Аарон Аппельфельд - Катерина Страница 10

— Что приготовить? — спрашиваю я, но про себя знаю, что все здесь — печь и посуда, хлеб и подсолнечное масло, каждая пядь пола, запах льна — все здесь, даже покрывало на постели, — скверна для них.

— Что приготовить? — снова спрашиваю я.

— Не имеет значения, — отвечает Авраам, старший, и тем избавляет меня от колебаний.

Так началась наша жизнь здесь. Зима выдалась длинная, и большую ее часть мы провели на широкой крестьянской постели. Гудела печь, согревая своим теплом тонущую в полумраке комнату. Дети очень быстро открыли красоту языка русинов. Сначала они говорили неуверенно, но вскоре освоились. Я отвечала им на идише и предупреждала — голос шел не от меня, — что они должны сохранить свой язык, потому что забвение способно все поглотить.

Зима набирала силу. Будто заморозив, она лишила меня дара речи. На краткий миг водка избавляла меня от немоты. Я не пила много, но даже несколько глотков прогоняли мой страх и возвращали мне слова. Я говорила мальчикам, что надо быть крепкими и, ничего не боясь, бить злых людей. Я знала, что в моих словах был какой-то изъян, но не могла сдержаться. Мэя мать, дерзкая и желчная, говорила моим голосом. В ту зиму, да простит мне Господь, я любила моих мальчиков и ненавидела евреев. И если я кормила мальчиков пищей, которую евреям есть запрещено, то не потому что хотела этот запрет нарушить, а потому, что стремилась я сделать их крепкими и сильными. Однажды вечером я показала им нож, которым пользуются мясники, и объяснила, что это — оружие в случае необходимости. Нельзя бояться. Со злодеями надо сражаться, и здесь все средства хороши. Конечно, я была пьяна.

Теплые ветры налетели внезапно и как бы невзначай разметали снежные сугробы. Ледяные глыбы скатывались в ущелья, взрываясь там с оглушительным шумом. Всю ночь содрогался наш дом. Я понимала, что это — знак, поданный свыше, но смысла его не осознала.

Прошло совсем немного времени, и весна поднялась, отряхнув мертвые снега. Весна была мутной и влажной, крутого замеса. Месяц длились родовые схватки, и наконец туман испустил последний вздох, взошло солнце, залив теплым светом и дом наш, и все вокруг.

Дети работали со мной на огороде. Ласково лилось солнце с раннего утра и до темноты. День пролетал, как одно мгновение. Вечером я подавала мамалыгу с сыром, миску молока и яйца всмятку. Аппетит был отменным, прикосновение темноты приятным, а сон — глубоким.

Дети заметно подросли, кожа их посмуглела. В глубине души я знала, что Роза не обрадовалась бы, увидев детей, копающихся на грядках. Но я — или, вернее, бес, что во мне, — говорю: «Вы должны быть крепкими. Крепкие люди никому не дадут спуску. Запуганные евреи возбуждают дьяволов».

На этих летних просторах человек легко отдается тому, что открывается перед его взором. Благодатные воды… Шелковистая, стелющаяся трава… В моей замкнутой жизни была какая-то полнота и сила. По ночам я, бывало, склонялась над детьми, а рука сама тянулась перекрестить их. Я знала: что-то здесь неладно, однако никак не могла определить причину беспокойства. Дети, вместе со мной, погружались в забвение в этом сгустившемся свете. Дни становились длиннее, а по ночам мы сиживали на завалинке и объедались арбузами.

В то долгое и прекрасное лето я не однажды забывала Розу, да простит Господь грехи мои. Я не напоминала детям об их обязанностях, не слишком строго требовала, чтобы они молились. После трудового дня они носились по холмам, как и крестьянские дети. Несколько раз я приняла грех на душу, сказав им неправду: я обещала, что придет время, и мы вернемся в город, к евреям. Они не задавали вопросов, и я не распространялась на эту тему. Каждое мгновение я ощущала, что эта, столь милая мне жизнь, недолговечна, но гнала от себя неприятные мысли и страхи. Я работала на земле, стирала, гладила… В простоте душевной была уверена, что эти земные заботы обладают силой, которая сохранит меня от дурного глаза.

В разгар лета возникла, словно из ночных кошмаров, невестка Розы, грузная, крепкая женщина. Сопровождали ее два здоровенных русина. Она встала на пороге, и я застыла, окаменев.

— Где вы? — обратилась она к детям, будто меня вообще не существовало.

Дети были так потрясены, что не вымолвили в ответ ни слова.

