Ричи Достян - Тревога Страница 10

Разноцветные стены!

Малогабаритная мебель! Легкая, плоская, а главное — косотонконогая. Это — модно! Модно, чтобы спинки у кресел наклонены были не назад, а вперед. Сидя в таком кресле, поневоле бьешь челом хозяину и хозяйке.

Никто меж тем не знал тайны процветания Гришкиного дома. Не знали люди, что у папы его хорошо ПРИВИНЧЕНА ГОЛОВА. А у мамы БОГАТЫЙ ВКУС комиссионных магазинов!

Это она повесила над кроватями коврики блестящие и пестрые, как китайские термосы. Она украсила кухню невероятным натюрмортом: человеческий желудок в стеклянной банке, край пышной кружевной юбки, перчатки, хлыст и два кирпича.

Много лет Гриша пытался понять и никак не понимал, почему спокойные, вежливые люди, уезжая от них, поднимают крик. Почему они говорят его тихому и обходительному отцу такие скверные слова, а несколько раз, к величайшему своему удивлению, брань заработал и он сам. Раз: «Ах ты гаденыш!»; в другой раз: «Будущий негодяй!»

Было это года четыре назад.

Как-то мама таинственным шепотом, на ухо, хотя были они совершенно одни, велела Грише запоминать: кто сколько каких ягод сорвал. «Сможешь?» — спросила она ласково. «Конечно», — тоже на ухо сказал он и, крепко обняв маму за шею, спросил: «А зачем?» Она поцеловала его и опять шепнула: «Надо!» Гришку распирало от желания немедленно исполнить поручение, но мама успела схватить его за штанишки и еще более таинственно сказала: «Только смотри, они не должны об этом знать. Это надо делать незаметно».

В неистовом Гришкином воображении они превратились во враждебную, волнующую силу, которую надо побороть. Еще бы он этого не хотел!

Так для Гриши началась увлекательная игра. Он то воображал себя милиционером, то пограничником, который крадется по лесу, то охотником. В сад он выходил теперь только с ружьем за спиной. Эти жесткие прикосновения к спине напрягали мышцы и учащали пульс. А когда он оказывался нечаянно обнаруженным, то не убегал, о нет! Он стрелял, вопя; совершенно счастливый, он хохотал, чтобы не почувствовать стыда, который откуда-то брался и начинал подпирать дыхание. Потом мчался к маме и с ходу на ухо: «Малины две горсти, шесть штук клубнички..»

Грише очень везло — ни разу не увидел он в эти минуты глаз своей матери.

Игра длилась долго, пока одна девчонка-дачница не принялась сама следить за Гришкой. Однажды, когда он крался между кустов смородины, легкий и ловкий, как кот, она вдруг раздвинула кусты и как заорет: «Ах ты гаденыш, ах ты дрянь!..» Больше она ничего не успела сказать, потому что Гриша с ревом кинулся к матери, а через минуту уже на весь дом гремел скандал. Гришина мама кричала на девчонку: «Как ты смеешь говорить моему сыну такие слова?!» А девчонка ей: «Все вы жулики, я давно все раскусила!»

Гриша, конечно, был согласен с мамой, но так и не понял, почему эту нахалку не прогнали.

Девчонка жила, ни с кем не разговаривая. Гриша ненавидел ее. Это был первый человек, которого он ненавидел. Потом девчонка уехала, и Гриша про нее не вспоминал, пока не вышла история с одной старушкой. Очень хорошей, потому что она хорошо на Гришу смотрела. Это всегда чувствуется. А мама его и папа, как видно, несчастные люди, раз вместо благодарности им всегда ДЕЛАЮТ БОЛЬШИЕ ГЛАЗА…

Эта симпатичная старушка прямо была потрясена, когда папа подал счет за электричество и за ягоды. Старушка не стала кричать, а заплакала, как маленькая, и смотрела не на папу, а на него, на Гришу. Смотрела печально-печально, как будто он умер. Он даже разобрал по губам, как она сказала: «Бедный ребенок». «Вот еще, — подумал он, — что она, сумасшедшая, что ли?!»

Потом старушка уехала в город занимать деньги. А вещи оставила — один небольшой чемодан. Когда никого не было, Гриша его поднимал просто так, интересно было. Оказался легкий.

Старушка приехала только через два дня, спокойная и суровая.

Как только Гриша увидел ее, идущую через сад, он сразу метнулся в дом. Папа и старая женщина вошли одновременно. Гриша уже сидел на диване.

Она вошла в столовую и не в руки отцу, а на стол положила деньги.

— Извольте пересчитать при мне.

— А вы думали…

Папа считал медленно, вскидывая на старую женщину иронические взгляды исподлобья. По она не могла заметить этого — она смотрела в окно с таким выражением на спокойном лице, точно она смотрит на поля из окна вагона.

