Франсуаза Саган - Слезинки в красном вине (сборник) Страница 10

– Мне необходимо прилечь, – добавила она.

И направилась к лестнице, даже опираясь на руку вставшей фермерши – как опиралась во время своих знаменитых прострелов на руку медсестер в Американском госпитале. Элен последовала за ними, а замыкал шествие совсем павший духом Брюно. Солнце уже начинало клониться к закату, и через окно Элен увидела в полях безмерно вытянутые тени платанов.

Из почтового отделения Жьена, куда Брюно, взгромоздившись на древний велосипед, добрался на следующее утро, были отправлены десятки телеграмм. В одной из комнат (без мебели и малейших удобств) баронесса де Покенкур, несмотря на свое возмущение, шумно прохрапела всю ночь. А за стеной горестный и взбешенный Брюно искал ссоры с совершенно безразличной Элен. У нее была привычка резко осаживать его, когда он был в подобном настроении, но на сей раз она позволила ему говорить и никак не реагировала на упреки, что окончательно вывело его из себя. Утренняя поездка на велосипеде отнюдь не примирила его с жизнью, но, когда по возвращении фермерша, не спрашивая его мнения, а лишь сопроводив свой жест категоричным и неотразимым: «Раз Кантен болен…», сунула ему вилы в руки и повела к сжатому накануне полю, он подумал, что ему снится кошмар. Однако, вернувшись около четырех часов, согбенный и багроволицый, заметил бунт и сочувствие только в черном взоре баронессы, лущившей в шевровых перчатках горошек, а в серых глазах Элен, приставленной к печи, различил лишь гнусную радость. Она во весь голос перекрикивалась с этим Кантеном, по-прежнему лежавшим наверху, на отдельной кровати, обменивалась с ним всякими банальностями, и ее щеки порозовели. Брюно с горечью отметил, что она помолодела лет на десять. У него же едва хватило сил проглотить суп и ломоть пересоленной ветчины, прежде чем рухнуть на ложе, которое он охаял накануне, но которое сегодня вечером показалось ему верхом удобства. И сон его был так глубок, что он не слышал ни как Элен вставала ночью, ни как шепталась в темноте соседней комнаты, ни как тихонько застонала от наслаждения на заре, когда петухи начали будить деревню.

За эти три дня благодаря великому краху 39-го года трое беглецов открыли для себя и по-разному оценили: баронесса прелесть деревни, Брюно полевые работы, а Элен любовные труды. С помощью телеграфа и некоторых уже благожелательных контактов с оккупационной армией Эрнесту Дюро удалось зафрахтовать лимузин с поручением доставить в правильный порт, то есть в Лиссабон, всю эту маленькую компанию. Но порядок еще не полностью воцарился во Франции, связь осуществлялась плохо, так что лейтенант Вольфганг Шиллер, молодой пилот люфтваффе, заметив в запретной зоне лимузин, трижды с совершенно чистой совестью прошил его из пулеметов. После того как он снова взмыл в золотисто-голубое небо, какое не увидишь нигде, кроме Турени, внутри лимузина не осталось ничего живого.

В мирке парижских меломанов эти три исчезновения добавились к другим. Вскоре о них забыли, и в 1942 году Эрнест Дюро вновь женился, в Нью-Йорке. Только у Кантена еще несколько лет слегка щемило сердце, когда на департаментской дороге № 703 ему попадался «Роллс-Ройс». Но, в сущности, он прекрасно знал, что это было лишь случайным приключением, капризом богатой женщины.

На полпути

На двенадцатой лунке Сирилу Даблстриту стало не по себе. Конечно, поле для гольфа детройтского «Кантри-клуба» было изрядно раскалено солнцем, Сирил пылал, но при этом чувствовал, что мерзнет, хотя с ним все было в порядке. Его собственный педантичный доктор недавно заверил его: ничего особенного, кроме пятидесяти пяти лет. Сирил тяжело дышал, и это было ему тем более неприятно, что ни Джойс, ни, разумеется, Дэвид Боэн, ее новый ухажер, казалось, ничуть не устали. Однако надо сказать, что им-то было всего лишь двадцать восемь и тридцать два, а потому Сирилу приходилось смириться с тем, что «возраст наших артерий, – как он сам порой говаривал, – чертовски похож на наш возраст в актах гражданского состояния»… Впрочем, после девятой лунки молодой Боэн стал бросать на него украдкой довольные взгляды, словно удостоверяясь в обоснованности своей сокровенной амбиции: обойти старого сердцееда еще до конца игры. Конечно же, он хотел окончательно опозорить его в глазах красавицы Джойс. И если бы Сирил Даблстрит, начиная свое ухаживание за ней, имел хоть малейшую иллюзию, то сегодня утром мог бы ее потерять. Однако он считал себя заранее проигравшим.

