Лариса Райт - Жила-была одна семья Страница 10

— Я… Мне… В общем, я не знаю. Все равно. Куда дадите.

Изумленный взгляд из-за стойки и разноголосье собравшейся очереди:

— Девушка, вы издеваетесь?

— Мадам, примите решение!

— Хотел бы я оказаться на ее месте.

— А в Сомали согласна?

Саша не оглядывалась, не реагировала. Она молча протянула девушке свой билет до Москвы с указанной датой вылета через три недели и повторила твердо.

— Мне действительно все равно, куда лететь.

Регистраторша за стойкой вновь надела дежурную улыбку:

— К сожалению, ваш тариф не предусматривает обмена.

— Я не прошу вас менять билет. Дайте мне новый.

— До Москвы?

«Вернуться раньше? Пожалуй, не стоит. Начнутся вопросы, догадки, разбор полетов, ощупывание души… Нет, если есть возможность избежать объяснений, то лучше ею воспользоваться».

— Туда, пожалуй, не надо.

— А куда? — Теперь дежурная улыбка сменилась издевательской усмешкой.

«Бедная, — почему-то посочувствовала Саша. — Сколько ненормальных ей приходится обслуживать». Она бы еще поразмышляла о тонкостях работы с людьми, если бы не новые выкрики:

— Сначала реши, потом подходи.

— У меня вылет через полчаса. Долго это будет продолжаться?

— Уберите куда-нибудь эту ненормальную!

— Ой, она, наверное, террористка. Ее и направление не интересует. Надо ее проверить! Девушка, пригласите службу безопасности!

— Куда? — голос за стойкой повторил вопрос сквозь зубы, давая понять, что через какое-то время вполне способен внять горячему призыву и пригласить-таки людей в форме.

— На ближайший рейс в безвизовую страну.

Яростный стук клавиш, нахмуренные брови, треск и жужжание техники, небрежный взмах руки:

— Монреаль — Анталия, выход Е 52, посадка через двадцать минут.

Саша быстро схватила билет и поспешила в указанном направлении, услышав за спиной последние отзывы:

— Наконец-то!

— Товарищи, умоляю, пропустите, у меня вылет!

— Здесь у всех не посадка.

— Все же если и не террористка, то определенно ненормальная.

Ненормальная? А хоть бы и так. Разве нормально лететь в неизвестном, выбранном наугад направлении? А потом прилететь на море и вместо того, чтобы загорать и купаться, сидеть неделю взаперти, пытаясь нечто сотворить?! И нормально ли пытаться это нечто сотворить, не имея при себе ни папье-маше, ни красок, ни кистей, ни нормального клея?! Нормально тратить время на то, чтобы из пучка купленных в турецкой лавочке ниток соорудить вот это?!

Саша еще раз придирчиво оглядела лежащий перед ней комок ниток. «Впрочем, если разрезать имеющиеся в наличии тряпочки, попросить на ресепшн клей и постараться все же скрепить этот материал с нитками, то из этого длинноколючистого ежа вполне может получиться какая-нибудь незатейливая куколка. Синие глазки, черная пуговка носа, алый ротик, ручки и ножки враскоряку.

Девушка резко отбросила несостоявшегося ежа. «До чего же я докатилась! Не к кому обратиться, не с кем поделиться, не у кого больше попросить совета. Вот если бы Вовка…»

— Я в Турции, и ни о чем не спрашивай.

— А про погоду можно?

— Можно, но я ничего не отвечу, потому что неделю высовываюсь из номера только для того, чтобы не умереть от голода. Ресторан — на первом этаже гостиницы. В активе имею одну вылазку четырехдневной давности за нитками, поэтому о погоде не имею ни малейшего представления.

— У тебя в номере нет окна?

— Есть.

— Солнце светит?

— Светит.

— Подойди к окну! Что видишь?

— Море. Люди купаются.

— Хорошо?

— Хорошо.

— Море. Солнце. Люди купаются, а ты в четырех стенах сидишь. Да тебе никто не поверит, что ты в Турции была, если вернешься такой бледной поганкой.

— А я никому не скажу.

— А как же я?

— А ты не в счет.

— Почему?

И тогда она рассказала бы все: про Роудон, про изумленную тетю Эсму, растерянного дядю Нодара. Про человека, прислонившегося к косяку двери. Она бы призналась в бездумном, скоропалительном бегстве и непременно спросила бы:

— Что мне теперь делать?

— Ты еще у окна?

— Ага.

— Там все еще море, солнце и люди купаются?

— Ну да.

— И она еще спрашивает, что ей делать?! — Вовка непременно вставил бы пару непечатных слов, чтобы Саша не тешила себя иллюзиями и не воображала, будто брат способен оправдать людей, позволяющих себе такую роскошь, как перманентное пребывание в номере на курорте. А потом бы еще и добавил угрожающим тоном: — Ты меня поняла?

