Марк Леви - Уйти, чтобы вернуться Страница 10

Оливия заканчивала свое письмо новыми поздравлениями и пожеланием пообедать с ним в понедельник. Раньше с ней такого не случалось. В другое время Эндрю принял бы такое приглашение за намек на ожидающее его повышение, а то и на премию, но сейчас, пребывая в крайнем унынии, он ни на что хорошее не надеялся.

Вечером в его дверь громко постучали. Эндрю решил, что это папаша Вэлери, явившийся, чтобы с ним расправиться, и открыл дверь чуть ли не с облегчением: хорошая трепка, возможно, избавила бы его от чувства вины.

Но это был Саймон, бесцеремонно его оттолкнувший и шагнувший в дверь.

— Лучше скажи, что ты этого не делал! — гаркнул он, подходя к окну.

— Она тебе звонила?

— Я — ей. Хотел, видишь ли, завезти вам свадебный подарок, но боялся вас побеспокоить, нарушить любовную идиллию. И просчитался.

— Что она тебе сказала?

— Сам как думаешь? Ты вдребезги разбил ей сердце, она ничего не понимает, кроме того, что ты вытер об нее ноги, что разлюбил. Зачем было жениться? Почему было не отказаться заранее? Ты поступил как последний мерзавец.

— Это потому, что все вы убеждали меня ничего не говорить, ничего не делать, ходить с закрытыми глазами! Все мне втолковывали, что мои чувства — всего лишь плод воображения.

— Кто это — «все»? Ты откровенничал с кем-то еще, кроме меня? У тебя что, любовь с первого взгляда к новому лучшему другу? Собрался и меня бросить?

— Не валяй дурака, Саймон. Я поговорил со своим портным.

— Час от часу не легче… Не мог подождать месяц-другой, хотя бы дать ей и себе шанс? Что такого важного произошло вчера вечером, что ты все одним махом погубил?

— Я не смог заняться с ней любовью, а Вэлери слишком проницательна, чтобы поверить в простую неудачу. Хотел все знать — получай.

— Нет, этого я бы предпочел не знать, — ответил Саймон, рухнув на диван. — Вот мы и приехали!

— Мы?

— А как же! Я так с тобой породнился, что мне тоже худо. В конце концов, я оказался свидетелем при заключении небывало короткого брака.

— Метишь в Книгу Гиннесса?

— Как тебе такая мысль: пойти извиниться, сказать, что все это — мимолетный приступ идиотизма?

— Я перестал себя понимать. Знаю одно: таким несчастным я еще никогда не был.

Саймон отправился на кухню, принес оттуда две откупоренные бутылочки пива и протянул одну Эндрю.

— Я переживаю за тебя, старик, переживаю за нее, а больше всего — за вас обоих. Если хочешь, можешь пожить недельку у меня.

— Зачем?

— Чтобы избежать одиночества и мрачных мыслей.

Эндрю поблагодарил Саймона, но, поразмыслив, решил, что мрачные мысли в одиночестве будут ему сейчас полезнее. Невелика кара по сравнению со страданием, которое он причинил Вэлери!

Саймон положил руку ему на плечо:

— Помнишь анекдот о подсудимом, который убил обоих родителей и просил о снисхождении по причине своего сиротства?

Эндрю вытаращил глаза, а через мгновение друзья разразились таким хохотом, какой может рождать только дружба и только в наихудшие моменты жизни.

В понедельник у Эндрю состоялся обед с главным редактором. Оливия Стерн выбрала ресторан подальше от редакции.

Никогда еще она не проявляла такого интереса к его статьям. Никогда не задавала столько вопросов об использованных им источниках, о встречах, о способах расследования. Не притрагиваясь к своей тарелке, она слушала его рассказ о командировках в Аргентину — так дети слушают рассказы взрослых о захватывающих событиях. Дважды Эндрю был готов поклясться, что Оливия Стерн вот-вот пустит слезу.

Обед завершился рукопожатием, благодарностью за исключительную работу и предложением написать на эту тему книгу. И, только выходя из-за стола, она сообщила о своем намерении задержать еще на неделю публикацию его статьи, чтобы в ближайшем номере разместить ее рекламу на первой полосе, а саму статью развернуть в следующем на целых две. Это был, возможно, еще не верный Пулитцер, но все равно знак отличия, который непременно повысит его реноме в журналистской среде. В ответ на вопрос Оливии (не предполагавший возражений), найдется ли у него материал, чтобы увеличить статью до такого размера, Эндрю заверил ее, что он немедленно засядет за работу.

