Майкл Фрейн - Шпионы Страница 10

Мать и отец, тетя и дядя; вчетвером они наблюдают за нами из прошлого, пока мы пытаемся проникнуть в тайны настоящего и разрушить их последствия в будущем.

У задней стенки ящика Кит обнаруживает миниатюрный дневник. Меня вновь охватывает тревога. Надеюсь, мы не станем открывать дневник его матери? Чужие дневники читать нельзя… Но Кит его уже раскрыл и листает странички, а я заглядываю ему через плечо.

Здесь записей тоже мало: «Доктор… Д. рождения Милли… Занавески из чистки… Годовщ. свадьбы…» Несколько записей явно светского характера: «Бриджу Кервенсов… Родители Теда… Тед уехал на званый обед в О. X….» Очень много про К.: «У К. начинаются занятия (взять из чистки спортивную куртку, рубашки для крикета)… У К. день спортивных состязаний… К. к зубному…»

Не знаю, каким образом Кит замечает первый шифрованный знак, только вдруг он перестает листать страницы и, забыв про лупу, подносит дневник к самым глазам. Потом смотрит на меня с тем особым выражением, которое появляется у него на лице, когда случается что-то действительно важное. Именно так он смотрел на меня, когда на пустыре за садом мистера Горта мы откопали первый позвоночник.

– Что? – шепотом спрашиваю я.

Он протягивает мне дневник и указывает на пустую страничку одной из январских пятниц.

Сначала страница кажется совершенно чистой. Но потом я замечаю крошечный знак, мельче всех прочих записей: между датой и фазой луны неприметно примостился малюсенький х.

По телу у меня пробегает незнакомая дрожь. Ничего подобного мы до сих пор не видели и уж конечно в журнал не заносили. Что бы ни означал этот микроскопический знак, поставлен он явно не для того, чтобы его заметили и разгадали посторонние. Выходит, мы наткнулись на какой-то самый настоящий секрет.

Кит смотрит на меня с прежним выражением, ожидая моей реакции. В его глазах мерцает неприятный огонек. Кит уже догадался, что я трушу – так уже было, когда он вынул из земли первый обнаруженный нами позвонок и я расхотел продолжать раскопки. Его опасения подтверждаются: я сам чувствую, что интерес к расследованию у меня вдруг испарился.

Я кладу дневник обратно в ящик.

– Лучше нам в это не соваться, – шепчу я.

Уголок рта у Кита едва заметно приподымается, выражая несомненное на ту минуту превосходство надо мной. Помню, он и прежде очень часто унижал меня подобным же образом: начинается все как игра, а потом превращается в испытание, которого я не выдерживаю.

Кит снова вынимает из ящика дневник и принимается медленно листать.

– А вдруг это что-то личное… – жалобно говорю я.

– Давай записывай, – командует он.

И следит, пока я скрепя сердце вывожу в журнале дату и рядом с ней знак х. Уже на полпути к двери я замечаю, что Кит, не отходя от стола, по-прежнему листает дневник.

– А вот еще кое-что, – говорит он. – Только совсем другое.

Я топчусь в нерешительности. Но деваться некуда: все-таки возвращаюсь и гляжу ему через плечо. Он тычет пальцем в февральскую субботу. Возле числа стоит крохотный восклицательный знак.

– Запиши, – говорит Кит.

И листает дневник дальше. Снова попадаются крестики. И восклицательные знаки. По мере того как я заношу их в журнал, начинает вырисовываться некая система. Крестик, или иксик – кто его знает? – встречается раз в месяц. Иногда на одной странице он зачеркнут и вписан на другой – днем раньше или позже. Восклицательный же знак появлялся за год всего трижды, причем через разные промежутки времени: в январскую субботу, потом тоже в субботу, но в марте, и в один апрельский вторник. Возле этой последней даты я с необъяснимой тревогой замечаю помету: «годовщ. свадьбы».

От моего прежнего смущения не остается и следа, оно отступило перед огромной неразгаданной тайной. Я поглядываю на мать Кита, застенчиво улыбающуюся нам из-под фаты. Непостижимо, в голове не укладывается! Выходит, она взаправду немецкая шпионка! Тут ведь совсем не тот случай, что с маньяком-убийцей мистером Гортом или с квартирантами «Тревинника», входящими в какую-то злокозненную организацию. И не тот, что с другими жителями Тупика, каждый из которых может оказаться убийцей или немецким шпионом. Она-то… немецкая шпионка в прямом смысле слова!..

Мы просматриваем записи в журнале. Получается, она каждый месяц что-то такое проделывает. Что-то, чего ей нельзя пропустить. Явно очень секретное. Что бы это могло быть?

