Борис Васильев - Глухомань. Отрицание отрицания Страница 10

Лялечку после свидания с еловым спецпредставителем рыцарей революции я, естественно, из обихода вычеркнул. Просто так ответил на ее очередной звонок, что она больше и не возникала. Но приятели и даже приятельницы у меня иногда появлялись. И не представить их я не могу, потому что тогда последующее станет непонятным.

3

Моя бывшая Тамарочка прибежала ко мне на второй день прибытия к родным пенатам в слезах искренней радости. Я очень испугался, что она станет просить прощения и, не дай бог, вернется. Но она оказалась лучше, чем я предполагал. Во всяком случае — искреннее. Не заикнулась о собственной ошибке и не предложила тут же познакомиться с ее новым мужем и распить мировую. Просто радовалась, что я вернулся целым и невреди… Пардон, вредимым, но — так сказать. И еще радовалась, что в порыве комсомольского энтузиазма не сдала мою квартиру.

— Я — дура, дура, дура.

С ее комсомольским красавцем я, естественно, вскоре познакомился: Глухомань — пространство тесное и пересекаемое. На первом же активе — а я был и остался его членом, поскольку как бы воскрес, — ко мне подошел здоровенный битюг спортивного вида и располагающей наружно-сти, улыбнулся белоснежными зубами и сказал:

— Здорово. Новый муж. Не серчаешь?

— Не серчаю, — сказал я.

— Поступаешь верно и, главное, разумно, — сказал он. — Спартак.

— Спартак — чемпион! — бодро ответил я.

— Да нет, это я — Спартак. Имя такое.

Ну, покалякали и расстались. И всегда после этого приятно калякали и еще приятнее расставались без взаимных обязательств. И такая позиция мне нравилась, поскольку была точной, а следовательно, мужской, потому что легко отстреливалась от возможного противника ничего не значащими словесными очередями.

Должен признаться, что я к новым знакомствам никогда особенно не стремился. Не умею я их безмятежно завязывать, не способен травить анекдоты в перерывах и поддерживать мужской подвыпивший треп в банях. Не дано мне этого от природы, я, так сказать, обделен ею, что уж тут поделаешь. В этом есть и нечто хорошее, потому что спасает от обрастания неинтересными людьми. То есть в какой-то момент — скажем, разопрев в баньке и охладившись пивком, — кажется, что твой случайный сосед по бутылке и остроумен, и интересен, и даже загадочен, что ли, но что-то внутри тебя удерживает. А потом выясняется, что он — редиска в полном смысле слова. Внутри трухлявая, зато сверху — красная, как конь на какой-то картине. Но порой происходят события, весьма сходные, но — как бы с обратным знаком. И вот тогда я этот знак — чувствую. Ей-богу.

4

К тому времени, о котором веду речь, наши глухоманские железнодорожные мастерские разрослись настолько, что потребовали штатной должности главного инженера. Полагаю, что там начали клепать не только рессоры и чинить не только вагонные двери, но и сами мастерские, как объект стратегический, облагались как бы дополнительным производственным налогом, каким тогда облагались все более или менее годные фрезерные или токарные станки. Наша макаронная фабрика, к примеру, и до сей поры старательно перевыполняла план по винтовкам и винтовочным патронам, хотя от них уже ломились склады.

Но это так, к слову. Необходим абзац, чтобы не запутаться в собственной карьере.

Дело в том, что аккурат к тому времени меня назначили главным инженером по выработке всех глухоманских макарон. В том числе и калибра 7,62, но в отдельных охраняемых корпусах за колючей проволокой, в которых я до сей поры и трудился. А теперь переехал в кабинет главного инженера. С секретаршей, персональной машиной и шофером при ней. Так вот, о секретарше Танечке…

Когда мне выделили эту штатную единицу, я позвонил знакомой секретарше в райисполком и спросил, нет ли у нее на примете толковой девочки. Чтобы знала делопроизводство, умела вовремя подать кофе посетителю и, главное, помалкивать, поскольку производство у меня все же было комбинированным.

— Ты экстрасенс? — весело спросила она.

— Не знаю, не пробовал. А в чем дело?

— А в том, что неделю назад мы выпустили первых слушательниц курса секретарей-стенографисток. Есть там одна девочка, чудо, если его уже не забрали.

Чудо не забрали, и оно появилось у меня в кабинете утром следующего дня. И в кабинете сразу стало светло, будто внесли светильник в сто тысяч свечей.

А вошла просто-напросто рыжая девочка. То есть рыжее не бывает: от нее и шел какой-то странный свет в сто тысяч вольт.

