Дина Рубина - Старые повести о любви (Сборник) Страница 10

– Дед, что – хорошая девочка этот Иван Сергеевич?

Дед сложил газету и снял очки.

– Вот что, сынка, – сказал он, – я уже звонил и обо всем договорился. Им нужен юрист. Завтра к десяти явишься к нему, к этому Ивану Сергеевичу. Будешь работать по-человечески.

– Я не безработный, – тихо сказал я.

– Хватит. Я вижу, в кого ты превратился. Не спишь, не ешь, похудел как черт, вчера ночью кричал...

– Мне снилось, что ты меня замуж выдаешь.

– Дуся! – крикнул дед, побагровев.

И тогда из кухни выкатилась тяжелая артиллерия.

– Санечка, – умоляюще проговорила баба, – это прекрасная спокойная должность – юрист в тресте «Метростроя». Оклад сто сорок плюс тридцать процентов премиальных каждый месяц.

– Нет, – сказал я.

– В Москву будешь ездить, даже за границу, ты же знаешь, мы в Венгрии метро строим. Бесплатный проезд по железной дороге.

– Нет! – сказал я.

Дед отшвырнул газету, вскочил и заходил по комнате, яростно сжимая и разжимая крепкие волосатые кулаки.

– Ты знаешь, Дуся, как у них называется машина, которая возит пострадавших? – спросил он на ходу и выкрикнул победно: – Труповоз!..

Баба ахнула, но деду этого показалось мало.

– Он, именно он должен разгребать помои общества! Кончится тем, что какой-нибудь бандит надерет ему уши. Нашел призвание! Целыми днями только и слышишь об ограблениях и убийствах.

– Коля, здесь ребенок! – напомнила баба.

– Подумаешь, вчера он этому ребенку объяснял, что такое судебно-медицинская экспертиза! – и дед грозно остановился передо мной, и жестом пророка ткнул пальцем в угол, где в кресле с ногами сидела Маргарита и мерцала своими кошачьими глазами.

– Деду-усь, – певуче протянула она, – а знаешь, как интересно.

Но дед, не снимая указующего перста с Маргариты в кресле, выставил вперед свою ногу старого гладиатора и сказал патетически:

– Его убьют в перестрелке, Дуся. Ему плевать, что станет с ребенком.

Я нервно расхохотался и ушел к себе, хлопнув дверью. Походил по комнате, посвистел, глянул на Иркину фотографию за стеклом книжной полки. Я люблю смотреть на эту фотографию, она меня успокаивает. Ирка снята на пляже. Стоит веселая, обмотанная полотенцем, и за нею вздымается облако – белое, клубистое, в полнеба. Где-то сейчас это облако? Унеслось, развеялось, затерялось в чужих краях...

В нашей семье многое подразумевалось. Так, например, подразумевалось, что я Маргарите – братик Саша, хотя на самом деле ей, согласно субординации, следовало звать меня дядей Сашей. Подразумевалось, что моя дурацкая сестра Ирка, Маргаритина мать, живет в Москве со своим вторым мужем Витей. Хотя на самом деле Витя приходился ей первым мужем, а Маргарита была в свое время принесена нам в подоле легкомысленного Иркиного платьица, голубого, в белый горошек. Подразумевалось, что Ирка – мать-одиночка, хотя на самом деле представить Ирку матерью было не под силу даже самому доброжелательному, самому умиленному воображению.

Подразумевалось, что Ирка гордо решила рожать Маргариту, хотя в действительности, благодаря Иркиному сверхъестественному легкомыслию, дело обнаружилось спустя месяцев пять, и на мое нынешнее счастье Маргариту убивать было поздно, и пришлось ее рожать на этот свет. Сейчас я холодею при мысли, что могло быть иначе.

Подразумевалось, что еще до рождения Маргариты Ирка выгнала Толю-рыжего и решила воспитывать ребенка сама, хотя на самом деле Толя-рыжий, детина с наглой мордой, жил в соседнем подъезде и не собирался жениться на Ирке, а значит, и выгонять его было неоткуда. Подразумевалось, что я, как брат и защитник, ходил выяснять отношения с Толей-рыжим и его семьей, потому что больше выяснять было некому – дед лежал в больнице с первым инфарктом, а баба лежала дома с гипертоническим кризом. Подразумевалось, что я выяснил отношения самым исчерпывающим образом. На самом деле состоялась бездарная драка, в которой будущий Маргаритин папа выбил зуб будущему Маргаритиному дяде. По этому поводу я страдаю до сих пор, потому что не могу улыбнуться по-человечески ни одной девушке.

Из роддома Маргариту забирал я. Мне положили на руки легкий белый сверток, я заглянул под накинутый уголок одеяльца и натолкнулся на бессмысленный Маргаритин взгляд.

– Как держите, папаша! Левой снизу возьмите! – сказала мне медсестра. Я забормотал что-то и сунул трешку в карман ее халата. Такое указание передала мне в записке Ирка. Она семенила сзади и счастливо улыбалась.