Тогда она обратилась ко мне — голосом, какого я не слышала со дня смерти матери: гнев и сдавленные рыдания смешались в нем. Она сказала:

— Зачем ты украла детей? Разве можно красть детей?! Все тебе доверяли. Бот она, благодарность, вот чем ты отплатила за добро…

Кровь закипела у меня в жилах, но слова застряли в горле. Я чувствовала себя так, как в давние времена, когда, бывало, в поле мать налетала на меня внезапно и лупила до крови. Но на сей раз удар был нанесен не рукой, а словом. Тут же повернулась она к детям с притворной улыбкой:

— Мы вас не забыли. Мы искали вас повсюду. Все углы обшарили….

Дети не проронили ни слова. Они приблизились ко мне и стали рядом. Их близость одолела мою немоту. Я сказала:

— Зачем вы обвиняете меня понапрасну? Я детей сберегла. Дети Розы дороги мне, как свои, родные. Пусть они сами скажут, мальчики стояли рядом со мной, их била дрожь.

— Вы не узнаете тетю Франци? — не воспринимая моих слов, она обращалась к детям. Голос ее был грубым и хриплым.

Я чувствовала себя скованной, словно во сне. Все происходящее было и выше меня, и сильнее меня. Я заговорила с русинами, крепкими парнями:

— Не верьте ей. Она вас за нос водит.

— Ты детей украла, так помалкивай! — она услышала и оборвала меня.

— Проклятая! — не сдержалась я.

Русины подошли поближе и рассказали мне, что евреи платят им по шесть тысяч за каждого пропавшего ребенка.

— Зачем тебе эти дети? Мы дадим тебе новый тулуп и резиновые галоши из Германии.

Они говорили со мной на родном языке, словно братья — с сестрой.

Тем временем женщина присела на корточки и начала уговаривать детей. Слова ее впивались в мою плоть.

— Оставьте их! — не выдержав, закричала я.

— Соберите ваши вещи и тронемся в путь, — обратился к детям один из русинов.

Слова его испугали детей, и они вцепились в меня.

— Мы хотим вернуть вас в семью.

— Я хочу Катерину! — разрыдался Меир. — Катерина тебе не мать и не тетя.

Тут вступила тетя:

— Вам нельзя забывать, что вы — евреи. Мать ваша в лучшем из миров не найдет себе покоя. Вот уже несколько месяцев я с ног сбилась, разыскивая вас повсюду.

— Мы хотим Катерину! — плакал Меир.

— Нельзя говорить так. Тетя пришла спасти вас. Вы — евреи. Нельзя забывать, что вы — евреи.

— Что вы их уговариваете? — сказал тете один из русинов. — Уж мы возьмем их.

— Не берите их силой, — с трудом произнесла я.

Терпение одного из парней лопнуло, он сказал:

— Мы стараемся изо всех сил. Но если не понимают — выхода нет. Чего ты идешь от нас? Чтобы мы вас умоляли?

— Дети, — вымолвила я, и слова застряли в горле, — вам решать, я не хочу вмешиваться.

— Мы останемся с тобой, — произнес Авраам, который до сих пор не издал ни звука.

— Что ты такое говоришь? — один из русинов возвысил голос. — Вы должны вернуться на свое место, а место ваше — с евреями. Эта женщина заботилась о вас до нынешнего дня, а теперь вы должны вернуться домой, понятно?

Какое-то мгновение я собиралась обратиться к русинам, моим братьям, и сказать им, что эти дети мне дороже всего, что я их вырастила и без них мне жизни нет. Но тут же поняла, что они заботятся только о своей выгоде, ни в чем мне не уступят, — и немота сковала мои уста.

Пока мы препирались, мальчики сорвались с места и помчались в сторону леса. Они пронеслись стрелой, и не прошло и нескольких мгновений, как скрылись из глаз.

— Что ты с ними сделала? — взъярилась женщина.

Однако парни-русины не растерялись, они поднялись на холм и там разошлись в разные стороны. Дрожь пробежала по моему телу, когда я увидела их суровые лица. Они шли медленно, шаги их были пружинисты. У самого леса они ринулись в чашу, словно два волка. Лес мигом поглотил их.

— Что ты с ними сделала? — женщина снова со злостью обратилась ко мне. — Почему они убегают от меня?

— Не знаю, я не ведьма! — весь свой гнев вложила я в последнее слово.

Женщина, по-видимому, ощутив мой гнев, сказала:

— Я — их тетя. На мне лежит обязанность вырастить и воспитать их. Вот уже два месяца я мечусь в поисках. Почему ты не привела их к нам?

— Боялась, — приоткрылась я ей.

Это единственное слово приизвело магическое действие. Женщина закрыла лицо руками и разразилась рыданиями. В это мгновение я особенно ясно осознала, что вот уже два года эти дети — мои сыновья, я их усыновила, и никто не сможет разорвать эту скрытую связь.

Тем временем женщина превозмогла рыдания и стала рассказывать:

— Я ходила пешком из деревни в деревню. В конце концов евреи сжалились надо мной и наняли для меня этих двух русинов, чтобы они нашли детей. Я им не верила, но они все-таки сумели найти.