Джули Пауэлл - Джули & Джулия. Готовим счастье по рецепту Страница 10

Понимая, что он старается меня утешить, я невесело улыбнулась в ответ. Но под тихое жевание над обеденным столом витали безответные вопросы: зачем тебе это, Джули? зачем тебе эта Джулия? зачем тебе это именно сейчас?

В тысяча девятьсот сорок восьмом году Джулия и Пол перебрались в Париж. Джулия отправилась просто за компанию — и еще ей, конечно, хотелось ознакомиться со знаменитой французской кухней. Тогда она мало разбиралась в еде, но поесть любила и могла съесть больше любого из тех, кого Полу доводилось встречать (кроме него самого).

Пол был разочарован тем, как испортился его Париж, — до войны он долгое время жил здесь. Пострадавшие от бомбардировок здания и повсеместное присутствие военных вызывали уныние. Джулия видела город впервые, и в глазах ее все выглядело не так уж плохо. Более того, ей казалось, что жизнь ее никогда не была лучше.

В их квартире на Университетской улице было холодно — студеной зимой она обогревалась одной пузатой печкой. Квартира была странной планировки — в форме буквы L. Высунувшись из окна гостиной, Пол мог сфотографировать Джулию, выглядывавшую из окна спальни, на фоне парижских крыш. Именно в этой эксцентричной и старомодной квартире Джулия научилась и полюбила готовить.

Мать Джулии умерла задолго до того, как они с Полом переехали в парижскую квартиру, и задолго до того, как они поженились и даже познакомились. Это, конечно, грустно, но, по крайней мере, Джулии не надо было волноваться о том, что подумает ее мать, войдя в эту темную квартиру, где пахло сыростью, где кухня располагалась наверху скрипучей лестницы, а ванна выглядела странно и даже зловеще.

Вообще-то, я точно не знаю, как выглядела их ванна; может, очень даже и ничего. А вот наша могла нагнать страху на кого угодно.

Зато кухня в нашей новой квартире была довольно просторной по нью-йоркским меркам. Она располагалась в отдельном помещении, возле раковины была столешница и большая плита. Освещалось все это флюоресцентными лампами в индустриальном стиле. Едва переехав, мы первым делом отодрали покрытие пола до самых досок, которым было лет сто, не меньше. Темные отсыревшие доски пола слегка подгнили, и мы пока не решили, что будем с ними делать. Но кухня мне нравилась: именно из-за нее я выбрала эту квартиру, из-за нее сквозь пальцы смотрела на сломанные рамы и ставни, на странную черную ванну и на все остальное, что было совсем не так, как должно было быть.

Черная фаянсовая ванна стояла на возвышении: чтобы залезть в нее, нужно было подняться на две ступеньки. Если при этом вы представили себе гламурную ванну, вроде тех, что в отеле в Лас-Вегасе, — забудьте. Во-первых, ванна была старая и облезлая, а обрамляла ее растрескавшаяся пластиковая планка времен пятидесятых, как в дешевых мотелях. Фанерные ступеньки покрыты свинцово-серым линолеумом. Поднявшись на две ступеньки, вы приблизитесь к ободранному подвесному потолку с дырой для лампы. Лампа не работала, а дыра была просто черной и зияющей дырой, из которой того и гляди поползут разные твари, пока вы скрючившись сидите в этой ванне (по крайней мере, мне так казалось).

Сама квартира была вытянутой формы, с низкими потолками и тем же свинцово-серым линолеумом, что и ступеньки в ванной, и это делало ее похожей на подводную лодку. В торце было большое окно, с двух сторон обрамленное ставнями, — такие окна часто можно встретить в маленьких городках американского Юга. Звучит хоть и неплохо, но на самом деле это было ужасно, потому что Лонг-Айленд-Сити далеко не маленький городок американского Юга.

Когда мама впервые увидела эту ванну, она рассмеялась, и нетрудно догадаться, что не от радости. При виде ставней глаза у нее сделались как тарелки.

— Джули, они же даже не закрываются! Вы живьем заморозитесь.

В этот момент грузовик под нашим окном наехал на выбоину в асфальте, и от грохота вся комната задрожала.

— Если прежде не оглохнете, — скорбно добавила мама.

Мы забронировали столик в итальянском ресторане в центре. Я повыталкивала всех из квартиры и перед рестораном затащила их в бар. Весь вечер я пыталась создать атмосферу веселой оргии, напоив и накормив всех до отвала. В этом я настолько преуспела, что, усаживаясь в такси в конце вечера, я сама с трудом держалась на ногах. Но оказалось, зря старалась.

К полуночи мы все улеглись спать в нашем так называемом лофте, и началась самая длинная в моей жизни ночь. Все машины, проезжавшие под нашими окнами, похоже, потеряли глушители, а когда очередная электричка на восьмидесяти милях в час резко заворачивала за угол, раздавался леденящий душу скрежет. С учащенным сердцебиением и стиснутыми зубами я выслушивала вздохи и раздраженное ворочанье с надувного матраса. В конце концов я уснула — знаю это точно, потому что в пять утра, вздрогнув, я вскочила и увидела маму в ночнушке. Она стояла у окна и что-то яростно шипела, грозя кулаком подъемному крану, который тащился мимо наших окон и громко бибикал, полагая, что несметные толпы прохожих в пять часов утра стремятся броситься под его колеса.