Гриша заметил, как папины пальцы начали раздражаться: деньги были потрепанные и мелкие— одни рубли.

Окончив наконец это занятие, папа сказал:

— Благодарю вас, до встречи в коммунизме!

И тут Гриша вздрогнул — жутким образом эта женщина посмотрела на отца.

— Грязный человек, — сказала она и немедленно ушла. И не услышала, как папа сказал ей вслед: «Старая дура». И не услышала, как потом совершенно неожиданно отец заорал на него: «А тебе что нужно здесь?!»

Весь этот день Гриша провел под впечатлением чего-то необъяснимо неприятного. Он никак не мог понять, что, собственно, произошло. Ягоды она срывала? Срывала. Редко, мало, но факт! Он сам видел. Свет жгла! Жгла. Она любила читать. Почему в таком случае надо делать вид, что тебя ограбили? И почему всех— это уже в который раз! — приводит в такое бешенство, когда папа говорит о коммунизме? Все о нем говорят. Считается, что это что-то хорошее, а она — бац: «Грязный человек»!

Грише было уже восемь лет, и, ясное дело, он был убежден, что понимает все! А когда случалось, что понять чего-то не мог, то по-настоящему страдал. На этот раз прибавилось еще что-то тревожное, печальное, что-то мешавшее повторить за отцом «старая дура».

Ответ на многолетнюю загадку пришел внезапно, да так, что лучше бы Грише ничего не знать.

В одной из комнат наверху жила тишайшая, очень близорукая пожилая женщина… Тоже загадка — дачу у них чаще всего снимали женщины, и главным образом немолодые. И каждый год новые! К другим людям приезжают из года в год, дружат, даже подарки привозят с собой. Такого в Гришкином доме еще не бывало, а почему— открыла та женщина, что жила наверху и ягод сама не срывала: она покупала их на вес. Гриша собирал, мама взвешивала.

В день ее отъезда папа заготовил один только счет — за свет. Гриша, которого в последнее время просто занимал вопрос — уедет хоть один человек от них без скандала или нет, норовил при вручении счетов вертеться в столовой.

Гриша ракеткой вытаскивал залетевший за диван воланчик, когда эта тихая женщина вошла в столовую. Оглядевшись, она сказала: «Очень жаль от вас уезжать», подошла к столу, взяла листок с цифрами, близко поднесла его к глазам, медленно опустила и как-то тяжело стала смотреть на отца.

— И давно вы это практикуете? — спросила она тоном опытного милиционера. — Дайте-ка я пересчитаю…

Гриша плюхнулся от неожиданности на диван. Ужас был в папе, у которого моментально сделался куриный взгляд — зырк, зырк по сторонам, а на нее не смотрит. Мало того, весь он — от уютных покатых плеч до острых носков своих модных туфель — скис! Потом суетливо заулыбался и незнакомым сыну тоном, проглатывая концы слов, забормотал абсолютно несвойственные ему слова:

— Какие пустяки, вы, разумеется, можете не платить, тем более — только вышли на пенсию… Я не зверь, я могу понять…

— Дайте-ка ваш карандаш, — сказала она и присела к столу.

Папа подал карандаш, как ученик учительнице, и через ее плечо стал заглядывать в бумагу.

— Сколько ватт в лампах моей люстры?

— Три лампочки по шестьдесят.

Потом была тишина. Женщина поднялась и, ни слова не говоря, вышла из столовой. Папа выскочил за нею вслед. Гриша остался один. Подошел и долго смотрел на лесенки цифр. Но в это время женщина вернулась, положила на листок рубль и стопку мелочи. Потом совершенно неожиданно взяла Гришу за плечи, наклонилась немного и спокойно сказала:

— Твой папа плохо кончит.

У Гриши пусто сделалось на душе, хотя он ничего так и не понял, но это не имело значения. Он угадал — что-то очень плохое произошло, и настолько плохое, что от волнения его даже подташнивало. Он пошел в свою комнату, вместо того чтобы мчаться к маме, сообщать, узнавать.

Мамы не было слышно. Отец тоже не показывался. В доме стояла нехорошая тишина.

Гришка ходил по своей комнате и поглядывал в окно, из которого видна калитка.

Не скоро эта опасная женщина появилась с чемоданом в руке, отворила и аккуратно закрыла за собой калитку. Как только это произошло, в соседней комнате между отцом и матерью начался скандал. К ссорам родителей Гриша до того привык, что умел пропускать брань, как пропускал строчки в выученном стихотворении. Сейчас важнее всего было узнать, почему его отец, по мнению мамы, такой-то и такой-то. Оказалось — потому, что сдал комнату бывшему инкассатору Ленэнергосбыта. А отец совершенно логично отвечал, что у мадам на этом самом месте не было написано, кто она бывшая такая.