Он и так собирался посвятить всю неделю только работе. Приходить в редакцию пораньше, довольствоваться на обед сандвичем прямо за письменным столом, засиживаться допоздна и разве что разок-другой поужинать в компании Саймона.

Эндрю не отклонялся от этой программы. Небольшое нарушение, правда, все же произошло. В среду, выйдя из редакции, он испытал острое чувство дежавю. На углу 40-й улицы он как будто снова увидел через заднее стекло стоявшего у тротуара внедорожника лицо своей незнакомки из «Новеченто» и бросился туда со всех ног. На бегу он выронил папку, и страницы со статьей рассыпались по тротуару. Пока он их подбирал, пока выпрямлялся, машина успела исчезнуть.

После этого Эндрю решил проводить вечера в «Новеченто»: вдруг он снова повстречает там женщину, не дающую ему покоя? Раз за разом он тщетно дожидался ее там и возвращался домой раздосадованный и обессиленный.

В субботу с почтой доставили письмо: на конверте он разглядел знакомый почерк. Он оставил письмо на столе, решив не прикасаться к нему до тех пор, пока не закончит статью, которую с нетерпением ждала Оливия Стерн.

Отправив текст статьи главному редактору, он позвонил Саймону и соврал, что у него еще полно работы и их привычная встреча субботним вечером отменяется.

Потом уселся в гостиной на подоконник, набрал в легкие побольше прохладного воздуха и приступил наконец к чтению письма Вэлери.

Эндрю!

Это первое воскресенье без тебя с тех пор, как мы в юности расстались, и оно мне дорого далось. Я сбежала в семнадцать лет, ты — почти в сорок. Как мне заново научиться не знать, как ты живешь? Как заново научиться жить, когда я тебя не слышу?

Я боюсь своих воспоминаний о твоем мальчишеском взгляде, о звуке твоего мужского голоса, дарившего мне радость, о стуке твоего сердца, когда я клала руку тебе на грудь, слушала, как ты спишь, и не боялась ночи.

Потеряв тебя, я лишилась любовника, любимого, друга и брата. Долгий же траур мне предстоит!

Желаю тебе чудесной жизни, хотя иногда желаю тебе смерти — так сильно ты меня заставил страдать.

Я знаю, что где-то в этом городе, по которому я брожу одна, дышишь ты, а это уже немало.

7

Почти все воскресенье он проспал. Накануне вечером он решил сильно напиться. Многие годы он демонстрировал в этом деле недюжинный талант. Засесть в четырех стенах значило бы добавить к путанице в голове еще и позорную нерешительность.

Он толкнул дверь «Новеченто» позже обычного, выпил больше обычного коктейлей из «Фернета» с колой — и вывалился из бара еще более расстроенный, чем обычно. В голове по-прежнему царила неразбериха, потому что он провел вечер один за стойкой, довольствуясь беседой с барменом. А потом среди ночи и безлюдья Эндрю Стилмена, изрядно пропитанного спиртным, разобрал безудержный смех. На смену приступу смеха пришла бездонная тоска. Битый час он рыдал, сидя на бордюре над водосточным желобом.

Других таких идиотов, как он, пришлось бы долго искать — а ведь он повидал их в жизни немало!

Проснувшись с диким похмельем — напоминанием, что ему уже далеко не двадцать лет, — Эндрю понял, до чего ему не хватает Вэлери. Он скучал по ней так, что сводило скулы, мечтал о ней так же упорно, как о той вечерней незнакомке, по неведомой причине тоже не выходившей у него из головы. Но одна была его женой, другая — иллюзией. К тому же он не переставал думать о письме Вэлери.

Он найдет способ добиться ее прощения, отыщет правильные слова — разве это не та область, в которой он съел не одну собаку?

Если статья, которая должна выйти завтра, принесет ему хоть немного славы, то он намерен разделить ее только с Вэлери.

В понедельник, выйдя из дому, он спустился по Чарльз-стрит, как делал каждое утро, и короткими перебежками устремился к реке.

Он дождался красного сигнала светофора для машин и пересек Уэст-хайвей. Когда он достиг островка безопасности, замигал зеленый человечек, но Эндрю по своей привычке все же ступил на мостовую. На возмущенные гудки он отвечал демонстрацией кулака с задранным к небу средним пальцем. Добравшись до аллеи Ривер-парка, он ускорил бег.

Вечером он позвонит в дверь Вэлери, попросит у нее прощения, скажет, насколько жалеет о своей выходке. Он больше не подвергал никакому сомнению свои чувства к ней и был готов биться головой о стену, если бы это помогло ему понять, что за приступ безумия заставил его все это натворить.