Анатолий Тоболяк - Откровенные тетради Страница 10

— Что-что?

— Подходит под рубрику «Так поступают советские люди», — охотно разъяснил он.

Я тяжело задышал.

— Послушайте, Кротов, надоели мне ваши остроты. Я, черт побери, не намерен их больше выслушивать. Перед вами не приятель. Извольте отвечать как положено. Здесь редакция. Я разговариваю с вами как официальное лицо. Сядьте нормально, не разваливайтесь, здесь не солярий.

Он подобрал ноги, выпрямился. Он был, кажется, ошеломлен моим натиском.

— Что у вас за история с крестиком? Только без вранья.

— Да я и не думаю врать, Борис Антонович!

Зазвонил телефон. Я сдернул трубку и несколько минут разговаривал с окружкомом партии. Кротов рассеянно смотрел в окно. Я положил трубку, чиркнул спичкой. Отлетевший кусочек серы обжег щеку. Я выругался. Кротов фыркнул. Он уже пришел в себя.

— Можно рассказывать?

— Говори.

— Вы только не сердитесь. Дело было так. Шел я по улице, смотрю, валяется крестик. Ну, я его поднял и положил в карман.

— Ты что, верующий?

— Да что вы, Борис Антонович! Я убежденный атеист. Мой бог — интеллект. А крестик собирался выкинуть, да забыл… Честное слово! — Он перекрестился с самым дурашливым видом. — На фактории пошел к Филиппову. Он в прошлом сезоне восемьдесят пять соболей добыл. Отрекомендовался, как вы меня учили. Он сидит, жрет медвежатину, сам на медведя похож. Стали есть вместе. Я болтаю, он молчит. Из него слово вытянуть, как деньги стащить из сейфа. Интервью я все-таки взял… Потом выпили немного браги. Я ему про Москву рассказал. Мужик хороший! Он бобыль. Родственников нет, одна мать старая. Ей девяносто лет. Славная такая бабка… удивительно! С кровати не встает, но в памяти и рассуждает так интересно! В космонавтов, между прочим, верит, но жалеет их… такая славная бабка! — Он задумался, переносясь мысленно в Улэкит. — Ну вот. А потом говорит, что ей умирать пора, этой зимой умрет, а крестика нет. Потеряла. А без него боится умирать. Попросила где-нибудь достать. А я пошарил в кармане и наткнулся… — Он помолчал и добавил с какой-то внезапной серьезностью — Знаете, она мне руку поцеловала… не успел помешать… — И совсем умолк.

— Дальше! — поторопил я.

— Что дальше?

— Дальше что было?

— А ничего. Мы с Филипповым выпили еще по стакану браги за бабушкино здоровье. Я ушел.

— Все?

— Все.

— Ничего не забыл?

— Да нет… что еще?

— Тогда я скажу. Мне стало известно, что вы унесли из дома Филиппова соболью шкурку, что получил ты ее в обмен на свой крестик, что душеспасительная беседа имела для вас меркантильный интерес. Так или нет? Только без вранья!

Скулы Кротова потвердели, под тонкой кожей вспухли желваки. Он вдруг стал заикаться.

— Кто… в-вам эт-то… сказал?

— Неважно. Отвечай.

— Я… ему… м-морду… набью!

— Сомневаюсь. Да или нет?

— Я… в-вам… отвечать не намерен.

— Вот как!

— Я… от вас… этого не ожидал. — Он стал подниматься, не спуская с меня глаз. — Не ожидал… Я д-ду-мал… вы умнее.

— Да или нет?

— Я у в-вас работать не желаю. — Он выпрямился во весь рост.

Я обошел стол и преградил ему дорогу к двери.

— Садись, прекрати истерику. Слушай! До меня дошли разговоры. Я должен их проверить. Мне противно это делать, но я вынужден.

— Рюкзак… показать?

— На черта мне нужен твой рюкзак!

— А что вам нужно?

— Ни черта мне не нужно! Садись. — Я подтолкнул его к столу, а сам заходил по кабинету. — Я не верю, что ты мог взять эту поганую шкурку. Но сам факт, что у тебя оказался крестик, оброс фантастическими деталями… Пойми, ты новый здесь человек, броский к тому же. Каждый твой шаг заметен.

— Невидимкой… стать… не могу.

— Этого и не требуется! Элементарное чувство меры — вот что нужно. Ты уже представляешь не только Кротова, а всю редакцию. На кой черт нужно было таскать с собой этот крестик, а тем более презентовать его умирающей старухе! Ей нужны лекарства, больница, а не крестик.

— А вы бы что сделали на моем месте?

— Не знаю, что я сделал бы на твоем месте! Понятия не имею, что я на твоем месте сделал бы! Я в такие ситуации вообще не попадаю. Я в семнадцать лет не женился, не ехал к черту на кулички по велению указательного пальца, не писал романов… Все это достаточно экстравагантно и без церковных амулетов, пойми.

