Салман Рушди - Флорентийская чародейка Страница 10

Император вступил во дворец. Всем существом ощущала она его жадное предвкушение встречи. Да, вот-вот что-то случится. Его шаги отдавались эхом у нее в крови. Он подходил все ближе, и в ней, словно в зеркале, росло его отражение. Да, Джодха была его зеркальным отражением, потому что именно он ее сотворил, но вместе с тем она жила сама по себе. Да, акт творения уже свершился, и теперь она может существовать как и все, сама по себе, — в тех пределах и с теми качествами, которые заложены в нее создателем, и поступать согласно своей природе. О, какой сильной, полнокровной, яростно желающей всего на свете ощутила она себя! Власть императора над нею далеко не безгранична, ей нужно лишь выражать вслух то, что она думает, и сейчас, как никогда прежде, она к этому готова. Решено: она проявит характер, она не будет смиренной и покорной. Он не любит покорных и смиренных женщин.

Разумеется, поначалу она воздержится от нападок, будет мягкой и трепетно-нежной. Скажет: «Как ты мог оставить меня на столь долгий срок, оставить одну? Ведь все то время мне приходилось разбираться во множестве мелких интриг. Здесь никому нельзя верить и ничему нельзя доверять. Здесь сами стены шепчутся о тайных заговорах». Она справилась, она хранила мир и покой во дворце до дня его возвращения, раскрывая мелкие, корыстные уловки слуг, изгоняя прилепившихся к стенам, подглядывающих и подслушивающих гекконов, заставляя умолкнуть заговорщически шуршащих мышей. И все это ей приходилось делать в то время, когда она слабела день ото дня, когда сама борьба — борьба за выживание — требовала от нее напряжения всех сил. А другие жены… Нет, она не станет упоминать других жен, они не существуют. Есть только она одна. Она ведь тоже колдунья. Она наколдовала сама себя. Ей нужно околдовать всего лишь одного человека, и он уже здесь, рядом. Он не пошел к другим женам. Он пришел за наслаждением. Он переполнял все ее существо, он и его желание, и ожидание того, что вскоре должно произойти. Кому как не ей знать, что ему нужно, она в этом разбирается лучше, чем кто-либо другой. Она знает всё!

Двери распахнулись. Она существует. Она бессмертна, ибо ее сотворила Любовь.

На нем был высокий тюрбан из золотой парчи и расшитая золотом курта.[17] На нем была пыль покоренных земель, словно боевые отличия покрывавшая его плечи и грудь. И озорная улыбка на губах.

— Я хотел приехать скорее, но меня задержали, — произнес Акбар.

Что-то в его речи показалось ей странным. Какая-то неловкость, почти робость царапнула ее слух. Что с ним? Джодха предпочла не заметить столь несвойственную ему неуверенность и действовать по заранее обдуманному плану.

— Ах так? Вы хотели? — сказала она, вставая и прикрывая, как того требовали приличия, нижнюю часть лица концом шелкового головного шарфа. Она не стала принаряжаться к его приезду и была одета буднично. — Мужчина обычно сам не знает, чего хочет. Мужчина обычно не хочет того, о чем говорит. Мужчина всегда хочет того, в чем испытывает нужду.

Акбара несколько озадачило ее явное нежелание заметить его переход от множественного числа к единственному, хотя тем самым он оказывал ей великую честь. Ему казалось, что Джодха должна была почувствовать себя на седьмом небе от счастья — ведь он делится с ней своим последним достижением и тем самым доказывает ей свою любовь. Да, он был озадачен и, пожалуй, немного растерян.

— А ты настолько хорошо разбираешься в мужчинах? — грозно нахмурив брови, спросил он, подходя ближе. — Скольких ты успела познать? Ты что же, выдумала себе их, пока я отсутствовал? Или подыскала себе для развлечения настоящих, из плоти и крови? Если таковые имеются, я должен их убить!

Он был убежден, что теперь-то она непременно будет вынуждена заметить всю необычность и чувственную новизну местоимения «я». Теперь-то она наверняка поймет, чтó он хотел этим выразить!

Она не заметила и не поняла. Она твердо верила, что знает, чем и как его пронять, и думала в этот момент лишь о том, как вернее это сделать с помощью слов.

— Вообще-то женщины в большинстве своем гораздо меньше думают о мужчинах, нежели полагает большинство мужчин, — изрекла она. — Даже о своем любимом и единственном они вспоминают гораздо меньше, чем кажется мужчинам. Женщина нуждается в мужчине меньше, чем он — в ней. Вот почему для него важно крепко держаться за ту, которая ему мила, иначе она непременно от него ускользнет.

