сессии, когда она сумела сдать историю государственного права лишь с третьей попытки, Светлана почувствовала: все, лафа кончается. Надо было либо крепко засесть за учебу, что теперь стало ей органически чуждо, либо искать какие-то иные пути устройства в этой жизни.

Но какие, какие?… Она думала об этом, а услужливая память подкидывала ей одни и те же воспоминания: Турция — сладкая и знойная, как и ее расслабляющая жара… безмятежное теплое море… спелые фрукты… а ночью — танцы до упаду… Множество молодых людей, успех, комплименты, упоительные поцелуи… И разговор по-английски с одним молодым, обаятельным французом. Он приезжает каждый год в это место, на недельку, просто потанцевать. Потому что здесь, в Кемере, уверял он Светлану, собираются самые красивые девушки. И его девизом было то же самое — танцуй, пока молодой. Он был каким-то другим, не таким, как все прочие ее знакомые, — недосягаемый, свободный, легкомысленный, пылкий… и — что греха таить — умопомрачительно притягательный.

— Жить весело и пылко — это настоящее искусство, Светлана, — говорил он ей по-английски, смешно растягивая ее имя («Све-е-етла-а-ана…») и небрежно постукивая ногтем указательного пальца по высокому стакану с соломинкой, наполненному коктейлем. — Так жить, чтобы, умирая, было что вспомнить… Это немногим доступно!

Антон и Сережка, пожалуй, назвали бы его глупым фатом, думала девушка, и сама пыталась возражать собеседнику, но кокетливо и игриво, более игриво, нежели самой хотелось:

— Но вы ведь занимаетесь в жизни чем-то серьезным, помимо отдыха на море? Работаете, делаете бизнес, может быть, учитесь…

— О-о-о! — насмешливо и загадочно тянул в ответ француз, поедая Светлану глазами и не давая определенного ответа на ее вопрос. — Такой хорошенькой девушке, как вы, не стоит забивать себе голову вопросами бизнеса или учебы!

Все это было немножко смешно и слишком патетично, и все же стройный, загорелый, с выгоревшими волосами (что свидетельствовало о том, что он все-таки вылезает иногда из моря на пляж) молодой француз произвел на Светлану неизгладимое впечатление. Ей захотелось жить так же легко и беспечно, как он, так же развлекаться, гулять, считая это нормальным и серьезным занятием. Из года в год стабильно приезжать в одно и то же место, отдаваться веселью днями и ночами напролет. И чтобы никто тебя не осуждал — ни комсомол, ни школа, ни институт, ни разные скучные и правильные взрослые. Вот хочет человек жить весело — и живет, и если он никому не причиняет при этом вреда, то никто и не вправе запретить ему такое времяпрепровождение. А главное, изумлялась Света (и это ей нравилось все больше), он вовсе не собирается чувствовать себя виноватым за такой образ жизни — ни перед кем, в том числе и перед самим собой. У девушки появилась уверенность, что и она тоже имеет право устроить личную жизнь по своему разумению. Имеет право сама распоряжаться своей судьбой. Так она и выдала себе «индульгенцию на право наслаждения жизнью» — кажется, в юридическом смысле это звучит правильно?…

Однако снова пришла осень, и вновь начались занятия, и на втором курсе опять пришлось вставать спозаранку и мчаться сломя голову в любую погоду на лекцию, где какой-нибудь скучнейший тип — старикашка, как утверждала Света, — уныло бубнил что-то про какое-то там право…

И она не выдержала. Решение давно и исподволь сформировалось в ее душе, оставалось только признаться в нем самой себе и принять его как жизненное кредо. Такая жизнь не для нее. Скука и обыденность, как юридическая профессия, — тоже. Она молода, хороша собой, и хотя модельный бизнес, куда берут красавиц, ей не светит (ростом все-таки не вышла — всего сто шестьдесят три сантиметра), но обаяния ей не занимать, и, значит, найдется и для нее в жизни настоящее занятие. Такую-то красоту, такой стиль, такую походку зарыть и закопать в пыльных библиотеках, в аудиториях со скучными, недалекими и бедными сокурсниками?! Да никогда! Правда, не зная еще, чем заняться дальше, она продолжала по инерции посещать лекции в университете, но все это уже было временное, лишнее и случайное в жизни.

Света Журавина вышла на тропу своей войны, хотя и не сообразила еще, как эта ее война называется.

Глава 7

Школьная компания между тем распадалась. В первую же институтскую весну на наших друзей свалилась неожиданная напасть — объявили призыв в армию для студентов дневного отделения. Приказ вышел неожиданно, никто не успел толком отреагировать на него, практически вся мужская половина советских вузов попала под этот топор. И кроме немногих счастливчиков, чьи родители обладали «сверхпроходимостью» в нужных инстанциях, остальные были «забриты» в рекордные сроки.

Таким образом, уже осенью Антон Житкевич был вынужден надеть кирзовые сапоги. Родители не смогли, да, в общем-то, и не собирались обеспечивать его «отмазкой» от армии, в отличие от Сергея Пономарева, дипломатическое семейство которого, обладая нужными связями, вовремя подсуетилось и решило эту насущную проблему. Антон же предпочел разделить участь большинства. Понятно, что у него начались совсем другие приготовления и заботы, и на встречи с друзьями времени практически не оставалось. Однако и Серега, как казалось Свете, стал каким-то чужим и отдалился от них, все более увлекаясь своей китаистикой и всякими восточными делами. Лето он провел у родителей в Пекине и там уже подрабатывал на мелкой должности в посольстве, что дало ему возможность почувствовать себя взрослым и даже получить какие-то деньги, которые в Москве выглядели настоящим состоянием.