— Поняла.

— И что же будешь делать?

— Пойду покупать купальник.

— Умница. И знаешь что?

— Что? — Саша затаила бы дыхание, испугавшись, что сейчас он попросит выкинуть из головы все мучающие ее мысли, велит забыть о неожиданной встрече и тем самым покажет, что все ее переживания гроша ломаного не стоят и его нисколько не интересуют.

— Не покупай в горошек. От него у мужиков в глазах рябит, и они не могут сосредоточиться на главном.

— Главное, Вовка, — это душа.

— Так я и говорю: душа в горошек — ну просто ужас какой-то!

Она так живо представила себе разговор с братом, что не просто улыбнулась, а рассмеялась в голос. И смеялась до тех пор, пока безудержное веселье не сменилось горючими слезами от осознания всего масштаба постигшей ее потери. «Некому позвонить. Некому рассказать. Не с кем поделиться». Ну набрала бы она Ирин номер. Ну и сказала бы:

— Я в Турции, ни о чем не спрашивай.

— Почему не спрашивать? Как я могу не спрашивать? Что ты там делаешь? Ты же должна быть в Монреале. Я не понимаю, ты ездила к Эсме с Нодаром? Саша, что происходит?! С тобой все в порядке? Это тебя из Монреаля в Турцию позвали? Там очередная выставка? Или ты кого-то встретила?

— Я никого не встретила, Ир, не переживай!

— Я бы как раз меньше переживала, если бы ты наконец кого-то встретила. Сашуля, я понимаю, что тебе неприятно, но тридцать пять — это не восемнадцать, не двадцать пять и даже не тридцать, и с каждым годом…

— «Мои шансы и бла-бла-бла…» Я только позвонила, чтобы сказать, что со мной все в порядке.

— Да? Ну хорошо. Ой, извини, там, кажется, Маруся с Петей опять что-то не поделили. Я побегу, ладненько? Вернешься — поговорим.

Вот и весь разговор. А переживания ждать не могут, душевное волнение нельзя отложить на потом, для откровенности необходимы моменты, а не выверенное расписание. Что случилось? Когда из их отношений исчезла близость, которая была в юности? Саша ведь буквально в рот смотрела старшей сестре, ходила за ней хвостиком, подражала в манере причесываться, одеваться, говорить. С Ирой хотелось общаться, ее хотелось слушать, с ней можно было советоваться, думать, мечтать. А потом ее место прочно занял Вовка. Он стал другом, плечом, жилеткой, а Ира… В кого превратилась Ира? Может быть, она пыталась заменить им маму, которой не стало? Мама действительно умерла давно, но менторские нотки, учительское снисхождение стали проявляться в Ириных речах еще раньше. Конечно, она считала себя состоявшейся по сравнению с младшенькими. Имела право: муж, дети, работа. Все как у людей. «Наша святая», — так они с Вовкой часто между собой называли сестру. И Саша даже не знала, чего было больше в этом прозвище: иронии или все-таки преклонения. Нет, Иру не стоило посвящать в историю с Роудоном, она бы непременно завела песню о том, что им выпал шанс и надо было им воспользоваться. Ведь она давно уже заводила разговоры о нерушимости родственных связей, значении семьи в жизни любого человека и о пользе прощения, в первую очередь, конечно же, для того, кто простит.

— Мучаешься угрызениями совести? — обычно спрашивала Саша.

— Я? — Ира мгновенно вспыхивала, но упрямо отрицала всякие предположения о своих душевных муках: — Нет, конечно.

— Вот и я нет.

— Ну а если другой человек мучается, Сашенька?

— Пускай. Мне не жалко.

Ира была правильная, а Саша — нет. Ну а Вовка до последнего времени и вовсе считался неудачником. Так что им — младшим — было комфортно держаться вместе, подальше от готовых суждений, заученных фраз и высокомерного тона. Хотя последнее время Вовка не поддерживал Сашу в нападках на старшую сестру.

— Не кипятись, Сашуль, Ира просто желает нам добра, — отвечал он на жалобы об очередных нотациях о необходимости создания семейного очага.

— Что это ты ее защищаешь? — изумлялась Саша, а брат все переводил в шутку:

— Старый стал, сентиментальный.

— Тебе всего тридцать три.

— Христа в этом возрасте уже распяли.

— Ничего, ты еще поживешь.

Не пожил… Она уже не плакала, лежала на кровати, вбирала в себя остатки Вовкиной мудрости. Вытерла слезы, поднялась:

— Купальник, говоришь?

Необходимая тряпочка нужного размера и в яркую полоску вместо горошка обнаружилась за каких-нибудь пять минут в гостиничном магазине. Быстрая примерка, беглый осмотр себя в зеркало, резвые скачки по горячему песку, и вот она уже с удовольствием входит в море.