Мне было семнадцать лет, я нес Маргариту через двор роддома к воротам, и не знал – зачем мне нужен этот сверток и что с ним делать. Привез я Маргариту уже сюда, в новую квартиру, на которую мы срочно и невыгодно обменялись.

Сразу после рождения Маргариты Ирке вздумалось поехать в Москву поступать учиться «куда-нибудь». Поступить она, конечно, никуда не поступила, но за этот короткий период времени успела встретить Витю, студента циркового училища. Витя взял Ирку замуж сразу же, в том же голубом в белый горошек платьице. Он полюбил ее такую дурацкую, какая она есть, и сделал из Ирки цирковую артистку. Теперь она ассистирует Вите, у них даже отдельный номер, «свой», как гордо рассказывала Ирка по телефону. Кажется, номер заключается в следующем: Ирка держит в зубах сигарету, а Витя гасит эту сигарету ударом хлыста. Или каната. Я не очень понял бестолковое Иркино объяснение, но, собственно, мне-то что! Худсовет этот номер принял, значит, и слава богу... Ирка с Витей постоянно разъезжают, у них гастроли и бурная цирковая жизнь, а Маргарита тихо растет в нашем доме и теперь уже совершенно очевидно, что останется со мною навсегда.

Я сидел за письменным столом и быстро, одной нервной линией рисовал на дедовской записочке с нужным телефоном ужасные морды. Тут вошла баба, обняла меня за шею и поцеловала в затылок.

– Ба, ну я не могу больше! – взвился я. – Ну чего он чушь порет!

– Саня, ты же знаешь деда, – сказала баба и стала, как в детстве, хлопотать над моим чубом – то убирала его со лба набок, то разглаживала опять, – он переживает за тебя, за Маргаритку... Мы ж и в самом деле не вечные, Саня. Останетесь вы с ней одни.

– Начина-ается! Со святыми упокой.

– Ну не раздражайся, не раздражайся, – она быстро и мягко гладила меня по плечу, – ты взгляни правде в глаза и поймешь, что дед прав. Ну, какой из тебя следователь? Ты такой мягкий, добрый...

– Маленький, – продолжил я, – метр шестьдесят...

– Дело, конечно, не в росте. Да ты, Саня, и сам сбежишь оттуда, не выдержишь.

– Выдержу! – упрямо сказал я и дернул головой, чтобы баба не теребила волосы, хотя мне это было приятно.

Помимо преподавания географии, баба всю жизнь вела классное руководство. К нам до сих пор в самые неподходящие моменты являлись бывшие ученики с букетами цветов. Почему-то они приходили целыми выпусками, человек по пятнадцать, и весело толпились в нашей маленькой квартирке. И надо было их принимать, поить чаем, мыть после них полы. Баба очень тосковала по воспитательной работе.

– Ты должен крепко встать на ноги в материальном смысле, – продолжала она, – а там, в метро, премии, Саня, и тринадцатая зарплата.

– Баба, не обрабатывай меня! – попросил я.

– Прекратятся эти кошмарные дежурства, когда мы с дедом всю ночь не спим и ждем тебя с валидолом в зубах.

– Ну, никто не виноват, что вы – комедийные персонажи. Не налегай на меня, пожалуйста, позвоночник хрустнет.

– Ну, хорошо! – решительно сказала баба. – Зайти-то ты можешь к этому человеку, поговорить?

– Зачем?

– Может, тебе там приглянется...

Я молчал, продолжая рисовать одной линией клыкастые морды.

– Саша! Ради меня!

– Сказал – не пойду, значит, не пойду! – буркнул я. За моей спиной воцарилась пауза, полная оскорбленного достоинства.

– Ладно, Cаша, – сказала баба, смиренно вздохнув, – тебе видней. Может, действительно, не стоит... Может, в этой милиции твое призвание. Ладно, не ходи.

– Ну хорошо, пойду, – я просто не вынес ее горя.

– Зачем, Саша, если душа не лежит?

– Сказал – пойду, значит, пойду! – буркнул я.

Баба замерла за моей спиной, еще раз контрольно вздохнула, чтобы я не вздумал забыть о ее горестной озабоченности моей судьбой, потом поцеловала меня в макушку и вышла.

Секретарша – глазастая, с милым носиком и округлым подбородком – этакая Ярославна, стриженная под пятиклассника, княжила на государстве телефонных аппаратов. Она манипулировала цветными трубками с потрясающей ловкостью и этим напоминала уличного регулировщика с большим стажем.

Я спросил у нее, кинематографически кивнув подбородком на дверь кабинета:

– У себя?

Секретарша почесала карандашом в мальчишеском чубчике и спросила буднично:

– А вы кто?

– Я по поводу устройства на работу. Юрисконсультом.

– А, – сказала она, – сейчас... – Поднялась и ослепила меня разрезом на джинсовой юбке. «А что, – подумал я, – может, и вправду остаться здесь работать?»