Вот уже пять лет, как он считал себя таковым в соблазнении, этой игре, где столь долгие годы был победителем – «the winner». Вот уже пять лет, как он не оспаривал это, не упорствовал, короче, смирился с тем, что стал и уже окончательно останется «душкой Сирилом Даблстритом, который прежде был таким красивым мужчиной». Это давно прошедшее время стало теперь единственным, в котором он еще мог что-то спрягать, не становясь смешным; настоящее же и будущее потеряли для него всякий ореол. Нет, он не был и не будет любовником Джойс. И хотя о его вынужденном, но твердом решении молодой Боэн знать не мог, Сирил начинал находить неприличной кровожадность молодого человека. Накануне они втроем загуляли с Сарой, подругой Джойс, и вернулись только в пять часов утра. Много шампанского, много шума, так что подъем на рассвете, чтобы идти на гольф, был очень тяжел. И шутливое восхищение, с которым его приветствовал молодой человек, видя, что он пришел вовремя: «Как? Уже на ногах? Знаете, вы просто великолепны!» – совсем не понравилось Сирилу. Тем более что Джойс невольно бросила на него отнюдь не восторженный, а скорее уж сострадательный взгляд.

Его очередь бить. Сирил, улыбаясь, поднял клюшку и с силой врезал по мячу, на секунду представив его себе головой Боэна. «Славный удар», – любезно сказала Джойс, обернувшись к нему. И он увидел ее белокурые волосы, свежие, плотоядные губы, худощавое, загорелое, обращенное к нему тело. Увидел все это, словно уже отступая; залюбовался как эстет, а не как ловелас. Должно быть, Джойс почувствовала это отчуждение и сожаление в его взгляде, поскольку оперлась рукой о его плечо, продолжая улыбаться. У нее было верное чутье и прелестное сердечко; ее юность была великодушна, чего не скажешь об этом мелком кретине Дэвиде.

Тот после своего мастерского удара уже уходил вперед быстрым шагом. Сирил, насвистывая, последовал за ним: ноги дрожали, сердце колотилось слишком быстро, и, добравшись до третьей лунки, он внезапно почувствовал тошноту. А когда поднял руки для удара, в глазах потемнело. «Я никогда не дойду до конца поля…» – вдруг подумал он с ужасом. Чем бы таким отговориться? Что надо срочно куда-то позвонить? В субботу? Никто не поверит: он всегда был праздным Сирилом, душкой Сирилом, который, если забывал про свидание, ограничивался тем, что присылал на следующий день цветы. Сирил не принуждал себя ни к чему и, уж во всяком случае, никогда не прерывал свой досуг ради чего-то серьезного. Маленькие холмики поля плясали перед ним будто в нескольких километрах; вся эта сверкающая зелень его подавляла, а бронзовый профиль и черные как смоль волосы красивого молодого человека казались принадлежавшими архангелу-губителю. Можно, конечно, послать мяч подальше, но он знал, что выгадает на этом лишь какие-то жалкие три минуты, потому что кэдди немедленно бросится вдогонку. Сирил Даблстрит затравленно огляделся: в трех сотнях метров от поля блестели оконные стекла первых домов. Он увидел, как какая-то женщина толкнула створки рукой, распахнула окно настежь и высунулась ненадолго, чтобы глотнуть утреннего воздуха. На ее голове был тюрбан восхитительного розового цвета, и, быть может, именно этот нежный оттенок подтолкнул его к решению. Клюшка Сирила рассекла воздух, и двое молодых людей одновременно вскрикнули: после великолепного полета мяч угодил прямо в открытое окно.

– Боже! – воскликнул Сирил. – Ну и дурак! Так промазать…

Джойс засмеялась, кэдди уже поворачивался к нему, но Сирил принял мужественный вид.

– Ладно, – сказал он, – я сам схожу извиниться, это наименьшее, что можно сделать. Продолжайте без меня.

И он покинул холмик с легким сердцем. Какой бы прием его там ни ожидал, он вполне может объявить его достаточно очаровательным, чтобы вернуться к своим молодым партнерам по игре лишь три четверти часа спустя.

– Так мы вас не ждем? – крикнул Боэн.

Улыбаясь, Сирил отрицательно помахал рукой. Он внезапно почувствовал себя помолодевшим, ему даже стало любопытно увидеть, что за лицо окажется под розовым тюрбаном. Может, эта незнакомка в окне обворожительна? Может, вызывающе распутна, как Мэйди Кристер, обожавшая тот же цвет? Может, угостит его ледяным бледным джин-фицем, о котором он мечтает вот уже десять минут?

Он позвонил в дверь дома, похожего на все маленькие загородные домики вокруг Детройта; машинально поправил шейный платок и пригладил волосы рукой. Дверь открылась, но он не слишком много различил в полумраке. Прежде чем увидеть женщину, услышал ее голос и потратил целую минуту, чтобы понять, что это горничная, так голос был молод, беспечен и весел.