Алексей Санаев - Уругуру Страница 10

И наконец, я был чрезвычайно удивлен свидетельством француза Гриоля, жившего в тридцатые и сороковые годы двадцатого века в догонской деревне Санга, о тех самых таинственных ночных огнях, которые местные жители будто бы иногда наблюдают в домах теллемов, расположенных высоко на стенах плато, и которые видел Чезаре в свою последнюю ночь перед возвращением.

Для догонов это, впрочем, никакая не загадка. По их мнению, в пещерах живут ньяма, духи умерших людей и животных, которые после смерти не смогли никуда переселиться. Но как бы там ни было, сами догоны в дома теллемов не заглядывают и вообще панически боятся всего связанного с ними. Наследие теллемов доступно только жрецам и некоторым старейшинам, хранителям их сокровенных знаний.

Эти огни, похоже, свели с ума моего приятеля Чезаре, решившего вернуться в Мали, чтобы окончательно, раз и навсегда решить проблему летающих людей. И сейчас, сидя с раскрытым ртом перед монитором своего ноутбука в отеле Марракеша, больше всего на свете я желал быть вместе с ним. Ветер странствий повеял мне прямо в лицо, и мне показалось, что у меня появился шанс, один шанс из миллиона сделать настоящее открытие, и я нахожусь на расстоянии вытянутой руки от удачи.

Ну так что же? Все равно я не смогу воспользоваться им. Чезаре счастливый человек, потому что он беден и, следовательно, свободен. А на моей шее висят годовой бонус, Смольский, лицензия «Шмелла», которую вроде бы обещали выдать марокканские чиновники, корпоративная война с «Триремой» и жена со своими бесчисленными сапогами. Зов приключений был силен, как никогда, но, как обычно, его заглушил голос Москвы.

Выходные я потратил на прогулки по Марракешу и окрестным глиняным крепостям, которые в этих местах сохранились еще со времен набегов туарегских банд из Сахары. Вечером в воскресенье, когда я уже укладывал чемодан, готовясь к ночному перелету через Париж в Москву, мне позвонил Чезаре. Он с оптимизмом заявил, что уже почти добрался до места и потому вскоре выйдет из зоны действия мобильной связи. Его план конечно же очень прост – сегодня же ночью он отправится на плато. Он также заявил, что если меня заинтересовала проблема теллемов, то я могу в любое время присоединиться к его экспедиции. Как выяснилось, в Бамако его догнало письмо от парижского искусствоведа Амани Коро, который весьма неожиданно проявил горячий интерес к экспедиции и выразил желание, если уж Чезаре твердо решил поселиться в Стране догонов, присоединиться к нему.

– Меня не будет на связи! Я бросил ему твой номер телефона и твой е-мейл и, если он меня не найдет он будет связываться с тобой! – крикнул в трубку Пагано и отключился...

Но на самом деле профессор Коро связался со мной значительно быстрее, чем я думал. Самолет марокканских авиалиний приземлился в аэропорту Charles de Gaulle в пять утра, и первое же сообщение, которое я прочел после того, как включил в самолете свой мобильник, было крайне лаконичным: «Это Амани Коро. Нам нужно немедленно встретиться».

Так, впервые в своей размеренной и запланированной жизни, совершенно неожиданно для себя самого, я пропустил свой рейс на Москву и свернул с дороги, по которой шел все последние восемь лет своей жизни.

Господин Коро предложил встретиться в библиотеке Сорбонны, но я решительно отказался. Важные переговоры нужно проводить на своей территории. Погода стояла солнечная и теплая, несмотря на начало зимы, поэтому я написал ему СМС с просьбой об одолжении – увидеться в саду Тюильри. Здесь, усевшись на один из стульев, в беспорядке расставленных кем-то вокруг одного из прудов, я и ожидал его с кульком в руке, наслаждаясь купленными у уличного торговца жареными каштанами.

Я позвонил в Москву и предупредил свою помощницу, что не попадаю на заседание правления «Омеги». Черт с ним, со Смольским. Я был счастлив уже потому, что снова очутился в Париже, городе, который всегда вызывает у меня неослабевающее воодушевление. Пусть Париж не такой дорогой и космополитичный город, как Лондон, он не отличается роскошным лоском Вены и не поражает величием своей тысячелетней истории, как Рим, но все же это один из самых живых и элегантных городов мира. Я редко хожу к Эйфелевой башне, притягивающей к себе тысячи туристов, а в Лувре был всего дважды. Но зато я знаю в этом городе места, где прячется от туристов настоящий Париж, город для парижан.

