Юрий Перов - Заложники любви Страница 10

Ну, успокоилась сеструха, мы и начали свою классическую борьбу. Я не шучу! Оказывается, у Крошки натура такая. Целоваться, обжиматься — это пожалуйста, а как дело доходит до главного, то ее словно всю судорогой сводит. Сопротивляется, как партизан, до последней капли крови. Я уж у нее спрашиваю — что, у тебя никого не было? Она молчит… Ну, так чего ж ты? Ничего, говорит, не могу с собой сделать. Ну, меня зло взяло! Неужели, думаю, опять не попробую… А она действительно здоровая, как лошадь, руки накачанные, не хуже чем у меня. Два раза меня вообще с дивана скидывала. Потом притихнет, подвинется к стенке, а как лягу — целует, обнимает, того и гляди задушит. Ну, в общем, часам к пяти у нее силы кончились. В общем, попробовал. Боль жуткая сначала, потом ничего. Отдышались мы… Она в ванную побежала. Уже вообще меня не стесняется. А фигура у нее ничего, крепкая! Потом она прибежала и как начала ржать!.. Ты чего? — спрашиваю. Она хохочет, не может остановиться, ну просто до слез. Успокоилась кое-как и на диван показывает. А на диване такое покрывало у нас светлое и все в крови. Ну ничего, говорю, не переживай, со всеми когда-нибудь случается… А она снова покатилась и потом говорит — это ты невинность потерял, Игорек. У меня уже были ребята… Я смотрю, а это действительно моя кровь… Потом оказалось, что у меня там какая-то уздечка порвалась.

А в девять часов пятнадцать минут раздается стук в дверь, звонок у нас не работает, и входит участковый Васильев. Я еще и голову от подушки отодрать не успел, а он входит и говорит, что дверь была открыта нараспашку. Я обалдел спросонья. Гляжу, Крошки не видно, и шмоток ее нет. А Васильев кухню оглядел и дальше пошел. Я хотел за ним броситься, да вспомнил, что голый. Подождал, пока он выйдет, трусы натянул — и в комнату. Смотрю, Зверихи тоже нет. А Серый лежит — ни в одном глазу, покуривает и права качает. Вам, говорит, известно о неприкосновенности жилища? В Англии, говорит, вас вообще дальше кухни не пустили бы, а тут вы расхаживаете, как по собственной квартире. Вот центровой пацан! Даже Васильев немного смутился и никаких нотаций не читал. Только заглянул в комнату сеструхи, под стол посмотрел, где у нас пустые бутылки стояли, огляделся и спросил: «А дамы где же?» А Серый как ни в чем не бывало: «Надеюсь, — говорит, — вы не потребуете еще и фамилий?» А Васильев посмотрел на него, почесал в затылке и говорит: «Ты, Кострюков, не очень выступай, а то привлеку тебя за спаивание малолетних». Серега, конечно, дернулся, но взял себя в руки и говорит: «Игорек, а ты что, пьяный? Нет? И не пил вообще? Ну вот… А товарищ участковый утверждает, что я тебя спаиваю и развращаю». — «Ладно, ладно, — говорит участковый, — спите, отсыпайтесь. Только вот вы что мне скажите… Хорошо мы живем?» — «В каком это смысле?» — спрашивает Серый. «Ну, — говорит, — вообще, в философском смысле». — «Не знаю, как вы, — Серега отвечает, — а мы отлично живем! Правда, Игорек?» — «Конечно, правда, — ответил я, — нормально живем». И подумал: «Хорошо, что герлы слиняли».

Это они, наверное, дверь открытой оставили. Она у нас теперь не защелкивается, а то Ленка сколько раз выходила, захлопывала, а ключи дома оставляла. Она у нас вообще двинутая на всю голову.

Серый кинул меня, как пацана. Мы с ним железно договорились, а он в последний момент все переиграл. Он сказал, что сперва предки хотели свалить из дома, а фазер заболел, и теперь они никуда не сваливают. «А деньги?» — спросил я. «Ну, это пусть будет в счет твоего долга. Ты мне должен был сорок два, а теперь пусть будет двадцать семь». — «Ладно, — сказал я и хотел повесить трубку, но не повесил. — Что же теперь делать? Давай что-нибудь придумаем». — «Да понимаешь, я тут… — сказал он. — В общем, одна старая знакомая меня пригласила». — «Ну и пойдем», — сказал я. «Понимаешь… — сказал он, — я и сам туда не очень… В общем, это такой дом и… Нам вместе туда не получается… В общем, ты не обижайся… А после праздников сразу повидаемся. Ты позвони, и я подскочу или ты ко мне. Так получилось, я же не виноват, что фазер заболел… А о тех двадцати семи рублях не думай, не горит». Я повесил трубку и долго еще не мог понять, с чего он распелся? С какого хрена он такой ласковый. Ну, кинул и кинул. Не в первый же раз! Он вообще всю жизнь делал, как ему удобнее. Ему на друзей всегда было наплевать. Меня это никак не колышет. Я от него другого и не ждал. Только одно непонятно — чего он так рассыпается? Даже как-то не по себе стало. В общем, предчувствие у меня было. Я решил — ничего, посмотрим… Плохо было то, что он лажанул в самый последний момент. У меня со Светкой из «Детского мира», ну с той самой, гребчихой, все было уже заряжено. Она уже дома договорилась. И я от предков неделю отбивался… Они хотели сеструху-лунатичку на меня повесить. Еле отмазался. И с деньгами он меня подставил. Я еле собрал эти пятнадцать рублей. Ну, сказал бы заранее, и я из шкуры вылез бы, но достал, а эти у меня были на праздник отложены. Я и позвонил-то шестого вечером, чтоб уточнить, когда собираемся, в три или в четыре, а он меня, как серпом по яйцам… Куда, думаю, мы со Светиком теперь денемся? И Санька болел. Я зашел к нему тогда же, шестого, думаю, может, подскажет чего. Санек не любил Серегу. Тот ему еще ничего плохого не сделал, а Санька будто знал, что обязательно сделает. Да что-нибудь такое, за что и убить не жалко… Но внешне они поддерживали нормальные отношения. Никаких таких особых отношений меж ними, конечно, не было. Они здоровались, и только.

