Пенелопа Лайвли - Жаркий сезон Страница 10

— А… — говорит Полина, — снова все беды от городской жизни?

Потому что впечатление такое, что люди разучились размножаться. Численность сперматозоидов у европейских мужчин значительно снизилась. Девушки уже не беременеют от первого же ласкового взгляда. Терезины подруги, которым сейчас под тридцать, в панике. Их детородные годы уходят, и вот теперь, когда они наконец морально готовы к материнству, ничего не получается. Месяц за месяцем им не удается забеременеть. Говорят, это все из-за таблеток. Те самые спасительные таблетки, что столько лет облегчали им жизнь, обернулись проклятием.

«Послушайте, — говорит Полина Терезе и ее подружкам, — нашли из-за чего переживать! Представляете, каково было нам? Мы постоянно боялись залететь. Проверяли трусы каждые полчаса, если случалась задержка хотя бы на день. А когда появилась таблетка, пошли разговоры, что от нее тромбы и, если ее пить, не доживешь до сорока. Так что выбирай: дети или ранняя смерть. Некоторые из нас вообще не предохранялись таблетками».

Молодые женщины смотрят на нее и не понимают. Атмосфера тревоги так же непостоянна, как мода на одежду. Им неоткуда знать, каким страшным было тогда это слово — «беременность». Шепотом рассказать подруге. Признаться родителям. Ложиться в клинику и делать чистку. Теперешняя женщина объявляет о своей беременности свободно и без стеснения. Это состояние тела, а не ума.

Она говорит Гарри:

— Я беременна.

Он смотрит на нее, и на его лице невозможно прочесть никаких чувств. Как будто Полина сказала, что вернулась из магазина.

— Ты беременна? — переспрашивает Гарри. — Ну, ну, ну… С чего бы?

К тому времени они были женаты без малого год.

— В каком смысле «с чего бы»?

— Ты ведь пользовалась диафрагмой?

Полина смотрит на него и сознает, что говорит об одном, а он — о другом.

— Они иногда подводят. Надежность восемьдесят процентов.

— Хм… Вот так подарочек.

Гарри берет кофейник, наливает себе кофе, вопросительно смотрит на ее чашку.

Через минуту она говорит:

— У меня будет ребенок, Гарри. Ребенок.

Тереза закатывает коляску в магазин детских товаров. Они идут через лес крохотных одежек: ползунков в крупную спортивную полоску, комбинезончиков, кроссовок, по виду рассчитанных на кукол. Сегодняшнее младенчество — дело серьезное. Дальше целая чаща кроваток, колясок, детских стульчиков и манежей.

— И еще, — говорит Полина. — Куда девались абортмахеры? Целая профессия исчезла. А ведь были на каждом шагу.

Тереза остановилась перед стойкой с панамками. Она бросает на Полину укоризненный взгляд. Из-за вешалки с миниатюрными анораками на них смотрит местная бабуля.

Полина немного приглушает голос:

— Они были двух видов. Дешевые подпольные — к ним надо было ехать на окраину или за город. Но это уже совсем на крайний случай или для тех, кому не дорога жизнь. Все, кто мог хоть как-то наскрести сто фунтов или больше, шел к доктору — среди них были такие, которые этим занимались. Клиника в Вест-энде, медная табличка на двери. Сто фунтов были по тем временам бешеной суммой. Куча людей бегала по знакомым в попытках назанимать сотку. Мелкими купюрами, в конверте. Отдаешь регистраторше.

Тереза поднимает голову от джинсовой панамки:

— Господи… Мам, откуда ты все это знаешь?

— Все знали, — отвечает Полина. — Не наденешь же ты на Люка это кошмарище?

Они находят правильную панамку. И еще две футболки без медведей и логотипов спортивных клубов.

Расплачиваются и направляются дальше по торговым рядам.

В «Бизнеслайне» Полина покупает все, что у нее в списке. Люк раскапризничался. Они успокаивают его бутылкой с соком и садятся передохнуть на лавочку.

— Забыла тебе сказать. Пришло письмо от Гарри.

Они давно называют его так. «Твой отец» звучало бы не то обвиняюще, не то слишком официально, а «папа» Тереза не говорит уже много лет.

Тереза вытирает Люку нос. Лицо у нее настороженное.

— Да?

— Он приедет летом. Проведет в Лондоне недели две. Хочет с тобою увидеться. Обещает позвонить, когда утрясет расписание.

Тереза легонько хмурится:

— Мы будем здесь, не в Лондоне.

Полина не упомянула, что Гарри закидывает удочки и в ее сторону. Исподволь, ненавязчиво. Может, пообедаем где-нибудь? Она, разумеется, оставит эти намеки без внимания, как оставляла прежние. Гарри ничему не учится. А может, по-прежнему верит в свою неотразимость.