Она не принарядилась и сделала это намеренно.

— Хочешь куколку — ступай в «кукольный дом», там они уже давно мажутся-красятся, охают-ахают и таскают друг друга за волосы, — сказала она и сразу поняла, что совершила промах: о других женах упоминать не следовало.

Он помрачнел, глаза у него потемнели. Неверный шаг, она сделала неверный шаг! Еще немного — и ее очарование перестанет действовать. Тогда она посмотрела ему прямо в глаза своим самым колдовским взглядом — и он вернулся. Чары ее не подвели. Она заговорила чуть громче.

Джодха не стала ему льстить.

— Взгляни на себя, — сказала она. — Ты уже сейчас выглядишь стариком. Сыновья легко могут принять тебя за своего деда.

И с победами она не стала его поздравлять.

— Если бы история пошла по другому пути, — сказала она, тогда старые боги, те, которых ты подмял под себя, продолжали бы править по-прежнему. Многоголовые, они не наказывали и не писали законов, зато создавали неисчислимое множество легенд и сказаний и совершали удивительные деяния; боги-хранители всего живого рядом со своими женами-богинями, своей энергией весь мир одаряющими; боги-проказники, боги-громовержцы и боги-флейтисты. Их было великое множество, и, возможно, при них нам всем жилось бы не в пример лучше.

Она была уверена в неотразимости своей красоты и теперь, сбросив шелка, позволила ему наконец увидеть себя целиком — и он забыл обо всем.

Джодхе были отлично известны все семь способов усиления наслаждения с использованием ногтей. Перед долгим походом она поставила ему на память о себе три метки — глубокие царапины на спине, груди и мошонке. Теперь, когда он находился подле нее, всего лишь одним прикосновением ногтей к его щекам, нижней губе и грудям она могла довести его до экстатического состояния — сделать так, что он задрожит как в лихорадке и от острейшего наслаждения приподнимутся все волоски на его теле. Могла и пометить, оставив ногтями на его шее след в виде полумесяца; медленно и долго могла впиваться ему в щеки, оставлять длинные царапины на голове, на бедрах и на всегда чувствительной к ее ласкам груди; она была искусна и в применении способа возбуждения под названием «прыжок кролика»: для этого требовалось, не касаясь других частей тела, оставить метки по окружности соска. И никто в целом свете, кроме нее, не умел с таким совершенством делать «павлиньи лапки»: ее большой палец давил на сосок его левой груди, в то время как остальные пальцы совершали обход соска и ее длинные, загнутые ногти — именно ради этого она холила их и затачивала, — впиваясь в кожу, оставляли узор, напоминавший отпечатки лап павлина на сырой глине.

Она знала, что именно он будет говорить во время этих игр. Он будет рассказывать о том, как вдали от нее, в походном шатре, закрывал глаза, думая о ней, повторял движения ее рук и этим достигал удовлетворения.

Она ждала, но он почему-то не стал говорить об этом. Она увидела, что он испытывает нетерпение, пожалуй, даже раздражение и досаду, и ничего не понимала. Казалось, тонкости любовного акта утратили для него всякую привлекательность, он стремился поскорее овладеть ею и на этом поставить точку. Ей стало ясно, что он изменился и теперь перемены ждут их всех.

Что касается императора, то он больше никогда в чьем-либо присутствии не говорил о себе в единственном числе. Для всего мира и даже для женщины, которая любила его, он был «плюральным»,[18] таким он и останется. Акбар усвоил преподанный ему урок.

5

Его сыновья, летающие как ветер на своих конях…

Его сыновья, летающие как ветер на своих конях и саблями подсекающие колышки палаток; его сыновья — и снова верхом — длинными палками с закругленными концами забивающие мячи в сетки во время игрищ под названием чауган; его сыновья, по ночам гоняющие светящиеся мячи; его сыновья на охоте, где лучший в своем деле посвящает их в секреты погони за леопардом; его сыновья, со страстью предающиеся «забаве влюбленных» — гонке почтовых голубей… Его сыновья… Как они красивы, как искусны в играх! Взять хотя бы старшего, его наследника Селима, который в свои четырнадцать стал настолько совершенен в стрельбе из лука, что ради него пришлось выработать новые, более жесткие, правила. А Мурад и Даниял — сидят на лошадях, как взрослые наездники! О, как он любил их, всех троих! И все трое ни на что не годны. Их глаза! Младшим — десять и одиннадцать, но и они уже зависимы от опиума, они пьяны, даже когда скачут верхом, обалдуи несчастные! Слугам были даны самые строгие указания на этот счет, но кто же посмеет отказать царским отпрыскам!