Проблемы начались с утра, когда выяснилось, что грузовая компания (что неудивительно) потеряла наш заказ. «Это же Нью-Йорк, чего вы ждали?» прокомментировал мой братец Хитклиф. (Его имя Джордан, а вовсе не Хитклиф. Техасцы шотландско-ирландского происхождения не называют своих рыжеволосых сыновей Хитклифами. Это я его так зову: мне это кажется забавным, потому что он, против обыкновения, начинает злиться, да и вообще имя Хитклиф соответствует его невозмутимой натуре.)

Хитклиф — такой парень, которого любой возьмет секундантом на дуэль, напарником в пожарную команду, кандидатом в вице-президенты в предвыборную гонку или партнером в реалити-шоу, где нужно говорить на иностранных языках, прыгать с высоких скал и есть жуков. Невозможно представить, что он кричит на обслуживающий персонал в телефонную трубку или устраивает истерики на платформе метро — то, что регулярно проделываю я. Из-за этого, а также потому, что Эрик мучался с похмелья по моей вине, я взяла с собой в транспортную компанию Хитклифа. И проблема решилась очень просто.

С Хитклифом все прошло как по маслу. Осталось решить, что делать с Салли.

Все лето моя подруга Салли жила со своим новым дружком из Британии, который писал диссертацию и пытался устроиться на работу в ООН. Но недавно при подозрительных обстоятельствах он вернулся домой, «через океан» (меня всегда раздражала эта его фразочка), и Салли пришлось переехать в старую квартиру, где она жила раньше. За последние несколько лет она неоднократно то въезжала туда, то снова оттуда выезжала. Раньше Салли училась в еврейской религиозной школе, а студенты таких школ в Нью-Йорке, даже после того, как бросили учебу, все равно имеют доступ к замечательным квартирам довоенной постройки в Верхнем Вест-Сайде. Потому что ученики разъезжаются кто в кибуц[15], кто в колледж, а тем, кто остается, приходится подыскивать себе соседей. Единственным недостатком было то, что жильцы бесконечно менялись, а это создавало в квартире не очень-то домашнюю обстановку, да и с мебелью возникали проблемы. Поэтому Салли собиралась прислать к нам в Бэй-Ридж грузчиков после обеда и забрать наш громоздкий диван. Я звонила ей на мобильник снова и снова, но трубку она не брала. И только потом, уже выходя из квартиры, мы услышали по радио сообщение об убийстве пяти человек в пригороде Мэриленда — а именно там живут ее родители.

— О нет, — ахнула я.

— Да все с ними в порядке, — сказал Эрик.

— Надеюсь. Если ее родителей застрелили, куда мы денем этот дурацкий диван?

— И зачем ты это затеяла? — со вздохом спросила мама, когда мы свернули на Белт-Парквей с Шестьдесят девятой. Мы ехали мимо спокойных кварталов с лужайками возле домов, мимо громадного зеленого парка, откуда открывался прекрасный вид на мост Веррацано (где друг Джона Траволты покончил с собой в «Лихорадке субботнего вечера»), на нью-йоркскую гавань и вырастающий за ней Стейтен-Айленд.

Тем же вопросом мама донимала меня по поводу кулинарного проекта, и с тем же результатом. Это было невозможно выразить. Не могла я объяснить того чувства душевной пустоты, что возникло у меня в метро тогда вечером, когда поезд опоздал на сорок минут и на платформе столпилась куча народу. Не могла описать этого чувства изоляции от мира, точно меня замуровали в тоннеле метро, того самого метро, которое каждое утро выплевывало меня на серый тротуар, кишащий людьми в деловых костюмах, а вечером — на безлюдный, отрезанный от всего и безнадежно скучный тротуар в Бруклине. Не могла объяснить, почему мне казалось, что я больше не выдержу, а наш с Эриком брак уж точно. Да и объяснения всему этому, пожалуй, и не нашлось бы.

Мама хорошо знала, что ждет ее в квартире, поскольку сталкивалась с этим не первый раз, а еще из-за неприятного случая, который произошел две недели назад. Наша хозяйка из Бэй-Ридж, милейшая женщина с сильным бруклинским акцентом, которая развлекалась, делая из старых фотографий открытки с плоскими шутками о старости и сексуальной жизни женатых, приперлась в квартиру. Мы, разумеется, не собирались ее туда пускать, по крайней мере, до тех пор, пока я не найму кого-нибудь зашпаклевать дыры от гвоздей, отмыть плиту и установить на место оторванный керамический полотенцесушитель. Но она открыла дверь своим ключом, вошла в квартиру и оставила сообщение на нашем автоответчике. Она была в ужасе. И собиралась заменить плиту. (Притом что плита работала нормально.) Не надо вызывать уборщицу — забирайте свои вещи и убирайтесь вон. Вот что она сказала.