Павел Крусанов - Американская дырка Страница 10

Господи! – о его богоподобии. Оттого, наверно, мы все время и уповаем на какую-то добавочную внутреннюю красоту.

– В результате, – продолжал Капитан, – мы видим прискорбное измельчание духовного рельефа: исчезли чистые состояния души, вроде подлинной радости, истинного гнева, одержимой ярости. Вместо этого все залито какой-то окрошкой, мешаниной, суррогатом чувственности, который уже плохо поддается делению на фракции.

Надо отдать должное – речь Капитана была вдохновенна. Из его дальнейших рассуждений я запомнил следующее: остальной мир, другой мир, в котором жив еще дух опасности, по отношению к описанной выше размазне выступает как “неправильные пчелы” по отношению к Винни

Пуху – вместо того чтобы усладить медом, он по самое здрасьте (так

Капитан и сказал) вонзает бестрепетное жало ему в сопатку. Опробовав тактику легализации правонарушений на геях, либералы собрались уже узаконить преступность как таковую, но тут, как назло, терроризм небывалых масштабов переходит на территорию оплота самого либерализма с его гуманистическими бреднями. И тогда, как чистое состояние души, появляется страх. Теперь уже сложно объяснить

цивилизованному человечеству, что если вор хочет красть – пусть крадет, а если бомбист хочет взрывать – пусть взрывает, ибо и тот и другой имеют право на свободную организацию досуга согласно своим природным склонностям.

– Что вы имеете в виду? – Это место показалось мне довольно темным.

– Простите?

– Ну вот, вы говорили про легализацию природных склонностей.

– Видите ли, пока на сцене идет успешная борьба за утверждение прав всякого бабья, национальных и других меньшинств, инфернальных конфессий и отмотавших срок злодеев, за кулисами разыгрывается куда более значительное действие. Идет серьезная работа по размыванию границ уже, простите, между существом и личностью. Диснейленды, компьютерные игры, Голливуд совместно и поодиночке успешно решают задачу по одомашниванию всего дикого. Добрые грызуны, монстрики, динозаврики охотно ведут с нами задушевные беседы, предлагая обсудить свои животрепещущие проблемы. Так исподволь готовятся условия к беспечному общению с радикально другим.

– Но это же сказки! Что тут плохого?

Мои возражения Капитана ничуть не смутили. Напротив, он как будто ждал их. Во всяком случае, он с готовностью пустился в рассуждения о том, что сейчас для западного общества ничего радикально другого в иных культурах уже не осталось: мумии жрецов лежат в музеях, утыканные перьями индейцы стоят привратниками у дверей мотелей, шаманы камлают в концертных залах, а потомственные колдуны обещают вам в рекламе вернуть любимых по запаху или по отпечатку пальца излечить от грыжи. И очень жаль, до слез жаль, что перевелись на свете динозаврики – такие были обаяшки, не то что современные фаллоцентристы, мясоеды и другие сербы. Да что там говорить – уже есть признаки взаимопонимания с вампирами. Кинопродукты нам наглядно объясняют, что вампиры ни в чем не виноваты, им просто хочется горячей кровушки, они так устроены, и наверняка проблему, отбросив эти ужасные осиновые колья, можно решить полюбовно, ко всеобщему удовольствию.

– Вампиров одомашнили, а что ж они так насекомых опускают? – забывшись, вслух обратился я к собственным мыслям.

– Что?

– Нет, ничего… Но ведь язычники шли дальше – они персонифицировали стихии, реки, горы и вообще все елки-палки.

– Но при этом они бестрепетно убивали своих лернейских гидр, горгон и минотавров. Даже считали это дело вполне героическим. А смысл современного гуманизма состоит именно в том, чтобы пожалеть заточенного Минотавра, накормить его и вывести из лабиринта. Что говорить – на свободе Минотавр, конечно, прокормится сам.

– Странный способ борьбы за чистоту гуманистической идеи.

Капитан меня понял.

Он согласился, но попросил не забывать о результате. О настоящем результате. Напуганные янки, взгрев всех подвернувшихся под руку плохих парней, одновременно перешли к мерам повышенной предосторожности. Страна погрузилась в атмосферу подозрительности и опережающего опасность страха. Что это значит? Это значит, что цель достигнута – враг деморализован и поставлен на колени. Отказ от обыденного уровня свободы, повседневного комфорта и, если угодно, привычной беспечности в каком-то смысле соответствует требованию о безоговорочной капитуляции.