Когда я к Саньку шестого вечером заскочил, у него была температура 38, 9. Он лежал весь сухой, огненный, но улыбался. А глаза, как лакированные. Матушка угостила меня чаем, а мне бы стакан портвагена с горя… В общем, я рассказал ему. «Да, — говорит, — надул тебя дружок». — «Кинул, — говорю, — как пацана… Хотя, может, и вправду у него фазер заболел. Это ведь от него не зависит… Если у него действительно фазер заболел, — подмигнул я Саньку, — значит, у него дача свободна… А там у него наливки, закусон, настойки… Ну ладно, — сказал я, — пусть мне будет хуже».

Мы встретились со Светиком на вокзале. Я пятерик у сеструхи занял до позавчера, и мы купили две бутылки «Салюта». Потом сели в электричку и поехали в Щедринку. Там прямым путем к Серегиной даче. Подошли. Я ей говорю — подожди здесь на лавочке, а я сейчас. Забор у них сплошной — перескочил, и нет тебя. Щеколду на кухонной форточке я поднял ножом, открыл окошко, залез. Ключи, как обычно, лежали в жестяной банке с надписью «корица». На двери летней кухни у них английский замок. Я открыл его и вышел через дверь как человек. А в калитке у них врезной замок. Я открыл калитку, вышел на улицу и позвал Светку. «Здорово! — сказала она, когда я ей показал бутыли с наливками, закрутки, рыбные консервы, тушенку, холодильник, старый телевизор, приемник „Фестиваль“, она сказала: „Вот живут, паразиты!“ Приемник, правда, был без проигрывателя, но музыки нам хватало. Я сразу поймал какую-то зарубежную станцию и врубил на полную катушку. „Ты чего?“ — испугалась она. „Для маскировки“, — объяснил я. Потом мы холодильник включили и „Салют“ — в морозильник. Потом я в погребок сходил и специальной трубочкой отсосал пару литровых банок домашнего винца и тоже поставил в холодильник. А Светик тушенку грела и банки с помидорами и огурцами открывала. Потом я принес трехлитровую банку с маринованными патиссонами. „Вот класс!“ — завизжала Светка. „Пусть нам будет хуже!“ — сказал я, и мы вмазали по стаканчику. А потом Светик стала картошку чистить. Только хлеба у нас не было…

Первым приперся, конечно, Фомин. Получил свой стакан и свалил. Потом заглянул Васильев. Как же без него! А я заметил, что у него на багажнике велосипеда авоська с хлебом, и расколол его на полбуханки. А пить он не пил, он вообще не пьет, так что никакого вреда, кроме пользы, от Васильева не было. Уже сев на велосипед, он спросил: «А хозяин-то где?» — «За невестой в Москву уехал». — «А когда приедет?» — «А кто его знает? Он вам нужен?» — «Да нет, — говорит, — не особенно… Хотел предупредить его, что за всю компанию он один отвечает, как единственный совершеннолетний». — «Почему единственный? — вдруг выступила Светка. — Мне уже девятнадцать». — «Ну, тогда все в порядке», — сказал Васильев и уехал. Я налил по стакану и сказал: «Пусть нам будет хуже!» Потом мы заперлись и решили никого не пускать, хотя никто больше и не приходил. Можно сказать, что только в эту ночь я по-настоящему во всем разобрался. Я был не прав тогда. Секс — классная штука! Кайф невыносимый!..

Все-таки у баб голова устроена как-то по-другому… Какие-то у них там лишние извилины имеются. Понять их невозможно. Мы со Светиком уже после всего сидели и смотрели праздничный «Огонек», как вдруг она говорит:

— А Сережка дома…

— А родители? — спросил я.

— А родители уехали, как и собирались.

— Да ладно тебе, — сказал я, — он нормальный парень… Не будет он меня так парить. Мы же свои ребята.