Это и блошиный рынок, где коллекционер старинного фарфора обстоятельно, за чашкой кофе, торгуется со старьевщиком из-за очередной безделушки с изображением амурчиков. И мой любимый сельский рынок, куда жители окрестных деревень рано утром свозят большими жирными кусками свежую гусиную печень, ароматные сыры с длинными названиями и душистые батоны мягкого хлеба, покрытые хрустящей корочкой и обильно присыпанные мукой. Это мой любимый ресторанчик с улитками возле Hôtel de Ville, где пожилой официант всегда имеет в запасе пару новых каламбуров, которых я еще не слышал. Он знает, что, с кем бы я ни явился в его ресторан, я обязательно возьму порцию бургундских улиток в расплавленном сыре дор-блю и столь же обязательно откажусь от шампанского, нарушив тем самым французский ритуал поедания эскарго{ Эскарго – франц. escargots – виноградные улитки.}.

Но он не будет в обиде – в Париже любят русских, особенно тех, кто никуда не спешит и может поговорить по-французски, чтобы выслушать обязательную историю любого парижанина о том, что´ его связывает с Россией. Его бабушка, как правило, бежала от зверств коммунистов, а ее дедушка, в свою очередь, работал в царской России гувернером, потому что его отец был попавшим в русский плен наполеоновским драгуном, выбитым из седла дубиной народной войны... Есть что-то общее между Парижем и Москвой, и самое приятное, что это ощущают здесь даже те, кто и в России-то не бывал никогда.

Я вообще-то не был оптимистично настроен по отношению к своей встрече с Коро. Все, что я ожидал увидеть, – престарелого негра в очках, который с невозмутимым видом прочтет мне лекцию о догонских таинствах и посоветует не лезть не в свое дело. В крайнем случае, согласится за вознаграждение дать мне консультацию о догонах, но рассчитывать на сопровождение в экспедиции было бы с моей стороны слишком наивным. К тому же памятуя, как он обошелся с моим несчастным приятелем Чезаре, который, честно говоря, был прав, когда говорил, что этот спесивый негр...

– Алексей? – послышалось сзади, и я немедленно вскочил с места, потому что голос и акцент Амани Коро никак не соответствовали моим ожиданиям.

Если кто-то и рассчитывал на сюрприз, то сюрприз явно удался. Наверное, мне не стоило удивляться так откровенно. Я много раз представлял себе разговор с этим пресловутым искусствоведом, заранее готовился к возможным поворотам и нюансам нашей беседы. А теперь стоял, держась рукой за спинку железного стула, и вспоминал, как будет по-французски bonjour. И выглядел, как это ни прискорбно, по меньшей мере глупо.

Эти несколько секунд моего изумления нисколько не смутили Амани Коро. Она стояла передо мной, улыбаясь и покачивая зажатой в руке кожаной сумочкой, и щурилась от солнца за стеклами очков в тонкой золотой оправе.

Конечно, не было ничего удивительного в том, что Амани Коро оказалась женщиной. Собственно, никто мне и не говорил, что это мужчина. Но почему-то я был в этом уверен, и уж точно никак не был готов к разговору о догонах и Чезаре с элегантной и красивой молодой женщиной.

Да, Амани была из тех негритянок, которых любой белый человек без тени сомнений назвал бы красивой. Такие лица попадаются в Африке редко, и большинство из них точно соответствуют критериям европейской красоты, потому, видимо, и нравятся европейцам. Ровный прямой нос, тонкие губы, узкий овал лица и довольно пышные волосы, миниатюрная изящная фигура – такой внешности могла бы позавидовать какая-нибудь «Мисс Мали», если она вообще существует на свете. А французская косметика и тонкая оправа очков придавали внешности Амани ту европейскую интеллигентность, которая, скорее всего, редко встречается у догонов.

Ей было, наверно, лет двадцать восемь, но очки и строгий юбочный костюм делали ее немного старше. И я, если честно, был очень рад видеть веселую, беззаботную, молодую улыбку на ее лице. Иначе, думаю, я не знал бы, что и сказать. А так я лишь улыбнулся ей в ответ и перевел взгляд на серо-голубое парижское небо, чтобы скрыть смущение.

– Да, здорово это у вас получилось, мадемуазель Амани!

– А то, – рассмеялась она, удобно усаживаясь на мой стул и закидывая ногу на ногу. – Так вам и надо. Небось предполагали увидеть здесь «негра преклонных годов»?

Второй удивительной новостью был русский язык Амани Коро, на котором она произнесла последние три слова. Мое имя, произнесенное с явным русским акцентом, уже недвусмысленно говорило о недюжинном владении русским языком.