– Она с кем-то встречается, – решаюсь предположить я. – Втихомолку. Время назначается заранее, но иногда тот агент прийти не может, и встречу приходится переносить…

Мой друг глядит на меня и молчит. Я даю волю воображению и чувствую, что сейчас Киту за мной не угнаться.

– А еще, но только реже, происходит что-то другое, – медленно продолжаю я. – Что-то неожиданное, непредсказуемое…

И замечаю, что Кит по-прежнему чуть заметно усмехается. Вовсе он не отстал от меня, наоборот, непонятным образом опередил и просто ждет удобного случая, чтобы меня поддразнить.

– Встречи с иксом, – шепчет он наконец. – Как часто они происходят?

У меня на затылке волосы встают дыбом. По голосу Кита я догадываюсь, что надвигается какая-то жуть, но ума не приложу, что именно.

– Раз в месяц, – беспомощно бормочу я.

Кит Медленно качает головой.

– Да, да, посмотри сам, – упорствую я, – в январе, в феврале…

Он снова отрицательно качает головой:

– Раз в четыре недели.

Не понимаю, куда он клонит.

– Какая разница?

Едва заметно улыбаясь, он ждет, пока я заново просматриваю дневник. Пожалуй, он прав. Каждый месяц иксик появляется чуточку раньше, чем прежде.

– И что из этого?

– А ты посмотри на луну, – шепчет он.

Я листаю дневник с начала, поглядывая на фазу луны возле иксиков. В самом деле, их появление явно связано с лунным календарем. Очередной иксис возникает каждый месяц возле одного и того же знака: закрашенного черным кружочка. Я гляжу на Кита.

– Безлунная ночь, – шепотом подтверждает он. У меня по загривку снова бегут мурашки. Теперь я так же отчетливо, как и мой друг, представляю себе возможный ход событий: самолет без опознавательных огней садится на площадку для гольфа, в кромешной тьме на землю бесшумно опускается парашютист…

Я листаю странички дневника. Последний иксик поставлен две ночи назад. Очередь следующего наступит через двадцать шесть дней. И больше – ничего. Ни иксов, ни восклицательных знаков.

Значит, последняя встреча была в безлунную ночь…

Внезапно весь дом наполняется затейливым волшебным перезвоном. Это одновременно бьют трое часов.

При первых же звуках мы подскакиваем на месте, швыряем дневник обратно, с грохотом задвигаем ящик и мчимся к двери.

На пороге гостиной стоит мать Кита, не менее пораженная встречей с нами нос к носу, чем мы – столкновением с ней.

– Что вы здесь делаете? – строго спрашивает она.

– Ничего, – отвечает Кит.

– Ничего, – вторю я.

– Вы ничего не вытаскивали из моего стола?

– Нет.

– Нет.

Она видела нас? Поняла, чем мы занимались? Сколько же времени она за нами наблюдала? Каждый из нас троих стоит на своем, не очень понимая, как выходить из положения.

– Странные у вас обоих лица. Отчего бы это?

Мы с Китом переглядываемся. И правда, выражение на наших физиономиях очень странное. Но кто скажет, с какой миной на лице пристало говорить с человеком, который, как нам точно известно, совсем недавно встречался тайком с немецким связным? И потом, нельзя же показывать ей, что мы все знаем.

Она кладет на стол библиотечную книгу, берет другую и, нахмурив брови, мешкает в нерешительности.

– Постой, это же твоя лупа, верно? – спрашивает она. – И зачем здесь фонарик? И зеркало?

– Мы просто играли, – говорит Кит.

– Но ты же знаешь, здесь играть нельзя. Почему вы не идете на улицу?

Кит молча сует лупу в карман. Мы молча возвращаем фонарик и зеркало на место. Кит открывает входную дверь, я оборачиваюсь. С порога гостиной мать Кита по-прежнему внимательно наблюдает за нами; наше поведение интересует ее ничуть не меньше, чем ее поведение – нас.

Все в мире разом переменилось, да так, что невозможно ни вообразить, ни достоверно восстановить в памяти.

Итак, мы, как было велено, играем на улице.

Теперь, глядя назад сквозь коридор лет, я не исключаю, что это был просто очередной поворотный пункт в той истории. Все могло сложиться совсем по-иному, если бы матери Кита не взбрело на ум отправить нас из дому. Мы поднялись бы опять в детскую и там, в безмятежном упорядоченном мирке нормальных игрушек, обсудили бы наше сногсшибательное открытие. Но вне дома у нас есть лишь одно-единственное место, где мы можем разговаривать, не опасаясь, что нас увидят или услышат; однако, чтобы туда попасть, надо пересечь невидимую границу, за которой – другая, никому не известная страна.