— Что вы от меня хотите?

— Только одного: веди себя разумней. Если бы это сделал я, то лишился бы своего кресла. Тебе еще делается скидка на молодость.

— Мне скидок не нужно. Можете меня уволить.

— Да перестань ты, как попугай, твердить: уволить, уволить! Я тебя не увольняю пока. Я тебе делаю предупреждение. Учти, что твое умение писать — это ненадежная броня. На все случаи жизни она не годится. Подумай о Кате! Ты женатый человек.

— Я о ней думаю. Я ей шкурок на манто наторговал.

— Ладно, побереги иронию. И чтобы покончить с этой историей, хочу тебя предупредить, что Иван Иванович Суворов знает о ней. Хорошего в этом мало, но не вздумай устраивать ему сцены.

Он промолчал с подавленным видом. Я подсел к нему на соседний стул.

— Есть у меня к тебе еще вопрос, Сергей… деликатного свойства. — Он молчал, не проявляя интереса. — Можно, что ли, спросить?

— Спрашивайте.

— Только не кидайся на меня с кулаками. Что за знакомство ты завел в медпункте на фактории?

— Отчет написать?

— Не глупи. Я спрашиваю по-товарищески.

Он покосился на меня, недоверчиво так…

— Интервью брал.

— Для молодежного журнала?

Он вяло пожал плечами.

— Мне все равно, для чего. Интересная девчонка. Приехала после училища из Горно-Алтайска. А в чем дело?

— Да ни в чем. Тебя не удивляет моя осведомленность?

— Еще как!

— А странного в этом ничего нет. Я тебе, кажется, говорил, что здесь каждый новый человек на виду. Вот доказательство. Будь осмотрительней в своих знакомствах.

— Удивляюсь я!

— Чему, объясни!

— Шагу нельзя сделать без оглядки. В яслях — правила, в детсаде — правила, в школе — целый свод. Я свободный человек?

— Конечно.

— Могу я поступать, как хочу?

— Допустим.

— Вот и все! Никому нет дела до моих знакомств.

— Даже Кате?

Он крутнулся на стуле.

— При чем тут Катя?

— Она твоя жена. Как ты думаешь, безразлично ей пли нет, с кем ты знакомишься? Или, скажем, так: как бы ты отнесся к ее знакомству с молодым человеком, одиноким и скучающим? Это предположение, разумеется, — добавил я поспешно, так как он сразу насторожился.

Кротов отрезал:

— Это останется предположением!

— Не сомневаюсь. И все же?

— Сначала Катя спросит меня. И поступит так, как я посоветую. У нас договор.

— Хороший договор. Двусторонний?

— Я от нее ничего не скрываю. О медпункте тоже скажу.

— Правильно сделаешь. Но ты недоучитываешь силу домыслов. Они способны превращать муху в слона.

— Катя не дура.

— Но она женщина, молодая женщина.

— Катя не ревнивая.

— Но впечатлительная, правда? Хватит уже того, что для ее спокойствия я вынужден передавать ей от тебя приветы.

Кротов крепко стукнул себя кулаком по голове.

— Ох, черт! Извините, пожалуйста.

— Ерунда. Перед женой извинись.

— Я замотался совсем. Можно, я пойду? Она, наверно, ждет.

— Ты разве ее не видел?

— Нет, я сразу к вам.

С полминуты я молча рассматривав, его под каким-то новым для себя углом зрения…

— Ну, знаешь, Кротов, я, конечно, ценю такую добросовестность, но она выше моего разумения! Жена сидит в двух шагах, считает каждую минуту, ждет тебя как манну небесную, а ты вначале являешься докладывать о своих впечатлениях.

Он кинулся к двери, но замер на пороге.

— Один вопрос… можно?

— Ну?

— Почему вы послали меня в командировку?

— Чтобы поменьше тебя видеть, романист. Ты в больших дозах приедаешься.

Кротов устремил глаза в потолок, усиленно что-то соображая, потом преподнес:

— Вы неплохой человек, Борис Антонович! Ладно, подожду еще увольняться!

И одарив меня таким образом, исчез.

А я остался сидеть, негодующий и растерянный, с погасшей сигаретой, и вдруг почувствовал себя старым, как сама земля, усталым и больным, и зависть заполнила мое сердце…

Из коридора долетел восторженный дикарский вопль: Кротов приветствовал свою жену.

«Москва — огромная матрешка, а внутри нее — крошечное подобие. Москва — улей из миллионов сотов, один из них — комната моей дальней родственницы. Она уехала лечиться на юг. Ключи бренчат в моем кармане.

Киношки забыты.

Библиотеку побоку.

Москва съежилась, усохла до десяти квадратных метров. На этой площади — кровать, стол, сервант, стулья.