В этом месте Капитан замолчал и задумчивым взглядом посмотрел на притихших лягушек.

– К тому же, – сказал он, – у меня и в мыслях не было защищать гуманистическую идею. Она не принимает и не понимает элементарных вещей, в частности – диалектический характер морали: без зла нет и не может быть никакого добра. Зачем же защищать такую дуру? Чем больше в обществе зла, тем более оно уравновешивается высочайшими проявлениями добра. А гуманизм в своем стремлении искоренить зло непременно разрушает добро и таким образом разрушает мораль. -

Капитан пощипал бородку, а я отметил про себя, что похожая мысль и самому мне пришла в голову сегодня по дороге в Псков. – Если без истерик – из всех существующих идеологий ответственнее других эту диалектику осознают фашисты. Они открыто говорят, что сделать нечто лучшее можно только за счет того, что кому-то станет хуже. То есть зло и добро бессмысленно искоренять, есть смысл их просто перераспределить.

– Хочу напомнить замечание Делеза о том, что раб и господин местами не меняются. – Новейшую философию у нас на журфаке одно время читал

Секацкий. – В этом случае не существует никакой диалектики, поскольку есть более фундаментальная вещь – иерархия, аристократизм если не крови, то судьбы. Но почему возникла оговорка об “истерике” у человека, расставшегося с предрассудками? Что за церемонии?

– Потому что тевтонцы испортили песню. Еще Бердяев заметил, что они, конечно, люди интересные, но немного больные – у немцев за их добропорядочностью, любовью к дисциплине и стерильной организации жизни скрывается первобытный страх перед хаосом. Неспроста многие гениальные немцы съезжали с петель. Как бы странно ни выглядело мое заявление, но они – просто недостаточно цивилизованный народ, поэтому фашизм быстро перешел у них от мировоззрения к какому-то чудовищному и кровавому безумию. А что до церемоний, – по-русски не вынимая ложку из стакана, генеральный директор глотнул чай, – то этого не люблю. Тактичность и политкорректность – главнейшие источники лжи. Первая неодолимая неправда рождается от боязни обидеть другого. Бог не церемонится с человеком и уже хотя бы этим не умножает неправду, а мы церемонимся друг с другом и все время врём.

Выходит, курехинская позитивная шизофрения – это прививка от всеобщего национального безумия, от страха перед хаосом, как прививка опасности – средство от гуманистического маразма.

Поддерживать с трансцендентным человеком эту интересную, но скользкую тему я все же не стал.

– А сейчас над чем работаете, если не секрет?

– Для вас – не секрет. Один киргизский бай надулся на Олимпийский комитет. Кому-то не тому они подсуживали. Так мы решили развести их по-взрослому – включить в состав олимпийских видов спорта скоростное свежевание барана. Как на курбан-байраме.

Все было, в общем-то, в порядке: в голове Капитана памятник Нобелю производил оглушительные микровзрывы, в террариуме лениво голосили певчие лягушки, во дворе раздавался молоток гвоздобоя. По аранжировке и сценографии с их варварским эстетизмом – вполне в духе

“Поп-механики”.

– А Вася зачем стучит? – задал я вопрос, который давно напрашивался.

– Вообще-то он нормальный парень, но внутри него сидит дурак и иногда высовывается. – Капитан ласково погладил яшмовое пресс-папье. – Он ночью в офис девок привел, а они в дисковод печенье засунули. Ну зачем, спрашивается? Теперь дисковод менять надо. – Генеральный директор насупил брови. – В наказание Вася должен освоить четыре килограмма гвоздей.

– В чем же тут наказание?

– Для этих засранцев самая тяжкая кара – бессмысленный труд.

– А если он схитрит и гвозди выбросит?

– Не выбросит – я потом колобахи сожгу, а гвозди взвешу. – Ложечкой

Капитан извлек со дна стакана ломтик лимона и целиком отправил в рот.

Как оказалось, паролем для меня в этой истории нежданно послужил

Фламель – такой в здешней пещере был, что ли, “сезам, откройся”. Но об этом после. А теперь – краткая хроника дня.

Итак, я был зачислен в “Лемминкяйнен” и введен в курс кое-каких прошедших и грядущих дел.

Потом с Капитаном, белобрысым Артемом и гвоздобоем Василием я купался в Великой, видя в ней что угодно, но только не собственное отражение. Артем был загорелый, будто его, как пасхальное яйцо, варили в луковой шелухе, а Василий оказался без меры расписан татуировками, так что тело его напоминало оскверненный памятник.