Нет, о секретарше Танечке все-таки — потом. Сначала о неожиданном знакомстве, переросшем в добрую мужскую дружбу.

На очередном райкомовском совещании первый секретарь представил нам коренастого черноусого мужика в отутюженном костюме:

— Главный инженер железнодорожных мастерских нашей Глухомани Кобаладзе Вахтангович… Виноват, Вахтанг Кобаладзевич.

Тут все заржали, и громче всех — сам Кобаладзе:

— Армянский анекдот!..

— Вахтанг Автандилович, — нахмурившись, сказал секретарь. — Извиняюсь, товарищ Кобаладзе. Очень извиняюсь.

Признаться, меня всегда воротит, когда просят прощения в такой, очень уж нашей, советской, что ли, форме. «Извиняюсь», насколько мне известно, означает «извиняю себя», а совсем не «прошу вас меня извинить». Но это так, к слову. Ворчун я африканского образца. Вахтанг был не из обидчивых.

После совещания по традиции направились в баню. И там, еще в парной, ко мне подошел новый главный инженер железнодорожных мастерских.

— Слушай, давай взаимно спинки потрем. Как смотришь?

— Нормально.

Я его надраил, потом — он меня. И удивился:

— Почему шрам, где сидишь?

— На гвоздь в детстве напоролся.

— Ай-ай. Бывает.

И отошел. А в предбаннике, где, как положено, и стол уж был накрыт, оказался рядом.

— Не возражаешь?

— Давай выпьем, — я улыбнулся. — За спинки.

— За бронеспинки, — поправил он.

Чокнулись, выпили. Вахтанг сказал: «Вах!..» И пояснил:

— Знаешь, почему Россия пьет?

— А Грузия — не пьет?

— Зачем вопросом на вопрос отвечаешь, батоно? Ответом лучше отвечать…

— Веселие Руси есть пити. Это еще Владимир Красное Солнышко приметить успел.

— Тогда все могло быть: история. А теперь — грусть, а не веселье. А знаешь, почему грусть? Потому что водку Россия пьет. А водка с каждой рюмкой вкус отбивает, и тебе кажется — очень вкусно, пока под стол не свалишься. А вино само тебе говорит, когда невкусным становится. Почему, знаешь? Потому что водка — мертвая жидкость, а вино — живая жидкость. У нее голос есть. И наше застолье — всегда веселье. Тамада хорошие тосты говорит, люди смеются, песни хорошим хором поют. А в России сразу же выясняют: ты меня уважаешь? Обиделся?

— На правду не обижаются.

— Тогда не зови меня Вахтанг Автандилович. Длинно, а что длинно, то и скучно. Зови просто: Вахтанг.

Так у меня появился еще один друг. Чрезвычайно общительный, никогда не унывающий, всегда с готовностью идущий навстречу. Они быстро сошлись с Кимом, причем сошлись настолько, что я порой ревновал их как вместе, так и каждого в отдельности.

У Вахтанга была семья: жена Лана и двое парней-погодков, школьников старших классов. Как только Вахтанг получил квартиру, все семейство сразу же переехало в нашу Глухомань, и мы собирались по очереди то у Кимов, то у Кобаладзе. И, признаюсь, мне в грузинском доме было проще, чем в корейском. Не потому, что я предпочитаю грузинскую кухню корейской (поверьте, хорошо приготовленное тхе не уступает шашлыку), а потому, что Ким был по характеру чудовищно пунктуален, а Вахтанг — совершенно непредсказуем.

Однако пора и абзац перекурить. К чему, спросите? Ну уж это — совершенно особая статья.

ГЛАВА ПЯТАЯ

1

Что от афганской войны останется, когда последний, кто был там, помрет? «Груз-200». «Черный тюльпан» для потомков останется. Только и всего для всех осиротевших семей. Да и для нас тоже.

Я об этом подумал, когда первые два цинковых гроба из никому не ведомого Афганистана достигли нашей Глухомани. По общему счету — три, но первый был самодельным во всех смыслах, а эти два оказались профессиональными. Ладно сделанными, аккуратно. Стало быть, в Афгане у нас кто-то старательно трудится, производство налажено вполне профессионально.

Хоронили глухоманских афганцев с пышной торжественностью, скорбью, цветами, оркестром, официальными речами, траурными залпами и последним маршем взвода комендатуры. А могилы им определили рядом с кенотафом Славика, и первый секретарь райкома объявил, что отныне здесь заложена аллея Героев.

— Значит, продления ждет, — шепнул Ким.