— Для Мориса это лето очень важно, — говорит Тереза. — Если он закончит все набело, проверит источники, напишет введение и библиографию, осенью можно будет отдать в печать. Так что лето предстоит напряженное.

— Хм… Это всего лишь книга.

Тереза в ужасе:

— Ну знаешь… Уж от кого другого, а от тебя я не ожидала…

— Совсем наоборот. У меня нет уважения к печатному слову. Я знаю, откуда оно берется.

Тереза смотрит недоверчиво, и Полина смеется:

— Не бойся, милая, я буду держать свои еретические взгляды при себе. На выходные ваши гости снова приедут?

— Точно не знаю. Наверное, только через неделю.

— Вот и хорошо. Не хватало тебе возиться с ними постоянно.

Тереза защищается:

— Я не против. Они милые. А иначе Морису придется ехать в Лондон. Когда они здесь, это экономнее в смысле времязатрат.

— Ты нахваталась чудовищного жаргона, — ворчит Полина.

Наверное, от Джеймса — от симпатичного Джеймса. Морис бы до такого не унизился. Он избегает всего модного и таким образом выработал собственный неординарный стиль, резко контрастирующий с общепринятым.

— Смотри, не скажи так при Морисе, — добавляет Полина.

Однако Тереза устала от этого разговора. Она вновь пристегивает Люка к коляске и предлагает двигаться дальше.

Тереза никогда не говорит с матерью о Морисе, кроме как в самом практическом смысле: что он сделал или собирается сделать. Полину это радует: кому нужна пресловутая женская солидарность? Наверняка сейчас по всему Хэдбери молодые женщины жалуются на своих мужчин старшим, а те поддакивают и подзуживают. Она вспоминает, что тоже не говорила со своей матерью о Гарри. Исключая один-единственный раз.

И разумеется, Тереза любит Мориса. Всякий раз, видя очередное подтверждение, Полина внутренне ежится. Ощущение такое, будто она стоит на берегу и видит, как Тереза бьется в волнах. Полина знает все, что происходит сейчас с Терезой, все ее чувства, как знает и другое: дочь не променяла бы свое теперешнее состояние ни на что на свете. Она счастлива, безумно счастлива. Разумеется, они не могут обсуждать Мориса. Он как климат, который бессмысленно обсуждать или ругать.

— …замороженный йогурт? — спрашивает Тереза.

— А?

— Я спрашивала, ты пробовала замороженный йогурт? Вместо мороженого.

Они обмениваются несколькими фразами про замороженный йогурт. Люк извелся, ему надоело сидеть в коляске, он хнычет, потом ударяется в рев. Можно подумать, он не просто устал, а терпит невыносимые муки. Полина с удивлением думает об этом забытом водовороте чувств. Вот Люк в одной с ними череде дней, но в собственном мире обостренного восприятия, где упоенный восторг мгновенно сменяется терзаниями. Как можно выдержать эти стремительные зигзаги чувств? Или это просто суровая подготовка к жизни? Ускоренная версия того, что ждет его впереди?

Полина вспоминает, что не плакала много лет. Может быть, несколько раз роняла сентиментальную слезинку. Но не плакала надрывно, безудержно. Не рыдала до изнеможения, не видела свое лицо красным и опухшим, не ощущала на языке соленый вкус горя. Уже много лет. Значит ли это, что она постоянно счастлива? Или что вошла в возраст эмоциональной глухоты? Нет, конечно. Огонь еще не потух. Просто, очевидно, чем старше, тем реже плачешь.

А теперь Люк внезапно уснул. Перешел от возмущения к забытью, обмяк в коляске. Полина и Тереза могут относительно спокойно сделать последние покупки и ехать домой.

Подъезжая, они видят перед коттеджем Мориса. Он говорит по радиотелефону. Проселок зарос высокой травой, что шуршит по дну машины со звуком плещущей воды. Они минуют поле и прибывают на остров, в тихую гавань, над которой заливается незримый жаворонок. Полина выключает двигатель, и остается только жаворонок со своей песней.

И Морис, который говорит:

— Ну что, девочки, хорошо развлеклись?

Он в хорошем настроении и потому над ними подтрунивает. Ни Тереза, ни Полина не отвечают на подколку. Тереза смотрит на телефон:

— Кто-то звонил?

— Люди всегда звонят, — отвечает Морис. — Когда они не звонят?

Он стоит, излучая благодушие, пока Тереза не просит занести покупки в дом. Морис — сама услужливость — тут же приходит в движение. Он кладет телефонную трубку на садовую скамейку и улыбается Терезе. Его обезоруживающий взгляд, полный раскаяния и нежности, действует безотказно. Тереза размякает всем телом. Полина стоит у нее за спиной и не видит лица, но знает, как теплеет его выражение, как глаза раскрываются шире, вбирая улыбку Мориса.